Пока Сулла отсутствовал, все в Риме шло согласно его замыслу. Но только в самом начале.

Цинну избрали консулом как представителя популяров, а Гнея Октавиана – как представителя оптиматов. До этого времени все, с точки зрения Суллы, складывалось как нельзя лучше. Однако Цинна вернулся к начинаниям обезглавленного Сульпиция Руфа – расширению числа избирателей путем предоставления гражданства членам многочисленных союзных племен. Октавиан пытался договориться с Цинной, но тот не шел ни на какие уступки, настояв на включении в списки избирателей ни много ни мало тридцати пяти новых народов. Поборники старины были в бешенстве. Сенат, где властвовали оптиматы, отстранил Цинну от должности консула и постановил изгнать его из Рима, а вместо него назначил Мерулу.

Цинна покинул город и забрал с собой семью, включая Корнелию. Но Сенат просчитался. Сулла предупреждал: «Без моих легионов не вступайте в столкновение с Цинной. Даже если он нарушит договор, не трогайте его. Дождитесь меня». Они не послушались. Цинне прямое противостояние пришлось по вкусу: он освободил рабов и завербовал членов дружественных племен, наскоро создав войско в союзных городах, жители которых жаждали отомстить за поражения предыдущих лет; они двинулись на Рим, как Сулла несколько месяцев назад. Небольшой гарнизон под началом Гнея Октавиана, оставленный Суллой в Риме, не представлял собой сколь-нибудь грозной силы: то были неопытные бойцы. Трибуны потребовали, чтобы обороной города занялся более опытный Метелл Пий. Заикающийся Метелл ясно видел, что у Цинны больше воинов, и, как Марий перед наступлением Суллы, бежал из Рима, страшась Цинны и его небольшого, но свирепого войска, собранного наспех.

Большая часть воинов Гнея Октавиана дезертировала. Октавиан укрылся на холме Яникул, названном в честь бога Януса, на западном берегу Тибра, за городскими стенами.

Рим снова оказался в руках Цинны. Пока Сулла готовился начать войну против Митридата в Греции, популяры завладели столицей Республики.

В конце концов Гней Октавиан был схвачен и казнен, голову его прибили гвоздями к тому же столбу, на котором ранее Сулла выставил голову Сульпиция: римский консул от оптиматов лишился головы в отместку за обезглавленного плебейского трибуна. Цинне казалось, что это справедливо – как и многим популярам, хотя и не всем: кое-кто считал, что необходимо прийти к соглашению с оптиматами, иначе кровопролитие никогда не закончится. Тогда Цинна решил призвать Гая Мария и его сына, чтобы их присутствие укрепило его положение как вождя популяров. Марий согласился вернуться в Рим: покинув Африку, он в сопровождении сына и небольшого отряда ветеранов, которые присоединились к нему в Южной Италии, прибыл в город на Тибре.

Оказавшись в столице, он отправился в дом Юлиев на новую встречу с Цинной, чтобы произвести перемены в правительстве Республики. Итак, Республика против Суллы, пока что отсутствующего.

Корнелия и Цезарь-младший встретились на заднем дворе дома Юлиев в Субуре.

– У тебя все в порядке? – спросил Цезарь. – Я слышал, что твой отец взял тебя с собой, когда Сенат изгнал его из города, и очень встревожился.

– Со мной все хорошо, – ответила Корнелия, тронутая его беспокойством. – Из нас могли сделать заложников, отец этого не хотел.

– Он заботится о тебе, о твоей безопасности.

Корнелия посмотрела в пол и покачала головой:

– Нет, отец заботится только о себе самом. – Корнелия посмотрела Цезарю в глаза. – Он беспокоится обо мне лишь потому, что я помогу объединить наши семьи, потому что Марий ваш родственник. Если я что-нибудь для него значу, то лишь по этой причине.

Юноша промолчал.

– Но теперь мне все равно, любит он меня или нет, – продолжила Корнелия. – Я привыкла. Я знала, что он попытается устроить для меня брак, который поможет ему в государственных делах. Как хорошо, что моя судьба – это ты. Ты ко мне хорошо относишься. И твои родители тоже. Особенно мама.

– Она учит тебя греческому, – отозвался Цезарь. – Она сама мне сказала.

– Да. Я очень ей благодарна. Знаю, что она делает это из-за тебя, ради тебя. Она хочет, чтобы я тебя заслуживала. Правда, при мне она так не рассуждает. Но я-то знаю.

– Возможно, отчасти так и есть, – согласился Цезарь. – Но я уверен, что, если бы ты ей не нравилась, она бы этого не делала.

– Чего именно?

– Не учила бы тебя греческому. В последние годы она твердит, что слишком стара и не может терпеть рядом с собой глупцов. Если бы она не считала тебя умной, то не стала бы по вечерам заниматься с тобой греческим. Кроме того, она говорит, что ты схватываешь все на лету.

– Кто умен, так это твоя мама, – продолжала Корнелия, удивляясь тому, как легко ей болтать с Цезарем; конечно, имея двух сестер, он привык общаться с девочками, о чем сам говорил несколько месяцев назад. – Твоя мама делает вид, что она ни при чем, но ей известно все, что происходит. И…

Она не договорила.

– И?..

Корнелия не осмеливалась произнести это вслух, поэтому прошептала:

– У нее есть свое мнение о чем угодно. О государственных делах тоже.

Цезарь захохотал, Корнелия присоединилась к нему. Ей нравилось наблюдать за тем, как естественно он ведет себя с ней.

– Это правда, – подтвердил он, отсмеявшись. – У мамы по каждому поводу есть свое мнение.

Они помолчали.

Цезарь хотел спросить девочку, что она читает, но в ту минуту его больше занимало другое.

– Пойдем в таблинум? – предложил он.

Она ответила шепотом:

– Твоя мама знает, что ты подслушиваешь… что мы подслушиваем.

– Так я и думал, – пробормотал Цезарь, не выказывая особого удивления. – А она велела впредь этого не делать?

Корнелия сморщила лоб:

– Нет, такого она мне не говорила.

Он подал ей руку.

Она положила свои пальцы на его ладонь.

– Тогда пошли.

И снова, как несколько месяцев назад, Цезарь повел Корнелию по длинному коридору в таблинум, примыкавший к большому главному атриуму, где собрались Цинна, Цинна-младший, Гай Марий-старший, Гай Марий-младший, Серторий, Цезарь-старший и Аврелия.

Цинна и Марий говорили громко, перебивая друг друга.

Их сыновья молчали. Оба были мрачнее тучи. Они никогда не видели, чтобы их отцы с такой яростью набрасывались друг на друга.

Цезарь-старший пытался их успокоить.

– Каждый из вас по-своему прав, – твердил хозяин. – Клянусь всеми богами, вы делали то, что считали необходимым ради перемен в Республике, но сейчас надо прийти к соглашению. Вы оба хорошо знаете, что Сулла вернется. Либо мы будем вместе, либо наша разобщенность станет для него лучшим подспорьем и позволит ему снова захватить неограниченную власть.

Марий и Цинна переглянулись.

Аврелия молчала, время от времени поглядывая в сторону таблинума.

– Обезглавливание Гнея Октавиана было ошибкой, – настаивал Марий. – Кровь влечет за собой кровь.

– Сила и страх – единственное, что действует на оптиматов, – возразил Цинна. – Это их язык. Они использовали его против Гракхов, против Сатурнина и Друза, а сейчас – против Сульпиция.

– Да, это их язык, но Суллу не испугает очередная отрезанная голова, к тому же он очень силен, – возразил Марий.

– Все решит война с Митридатом, – заметил Цинна. – А понтийский царь сделает за нас всю грязную работу и прикончит Суллу. Но главное, благодаря моим действиям в Риме Метелл бежал, а тебе удалось вернуться.

Марий вздохнул.

– Это правда, как верно и то, что поход против Митридата решит дело, – примирительным тоном признал он.

– О боги! – воскликнул Цезарь-старший. – Хоть в чем-то сошлись. Подать вина! – воскликнул он, глядя на атриенсия.

Раб поспешил выполнить повеление.

Подали кубки.

Все выпили.

Влага Вакха немного разрядила обстановку.

– Что сделано, то сделано, – сказал Марий. – Но я предлагаю две вещи.

– Слушаю тебя, – отозвался Цинна.

– Мы должны присматривать за рабами, которых ты взял в свое сколоченное наспех войско, освободил и вооружил, чтобы захватить власть в Риме: теперь они сеют ужас на улицах города. Не стану рассуждать о том, так ли нужны они сами и насилие, к которому они прибегают, чтобы нагонять страх на оптиматов и их вооруженных наемников, но в Риме при нас должен царить образцовый порядок. Мои ветераны – люди сдержанные. Они смогут овладеть городом без произвола и насилия.

– Прикажу убрать с улиц часть вооруженных рабов, – согласился Цинна. – Чего еще ты желаешь?

– Если мы хотим получить безоговорочную поддержку народа, – продолжал Марий, – надо изменить законодательство, к чему изначально призывала наша партия. Я имею в виду не только предоставление гражданства союзным народам, но также раздел земель и раздачу хлеба.

Наступила неловкая тишина.

– Что ж, по-моему, это правильно, – сказал Цинна негромко – однако сказал.

– Итак, договорились? – настаивал Марий: ему хотелось получить от Цинны подтверждение.

– Договорились, – подтвердил собеседник, на сей раз внятно.

– Да будет так.

– Отлично! – вновь оживился Цезарь-старший и приказал рабам подать не только вино, но и еду.

Аврелия встала и впервые заговорила вслух:

– Пойду позову Гая и Корнелию, пусть поужинают с нами.

Цезарь-старший и Цинна кивнули. Аврелия не спеша вышла из атриума.

Она знала, что торопиться не следует: пусть дети покинут таблинум и доберутся до заднего атриума, где они должны были ждать взрослых.

Марий-старший наклонился к стоявшему рядом Серторию и тихо заговорил – под звон блюд, топот рабов и беседы о деликатесах, которыми Цезарь-старший собирался потчевать собравшихся.

– Я хочу, чтобы ветераны следили за порядком на улицах, – сказал он своему доверенному человеку. – Если придется убить кого-нибудь из этих проклятых рабов, освобожденных Цинной, пусть убивают.

Серторий коротко кивнул:

– Хорошо.

Марий протянул руку с пустым кубком, чтобы один из рабов доверху наполнил его вином.

Казалось, все было решено и обговорено, но Мария, как всегда, беспокоило и другое: безопасность племянника. Его сын вырос и при необходимости начальствовал над легионами. Но Цезарь был слишком юн для сражений, и Марий поговорил с Цезарем-старшим о том, как защитить его, если все пойдет плохо и Сулла снова захватит власть.

– Хотелось бы обсудить с тобой еще кое-что, – сказал Марий-старший, глядя на Цинну.

Тут вошли Цезарь-младший и Корнелия. Оба уселись на ложа, в сторону которых кивнула Аврелия.

– Да, слушаю тебя.

– Должность верховного жреца Юпитера – flamen Dialis – по-прежнему свободна, – заметил Марий.

В этом не было ничего удивительного: высшее священство в Риме требовало соблюдения множества ограничений, откровенно неудобных, даже почти невозможных. Фламин Юпитера не мог ночевать за пределами Рима более одной ночи подряд, был обязан спать в собственной постели, не покидая ложа более чем на три дня, не мог раздеваться прилюдно и, значит, пользоваться общественными банями, которые так любили римляне всех состояний, не имел права носить кольца, полностью обхватывающие палец, и прикасаться к растениям, которые росли в Риме повсюду – к виноградным лозам или плющу, – не должен был ездить верхом на лошади, смотреть на оружие или наблюдать за военными упражнениями. Имелись и другие запреты – список был бесконечным. А потому лишь немногие стремились занять эту должность, хотя она предполагала и кое-какие привилегии, например возможность присутствовать на заседаниях Сената и право сидеть в курульном кресле, ранее принадлежавшее лишь римским царям, а теперь и консулам. Вдобавок жреца всюду сопровождал ликтор.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Цинна. – Да, фламина пока что нет.

– Ради укрепления нашего союза, – указал Марий, – я бы хотел, чтобы им назначили моего племянника, Гая Юлия Цезаря-младшего.

Своему сыну Марий не предлагал этой должности, нуждаясь в нем как в начальнике над африканскими ветеранами; Цезарь же был слишком молод, чтобы помогать ему на военном поприще.

Цинна размышлял, потягивая вино.

Цезарь-старший терпеливо дожидался ответа, как и Аврелия.

Цезарь-младший от удивления поперхнулся и закашлялся, но быстро взял себя в руки, выпив воды. Никто не предупреждал его о том, что события могут повернуться таким непредвиденным образом. Но ведь его не предупреждали и об уговоре насчет брака с Корнелией. Ограничения и лишения, сопутствующие должности фламина Юпитера, озадачивали его, но он послушно молчал, как было положено.

Корнелия сделала нечто необычное для римлянки во время застолья: на мгновение накрыла своей рукой руку Цезаря-младшего.

Цинна поставил кубок на стол. В любом случае Цезарь-младший станет его зятем.

– Фламином Юпитера становится только женатый мужчина, – заметил он, как будто это препятствовало его назначению. – Мы можем пересмотреть законы, но, если изменить те, которые относятся к богам, это сделает нас непопулярными.

– Я не говорю, что надо назначить его прямо сейчас, – возразил Марий. – Пусть мой племянник женится на твоей дочери, когда она станет женщиной, а затем будет фламином.

Цинна решил, что это подкрепит уговор о женитьбе Цезаря на его дочери.

– Да будет так. – Он поднял кубок, предлагая выпить за новую статью соглашения между ним и Марием.

Рабы поставили перед посетителями многочисленные подносы со вкуснейшей снедью.

Цезарь-младший не притрагивался к еде.

– С тобой все в порядке? – тихо спросила Корнелия.

– Кусок в горло не лезет, – сказал мальчик.