Сенат сделал Суллу консулом и передал ему начальствование над ноланским войском, которому предстояло отправиться на Восток и остановить Митридата Понтийского, вознамерившегося захватить земли вокруг Внутреннего моря.

В то же время народное собрание на свой страх и риск постановило, что поставит во главе войска того, кого сочтет наиболее достойным. После пылкой речи трибуна Сульпиция было решено вручить ноланские легионы Гаю Марию.

Противоборство началось.

Сулла оказался самым быстрым из них двоих и первым выехал в Нолу. Чтобы как можно скорее возглавить войско, он взял с собой всего нескольких людей, которым всецело доверял, – у него почти не было вооруженных сторонников. Долабелла днем и ночью скакал вместе с ним, почти без передышки, чтобы опередить вождя популяров.

Предусмотрительный Марий рассчитывал собрать множество ветеранов африканских и северных походов, чтобы предстать перед воинами, стоявшими в Ноле, во всей красе. Осторожность, которая столько раз оправдывала себя – например, в битве при Аквах Секстиевых, – в противостоянии с дерзким Суллой приводила к опасной медлительности. Только время и события могли показать, кто из двоих ведет себя более умело.

Выбранный оптиматами полководец прибыл в Нолу на рассвете и сразу же встретился с трибунами легионов, предъявив им предписание Сената о вручении ему предводительства над всем огромным войском. С виду все складывалось как нельзя более удачно, но Марий, трибун Сульпиций и сам Цинна не были новичками в государственных делах и отправили гонцов с известием о назначении Мария главноначальствующим. И хотя сам Марий еще не покинул Рим, его гонцы прибыли в Нолу одновременно с Суллой, который обнаружил, что трибуны легионов не готовы безоговорочно согласиться с решением Сената. Если бы народное собрание выдвинуло кого-нибудь другого, военачальники подчинились бы без колебаний, но Марий был легендой. Сулла также пользовался заслуженным авторитетом, однако победы Гая Мария над тевтонами – в частности в битве при Аквах Секстиевых – для ветеранов были военным успехом, не повторявшимся со времен борьбы Сципиона против Ганнибала.

Сулла понимал, что ему противостоит не человек, не вождь враждебной партии, а миф.

Встреча с трибунами прошла не лучшим образом.

Долабелла видел тень на лице Суллы и понимал, что тот встревожен, но не побежден.

– Предлагаю вот что, – обратился Сулла к трибунам, – созовите всех начальников, центурионов, опционов и прочих на собрание в середине лагеря. Пусть те, кого послало народное собрание, назовут доводы в пользу назначения Мария. Затем я перечислю причины, по которым Сенат назначил меня. Выслушав обе стороны, вы решите, кто больше достоин стать главноначальствующим.

Трибуны переглянулись: предложение казалось дельным.

Они согласились.

Сулла и Долабелла остались вдвоем в претории главноначальствующего, не зная, кому он будет принадлежать после собрания.

– Я видел лица центурионов, когда посланцы народного собрания сообщили об избрании Мария, – сказал Долабелла, раздраженный и возбужденный. – Не понимаю, как ты убедишь их согласиться с кандидатурой Сената, а не народного собрания. Законническое крючкотворство – то обстоятельство, что легионы будут сражаться за пределами Италии, и значит, этот вопрос находится в ведении Сената, – их не убедит. Военные не разбираются в таких тонкостях.

На столе в середине палатки стояли кувшин с вином и кубки.

Сулла, по-прежнему мрачный и задумчивый, налил обоим вина и протянул один из кубков Долабелле.

Оба выпили. Сулла отставил свой кубок.

– Римские легионеры не вдаются в тонкости государственных дел, – сказал он, – это я знаю. Их волнует другое. – Он загадочно улыбнулся. – В новые легионы брали нищих простолюдинов, голодных оборванцев, и все благодаря преобразованиям, которые Марий провел перед войной с тевтонами: теперь любой голодранец может стать легионером. Не забывай, Долабелла, мы имеем дело со всякой шелухой.

Один из трибунов снова вошел в палатку:

– Начальники скоро будут готовы, гонцов от народного собрания также позвали.

Сулла кивнул, и трибун, по-военному отдав честь, вышел из претория.

– Ни эти солдаты, ни популяры не понимают, что именно решается этим утром, – торжественно объявил Сулла притихшему Долабелле. – Во-первых, Митридат. Понтийский царь отныне не просто враг и поверженный вождь. Он представляет растущее царство, сделавшее крупную ставку: несколько месяцев назад они похитили Птолемея, призванного стать Птолемеем Одиннадцатым, царем Египта, и удерживают его на берегах Понта. Митридат назначит правителя Египта, не больше и не меньше. Ныне его власть распространяется на страны Азии, затрагивая наши интересы, поскольку он собирается переплыть море и вторгнуться в Грецию. Это одна сторона дела. Популяры не видят ее. Кроме, возможно, Мария. Остальные же просто перемещают кружочки в игре, размышляя о другой доске, о Риме. А вот вторая сторона: от назначения главноначальствующего зависит то, кто победит в Риме. Но перед нами стоит двойная задача: победить в Риме и ни в коем случае не проиграть великую игру против Митридата. Все это, дружище, определится сегодня утром.

Долабелла допивал вино и слушал Суллу. Поставив кубок на стол, он пристально посмотрел ему в глаза.

– Но мы здесь для того, чтобы убедить трибунов и центурионов согласиться с назначением тебя на должность единственного начальника, – сказал он, не ведая, каким образом Сулла собирается достичь этой цели.

– Верно, – согласился Сулла и направился к выходу. – Следуй за мной… и учись. Я преподам тебе урок, чтобы ты лучше понимал человеческую природу.

Самниты, единственные не усмиренные союзники, укрылись в Ноле и по-прежнему сопротивлялись, но изнурительная осада города истощила их силы. Надежда была только на раскол среди самих римлян: возможно, противостояние между оптиматами и популярами облегчило бы их положение. Или даже спасло бы их – если бы в Риме началась гражданская война.

Как и осажденные самниты, Сулла размышлял об этом противостоянии, пока посланники народного собрания объясняли начальникам легионов, почему именно Марию следует вручить единоличную власть над войском. Они не сказали ничего нового и ничем не удивили: вспомнили победы Мария в Африке и на севере, в частности громадный успех при Аквах Секстиевых в битве против тевтонов, которые угрожали самому существованию Рима. По их мнению, только Марий мог бы избавить Италию от растущей опасности со стороны понтийского царя, неустанно расширявшего свои владения по берегам Внутреннего моря.

Посланники собрания закончили свои речи, трибуны посмотрели на Суллу. Тот кивнул начальникам и вышел на деревянный помост.

Оказавшись на помосте, Сулла поморщился – болела шея. Он почти не отдыхал с тех пор, как, выехав из Рима, несся галопом, чуть ли не безостановочно, чтобы прибыть вовремя. Пару раз кашлянув, он прочистил горло и заговорил.

– Марий – великий стратег, превосходный военачальник, – начал Сулла, к удивлению Долабеллы, стоявшего в первом ряду, рядом с трибунами, и к замешательству начальников, ожидавших от него яростных нападок на решение собрания. – Вам напомнили о его прошлых подвигах, его победах, его походах. Что мне остается сказать? Что это были легкие, простые победы? Что враги Мария не были сильными противниками? Неужели я лжец? Нет, я должен сказать вам нечто другое. Я не намерен искажать правду, тем более при обращении к вам, защитникам Рима, от которых зависит его безопасность, да еще в такой час: мы до сих пор не подавили мятеж марсов и других союзников, продолжаем осаждать самнитов, а на Востоке появился очередной грозный враг, Митридат Понтийский, который угрожает уже не Египту, Азии или Греции, а нам самим, здесь, в Италии, как объяснили посланники собрания. Нет, сейчас не время для лжи или лукавства. Для Рима наступает час истины. Следует найти наилучший способ покончить с новым врагом, прежде чем его могущество возрастет настолько, что мы не сможем его остановить.

Сулле потребовалось несколько секунд, чтобы перевести дух.

Он знал, что его внимательно слушают. Не став нападать на Мария, он сбил слушателей с толку; охваченные любопытством, они замерли в ожидании.

Он упер руки в бока.

– Да, Марий – отличный стратег, – продолжал он, – но ведь и я показал себя способным, сообразительным и успешным военачальником, возглавляя когорты и легионы в Африке и на севере, сопровождая Мария во всех его походах. Нет нужды напоминать вам, что, например, захват мятежного Югурты стал возможен во многом благодаря мне, да и в недавней войне против восставших союзников я также обнаружил полководческое дарование.

Он вздохнул.

Теперь он должен был порицать самого себя. Требовалось именно это: сравнить себя с Марием. То был тщательно продуманный ход.

– Я знаю, о чем вы думаете: возможно, все сказанное мной – правда и я действительно могу быть хорошим военачальником. Тем не менее все вы убеждены, что Гай Марий превосходит меня.

Он умолк и оглядел своих слушателей. Стоявшие впереди трибуны кивнули.

– Я мог бы опровергнуть ваши домыслы, оспорить ваше мнение, – продолжил Сулла, – но, честно говоря, не вижу смысла затевать подобные споры, потому что – мы подошли к сути – речь идет не только о начальствовании над войсками, которым предстоит сражаться с Митридатом. Мы поговорим и о том, какие именно войска будут сражаться.

Сулла заметил, как трибуны и центурионы в замешательстве уставились друг на друга.

– Клянусь Юпитером: посланцы народного собрания сказали вам, что вы должны признать Мария верховным начальником над вооруженной силой, которая сразится с Митридатом, но умолчали о том, что этой силой будете вы. Они хотят, чтобы вы оставили Марию решение всех вопросов, связанных с предстоящим походом. Легионеры, которые примут участие в нем, получат крупные трофеи, составят огромное состояние, какое нельзя было приобрести ни на одной недавней войне, ведь на Востоке их ожидают бесчисленные сокровища, золото и серебро: всего этого не добыть, грабя города в Африке или в Цизальпийской Галлии. В Азии, где многие города перешли на сторону Митридата, или в Греции, где нам предстоит биться с понтийским царем, добыча будет неизмеримо больше, привлекательнее, желаннее. И Марий это знает. Марий уже нацелился на нее, но, друзья мои – позвольте мне назвать вас именно так, потому что с некоторыми из вас я сражался плечом к плечу против союзников, – так вот, друзья мои, я настаиваю: Гай Марий не собирается использовать вашу силу и опыт, чтобы отправиться на Восток и победить Митридата.

Сулла дал им несколько мгновений, чтобы переварить услышанное, и после короткой паузы заговорил вновь:

– Друзья мои, я стою перед вами, поскольку меня послал Сенат, но задайтесь вопросом: почему здесь нет Мария, если он утверждает, что народное собрание назначила его главноначальствующим? Вы не думали об этом?

Еще одна короткая пауза.

Трибуны и центурионы нахмурились. Повисла напряженная тишина, в головы трибунов полезли мрачные мысли. Всех, кто слушал речь, охватило беспокойство.

– Я вам отвечу, клянусь Юпитером! Если я здесь, а его здесь нет, это лишь потому, что мне от вас скрывать нечего, тогда как ему есть что скрывать: Гай Марий не предстал перед нами, поскольку собирает ветеранов африканских и северных войн, чтобы отправиться с ними на Восток, против Митридата. Затем они разделят между собой щедрую добычу, которую принесет предстоящий поход. Вот почему Гая Мария сегодня нет среди вас!

Сулла увидел, как на лицах центурионов и трибунов сначала появилось удивление, а затем вспыхнул гнев. Посланники народного собрания растерянно моргали. Они плохо понимали, о чем говорил сенатор, но наверняка слышали о том, что Марий хочет собрать небольшой отряд ветеранов и вместе с ними предстать перед легионерами в Ноле. А если он действительно соберет не только ветеранов, но и все бывшее войско, как только что сказал Луций Корнелий Сулла?

Долабелла смотрел на своего наставника с восхищением. Сулла лгал невероятно мастерски: просто удивительно, как ему приходили в голову такие изобретательные, хитрые уловки…

Сулла видел, как во взглядах гонцов начинает расти сомнение, а морщинистые лбы трибунов и центурионов краснеют от ярости. Они хотели, чтобы богатая восточная добыча досталась им.

Избранник оптиматов смотрел исподлобья. Деньги: на эту наживку римские легионеры клевали мгновенно. Марий сделал из них настоящих воинов, но деньги для этих воинов играли первостепенную роль, и Сулла это сознавал. В большей степени, чем любой другой римский вождь.

Даже сам Марий.

– Итак, друзья мои, предлагаю вам выбор, – сообщил Сулла, – либо вы принимаете меня как главноначальствующего, либо не возражаете против того, чтобы Марий собрал ветеранов, сказал перед вами пару слов, убеждая остаться здесь и вести бесконечную осаду, а сам отправился с солдатами, со своими солдатами, не с вами, за несметным богатством, которое по праву и по велению римского Сената принадлежит вам. Решайте, что лучше. Но прежде я должен предупредить вас кое о чем.

Он понимал, что трибуны и центурионы готовы принять его в качестве верховного вождя, но он хотел чего-то большего, того, что сделало бы их решение неколебимым, необратимым.

– Должен предупредить вас, во имя Геркулеса, что, если мы отправимся отсюда прямиком на восток, Марий, Цинна, трибун Сульпиций и остальные римские популяры могут принять новые законы, чтобы добыча, по законам войны принадлежащая вам, досталась римской казне, управляемой ими и их приспешниками. Другими словами, они присвоят ваши богатства, заработанные потом и кровью на поле брани. Если вы действительно хотите пойти на Восток под моим началом, разбить Митридата и вернуться назад богатыми, обеспеченными на всю оставшуюся жизнь, вы должны, мы все должны первым делом… – он замолчал, сделал глубокий вдох и закончил: – Пойти против Рима!

Долабелла, до того слушавший Суллу с полуулыбкой, вытаращил глаза и приоткрыл рот. Никто никогда не шел против Рима, ведя за собой легионы. Предложение было неслыханным, нелепым, невозможным. Или нет?

Сулла знал, что слова его звучат чудовищно, но знал и то, что могущество денег – точнее, жажда получить эти деньги у тех, кто их не имеет, например у легионеров, осаждающих Нолу, – настолько велико, что позволяет осуществить немыслимое.

– Только если мы пойдем на Рим и обеспечим бесспорное превосходство Сената над народным собранием, – говорил он, – только если мы сделаем так, чтобы важнейшие решения принимал Сенат, а не собрание, отнимем у плебейских трибунов, подобных Сульпицию, право решать, кто возглавит римское войско, только тогда мы сможем двинуться на восток с уверенностью, что вся наша добыча действительно достанется вам. Итак, у вас есть выбор: подчиниться продажному собранию, где всем заправляют популяры, и смотреть, как Марий и его ветераны обстряпывают это дело, или же, повинуясь мне и Сенату, отправиться сначала в Рим и дать понять, что восточный поход по праву и по закону ваше и только ваше дело, что вся добыча должна достаться вам. Что вы на это скажете, начальники легионов? Останетесь ли здесь, чтобы вести проклятую бесконечную осаду, которая ничего вам не принесет, или отправитесь со мной в Рим, чтобы восстановить порядок и власть Сената и самим пойти на Восток? Что предпочитаете: сидеть на месте и наблюдать, как улетучиваются ваши мечты, или пойти на Рим?

Закончив речь, Сулла поднял руки в ожидании ответа трибунов и центурионов.

– Вперед, на Рим! – наконец ответил один трибун, и тотчас же десятки, сотни начальников в один голос принялись повторять одно и то же: вперед, на Рим! Вперед, на Рим! Вперед, на Рим!

Сулла спустился с помоста.

К нему подошел Долабелла.

– Ты не можешь пойти против Рима, – сказал он, все еще в оцепенении.

– Я и не иду против Рима, – возразил Сулла и, увидев недоверие на лице Долабеллы, пояснил: – Рим – мой.