Глава XXIV.
ФИЛОН ДАЕТ СОВЕТ

С ураганным ревом, триумфально трубя, огненное колесо вновь выкатилось на свою тропу. Я наблюдала, как огонь приблизился, как миновал меня и покатился дальше. Пришел — и ушел. И в нем я разглядела ухмыляющиеся лица каких-то существ, похожих на гномов, которые что-то невнятно бормотали и издевательски показывали мне языки. Огонь умчался дальше по своему вечному тайному пути сквозь недра земли. Грохот его превратился в отдаленный гул, гул — в тишину, и я сказала своему сердцу: знай я, что он убивает, я бы бросилась под колеса его колесницы.

Только зачем? Ведь, как я тогда верила, в пламени я обрету лишь новую жизнь — я, которая не могла умереть.

Огонь исчез. И не осталось совсем ничего, лишь пещера, устланная белым песком, и розоватый свет, играющий на трупе Калликрата. Нет, Аменарта тоже осталась, и я наконец услышала, что она страшно хулит меня, умоляя отомстить всех своих богов — вернее, тех, кто были ее богами прежде, до того как принцесса Египта отвернулась от них, ища премудрости и покровительства у демонов.

Бесстрашно и долго она бранилась, проклиная меня и призывая на мою голову все несчастья, какие только можно было призвать с небес или из-под земли. Напрасный труд, ибо все самые страшные проклятия уже исполнились.

— Довольно! — сказала я, когда Аменарта наконец перевела дух. — Надо позвать Филона, чтобы он помог отнести благородные останки Калликрата в какую-нибудь подходящую усыпальницу.

— Нет, ведьма! — вскричала она. — Обрати и на меня свою магию, если можешь! Убей жену, как убила мужа, и да упокоимся мы прямо здесь навеки! Какая усыпальница может быть лучше той, что видела наше убийство!

— Довольно! — повторила я. — Ты отлично знаешь, что у меня нет желания кого-либо убивать. Калликрат погиб случайно, и всему виной не воля моя, но мое безрассудство, это оно принесло смерть тому, которого мы обе любили. Я и сама не ведала, что отныне дух мой подобен луку, разящему смертельными стрелами.

Я вернулась к выходу из пещеры и позвала оттуда Филона. Он пришел и при виде моей красоты — я поджидала его, освещенная розовым светом, — упал на землю и стал целовать мне ноги и край мантии, бормоча:

— О Исида, сошедшая на землю! О Небесная Царица!

— Поднимись и следуй за мной, — проговорила я и повела его к месту, где лежал Калликрат.

У тела грека горько рыдала, стоя на коленях, овдовевшая Аменарта.

— Потрясенный величественным зрелищем, этот благородный господин, увы, убил себя, — сказала я и показала на рану в груди мертвого грека, из которой продолжала сочиться капля за каплей кровь.

— Неправда, его убила эта ведьма! — взвыла Аменарта, но если Филон и услышал ее слова, то не обратил на них внимания.

Затем по моему приказу мы втроем подняли Калликрата и с большим трудом понесли его, чего нам никогда бы не удалось, не открой я, что в моем женском теле, внешне таком хрупком и слабом, таилась непомерная сила.

И вот через пещеры и вверх по петляющей лестнице и крутым склонам мы тащили мертвого Калликрата, вернув его в обитель Нута за час до заката. Здесь я велела Аменарте и Филону подкрепиться, хотя сама отныне не испытывала нужды ни в пище, ни в вине. Пока они ужинали, я с помощью своей новой силы подняла тело Нута с того места, где он оставался коленопреклоненным, положила старца на спину, скрестив ему руки на груди, и, накрыв мантией, оставила так спать вечным сном.

Ну а затем мы отнесли Калликрата на гребень качающегося камня и стали ждать, когда появится луч. Он вспыхнул неожиданно, и в его ослепительном свете мы отважились перейти зыбкий мост. Хрупкий мостик не был рассчитан на такой вес и разломился как раз в то мгновение, когда Аменарта и Филон, перейдя его, с телом покойника на руках ступили на край каменного выступа. Казалось бы, я должна была упасть, однако не упала и — сама не помню как — оказалась вместе с ними по ту сторону пропасти, по-прежнему поддерживаемая верным Калликратом.

В тот момент я впервые поняла, что не только защищена от страшных зубов Времени, но и вооружена против любых случайных ударов Судьбы. Это окончательно стало ясно мне в последующие дни. Так, однажды, когда обрушился свод пещеры и погибли все, кто был рядом со мной, сама я осталась невредима. В другой раз укус смертельно ядовитой змеи не причинил мне никакого вреда. Всего перечислять здесь не стану: скажу лишь, что если бы мне суждено было скончаться в последующие две тысячи лет, то уже давно то, что люди называют несчастным случаем, непременно оборвало бы мою жизнь.

Мы пронесли Калликрата вниз по скальному языку, прошли через пещеру и добрались наконец до поджидавших нас носилок.

Вернувшись в Кор на закате, мы отнесли тело Калликрата в мою спальню. И тут в голову мне пришла идея.

— Филон, — обратилась я к моряку, — не ты ли рассказывал мне, что среди тех, кто прислуживает нам в этом храме, есть старые знахари, якобы владеющие искусством, посредством которого люди древнего Кора сохраняли умерших от разложения?

— Так оно и есть, о царица. — Филон отныне именовал меня только так. — Их трое, этих знахарей.

— Хорошо. Пригласи их ко мне и вели захватить с собой все необходимое.

Немного погодя явились трое ветхих, хитроумных с виду старичков, несущих на челе своем печать древней благородной крови, с хищными, как у ястребов, носами. Я показала на тело Калликрата и спросила:

— Можете ли вы защитить эту святую плоть от мерзких щупальцев разложения?

— Если только этот господин умер не более двух суток назад, — ответил один из них, — то мы в состоянии сделать это так искусно, что минует пять тысяч лет, а будет казаться, будто прошел лишь один час, о царица.

— Тогда немедленно принимайтесь за дело и знайте, что коли вы исполните свое обещание, то я щедро награжу вас. Но если окажется, что вы солгали, то умрете.

— Мы не лжем, о царица, — сказал один из старцев.

Они тут же развели за пределами моих покоев огонь и установили над ним большой глиняный котел. В котел тот, смешав с водой, поместили сухие листья какого-то редкого кустарника, длинные и узкие, и долго размешивали их, пока не получилось ядовитого цвета варево, издававшее резкий запах. В то время как котел кипел, знахари взяли труп Калликрата и, омыв его, натерли с ног до головы неким особым составом, сделавшим кожу блестящей и придавшим ей оттенок белого мрамора. Затем они принесли глиняную воронку с загнутой трубкой и, вскрыв большую жилу на горле, вставили в нее конец трубки.

Покончив с этими приготовлениями, старцы поставили труп на ноги, и, пока двое поддерживали его в таком положении, третий принес котел, в который добавили нечто похожее на толченое стекло, перемешав все каменным трутом. Затем третий знахарь приставил к стене лесенку шага в четыре длиной и, взяв в руки котел, взобрался на верхнюю ступеньку и оттуда стал медленно сцеживать в воронку смесь, дабы она постепенно уходила внутрь мертвеца. Затем он спустился обратно, и все трое приступили к завершающей стадии; на это я уже смотреть не стала и ушла, поскольку вид мрачных приготовлений для погребения и вонь бальзамов сделались просто невыносимыми.

Наконец знахари позвали меня и показали Калликрата — тот лежал как живой, словно бы крепко уснувший, безмятежный и красивый, каким был при жизни.

— О царица, — заговорил один из них, — к завтрашнему дню плоть этого человека станет как мрамор и таковой пребудет навеки. Ты можешь поместить его куда пожелаешь, но до этого времени пусть никто к нему не прикасается.

Я распорядилась, чтобы знахарей наградили, и спросила их, где прежние жители Кора хоронили своих правителей. Старцы ответили, что в больших пещерах неподалеку отсюда, через долину, и я велела им явиться завтра и показать мне туда дорогу.

Пришел Филон и доложил, что жрецы и жрицы Исиды желают говорить со мной, — все собрались во внутреннем дворе великого храма перед статуей, укрытой покрывалом богини Истины. Я попросила моряка проводить меня к ним, но он, чуть помедлив, произнес:

— О царица, дело плохо. Принцесса Аменарта рассказала обо всем, что видела сама, жрецам и жрицам. Она поклялась им, что ты не женщина, а демон — да, ведьма, поднявшаяся из царства мертвых. Она утверждает — якобы ты убила благородного Калликрата, поскольку тот отверг твою любовь. А еще принцесса уверяет, что ты пыталась убить и ее тоже, но она, защищенная великой магией, оказалась тебе не по зубам и поэтому уцелела.

— Что касается последнего заявления Аменарты, то она лжет, — беспечно ответила я.

Мы проследовали на залитый алым светом внутренний двор: был час заката. Я заняла свое место на троне под статуей, и свет вечерней зари освещал меня всю с головы до ног: неземная красота в сиянии солнца.

Жрецы и жрицы стояли неподвижно, скрестив руки и опустив голову. Заслышав мои шаги, они подняли голову и увидели меня. До моего слуха донесся изумленный шепот — люди говорили друг другу: «А ведь принцесса Аменарта сказала нам правду!»

Поначалу я не сообразила, о чем речь, однако затем припомнила, что я больше не смертная женщина, но, как сообщило мне зеркало, — подлинное совершенство, сама богиня во плоти.

— Говорите, — велела я, и собравшиеся, услышав в моем голосе незнакомую властную нотку, задрожали: так трепещут листья от внезапного порыва ветра.

Затем Рамес, первый из жрецов, крупный мужчина средних лет, выступил вперед и, остановив взгляд своих круглых глаз на моем лице, сказал:

— О Пророчица, о Дочь Мудрости, о Исида, сошедшая на землю, мы не знаем, что говорить, поскольку слышали, что ты изменила свою внешность, и теперь убедились в этом собственными глазами. Пророчица, отныне ты не та самая верховная жрица, что правила нами в храме Мемфиса, и не та, за которой мы последовали в эту разоренную страну. Похоже, какая-то магия изменила тебя.

— Если и так, — ответила я, — то разве эта магия — черная? Скажи мне, Рамес, к лучшему я изменилась или худшему?

— Ты очень красива, — признал он. — Так красива, что любой мужчина, лишь взглянув на тебя, непременно потеряет голову. Но, Пророчица, твое очарование совсем не такое, как у женщины смертной. Оно сродни тому, что может дать Тифон одной из тех, кто продаст ему свою душу. Но это еще не все. Мы узнали также, что ты убила грека Калликрата, бывшего в прошлом нашим братом, за то, что он отверг твою любовь. О да, нам известно, что ты, верховная жрица Исиды, убила человека потому лишь, что он отказался от твоих объятий в пользу жены своей, принцессы Аменарты, и хотела убить и ее тоже, но не смогла.

— И кто же рассказывает эти сказки? — невозмутимо поинтересовалась я.

— Сама принцесса, — пояснил Рамес. — Вот она, здесь. Пусть говорит.

Тут из-за спины его вышла Аменарта и закричала:

— Все правда, истинная правда! Я клянусь в этом перед статуей самой Истины, перед лицом Небес и всей внимающей Земли! На груди моего супруга Калликрата осталась рана. Спросите эту ведьму, откуда у него эта рана. Абсолютно нагая, прикрытая лишь своими волосами, она вошла в огонь, адский огонь. И невредимая вышла обратно, обретя красоту, но красоту не человеческую. Она призывала моего мужа обнять ее. Да, эта бесстыдница Айша посмела назвать себя его супругой. И это прямо на глазах у меня, его жены, которая все видела и слышала. Она предлагала Калликрату тоже войти в тот адский огонь, и, когда он отказался и повернулся ко мне, дабы искать спасения в моих объятиях, Айша толкнула его на тропу смерти своими заклинаниями. Она сказала: «Призываю смерть на твою голову, грек Калликрат! Да будет смерть твоим уделом, а могила — домом твоим. Поскольку ты отверг меня, поскольку ты нанес мне оскорбление, я желаю, чтобы имя твое было вычеркнуто из свитка жизни. Так умри же, Калликрат, дабы лицо твое больше не мучило меня и чтобы научилась я насмехаться над самой памятью о тебе». Вот какими были ее слова. Пусть откажется от них, если посмеет. Скажу еще, что эта ведьма всегда пыталась обольстить и совратить с пути истинного благородного Калликрата и, когда ей не удалось этого сделать с помощью женских чар, она сговорилась с Тифоном и попыталась поймать моего мужа в свои колдовские сети, однако не тут-то было! Все усилия Айши оказались тщетными. От этого она пришла в ярость и убила его.

Когда жрецы и жрицы услышали эти слова, они в ужасе побледнели и задрожали. А затем призвали меня к ответу. Но я сказала:

— Я не стану отвечать. Кто вы такие, чтобы я отчитывалась перед вами в том, что совершила или чего не совершила? Думайте, что хотите, и делайте, что вам вздумается, а я скажу лишь одно: что случилось, то случилось по воле Судьбы, которая где-то далеко, за самой дальней звездой, восседает на престоле над всеми богами и богинями.

Они расступились, отошли от меня и принялись совещаться. Затем вперед выступил Рамес и, все так же твердо глядя на меня, произнес:

— Служишь ли ты по-прежнему Исиде, о Айша, дочь Яраба, этого мы не знаем. Но мы, ее дети, поклявшиеся ей в вечном послушании, ради которого приняли столько страданий, отказываемся впредь подчиняться тебе, хотя и поставил тебя над нами святой Нут, отправившийся ныне, как нам известно, под покровительство Осириса. Ты для нас больше не верховная жрица, Айша, но злой дух, и отныне не стоять тебе вместе с нами пред алтарем Небесной Царицы.

— Будь по-вашему, — кивнула я. — Ступайте прочь и предоставьте мне самой примириться с Исидой, которой я отныне и навеки ровня, ибо обладаю таким же величием, как и она сама. Вижу, вы полагаете, что я богохульствую, — об этом говорит мне выражение ужаса на ваших лицах. Но это не так: здесь, под сенью Истины — единственной богини, — я говорю ее голосом и от ее имени. Прощайте! Я желаю вам добра, пусть удача сопутствует вам во всех начинаниях. Скажи мне, Филон, — повернулась я к капитану, — ты тоже, как и они, оставишь меня?

— Нет, о царица, — ответил моряк. — Мы давно знаем друг друга и вместе прошли через слишком многое, чтобы вот так взять и расстаться. Я, грек, который примкнул к братству Исиды главным образом после встречи с тобой, о прекрасная Дочь Мудрости, узрев деяния, свершенные тобой на борту «Хапи», скажу кратко: какой бы путь ты ни избрала, он будет хорош и для меня тоже. Я не знаю, ты ли убила Калликрата, он ли сам зарезал себя собственным мечом, рану от которого я заметил на груди усопшего, но если ты предложила этому человеку свою любовь, а он отказался, то, по-моему, вполне заслужил смерть. Что же до остального... Я купец, который ищет выгоды повсюду, где может ее найти, и знаю, что ты хорошо платишь. Поэтому я последую под твоим знаменем до конца — заведет ли оно меня на небеса Исиды или же в царство Аида к моим предкам, где я уж точно встречусь с Ахиллесом, и Гектором, и Одиссеем, и многими другими славными воинами-мореходами, которых воспел наш Гомер. То место, куда направишь ты свои стопы, станет моим домом, ведь в твоем дворце всегда найдется комната для меня и на корабле твоем я всегда буду стоять на вахте, каким бы долгим ни выдалось плавание.

Так говорил этот хитрец и балагур, скрывая преданность своего сердца за шутливыми словами, и поистине в тот час, когда я почувствовала себя всеми брошенной, я испытала к нему безмерную благодарность, которая не ослабла и по сей день и не ослабнет никогда. Да, Филон искал выгоды во всем, за что бы ни брался, однако таков удел тех, кто служит Фортуне и должен сам зарабатывать себе на хлеб. Но ведь он всегда хранил верность тем, кого любил, даже несмотря на то, что раз или два этот хитрец, похоже, наполнял свой кошель золотом, которое не гнушался принимать от Аменарты. И я поклялась себе, что когда наконец вступлю в свое великое наследство и буду править повсюду — а сие однажды непременно случится, — то в первую очередь щедро вознагражу Филона.

В тот момент, однако, я лишь улыбнулась ему, заметив:

— Хорошо, с этим все ясно. — И спросила: — А что же принцесса Египта? Пусть выскажет свое желание, и я исполню его, если смогу.

— О, оно совсем простое, — ответила Аменарта. — Я желаю поскорее избавиться от тебя, только и всего. Хочу отправиться отсюда подальше, в другие края, и там спокойно родить ребенка и вырастить его, дабы однажды он отомстил за своего отца, о ведьма из подземного мира. А до тех пор, пока не умру, я желаю бороться и молиться, чтобы супругом твоим стало безумие, о гнусная воровка и убийца любви.

— Что ж, да сбудется все сказанное тобой так, как предначертано, — тихо произнесла я. — Судьба уже установила подмостки, и на них сквозь века до окончания пьесы мы, куклы в ее руках, должны играть назначенные роли вплоть до самой смерти, предвидеть которую нам не дано. Ибо кто скажет, каким будет конец, госпожа Аменарта? Этого ты не знаешь... Не знаю и я, хотя могущественная рука уже начертала на свитке финальную сцену. Филон, я повелеваю тебе сопроводить дочь фараона на побережье или куда ей вздумается, дабы она могла найти способ отправиться в Грецию или Египет — куда поведет ее Фортуна. Потом вернешься и доложишь мне, что приказ выполнен. Счастливого пути, Аменарта.

— А тебе несчастливо оставаться, ведьма! — воскликнула она. — Мы расстаемся, но я уверена, что однажды встретимся вновь, и уж тогда-то я с тобой поквитаюсь!

— Вполне возможно, что мы еще увидимся, — промолвила я невозмутимо. — Однако не хвались раньше времени, Аменарта, и не будь чересчур уверена ни в чем, поскольку неизвестно, кто в конце концов возьмет верх.

— По крайней мере я знаю, что от возмездия тебе не уйти, ибо убийство Калликрата ляжет на твою чашу весов тяжким грузом.

С этими словами она удалилась; ушли также и все прочие, оставив меня одну, погруженную в размышления на троне, на котором я сидела в последний раз. Темнота сомкнулась вокруг меня, затем ее чуть рассеял мягкий свет поднимающейся луны, в чьих нежных лучах я увидела фигуру человека: он подкрадывался ко мне, как злодей в ночи.

— Кто здесь? — спросила я.

— О несравненная царица, — ответил низкий голос, — это я, жрец Рамес.

— Говори, Рамес.

— О прекраснейшая из женщин, если, конечно, тебя можно называть женщиной, выслушай меня. Эти глупцы, жрецы и жрицы, осмелились лишить тебя власти.

— Довольно странно слышать из уст твоих обвинение в их адрес, ведь ты сам только что объявил мне приговор, Рамес.

— Я сказал сие, потому что должен был так поступить, но не по своей воле, и теперь сделанного, увы, не воротишь. Ты изгнана, и отныне здесь, в Коре, с богослужением покончено, ибо кто теперь сможет занять твой трон? Но выслушай меня, молю! Я остался верным тебе, я боготворю тебя. Я мечтаю о том, чтобы ты стала моей супругой, о прекраснейшая. Здесь, в Коре, мы начнем править вдвоем, и ты сделаешься его царицей и богиней, а я буду главным военачальником. Соглашайся, о божественная госпожа, ибо это самое мудрое решение, которое ты можешь сейчас принять.

— Интересно, и почему же оно самое мудрое, Рамес?

— Да потому, госпожа, что я сумею защитить тебя. Не секрет, какой приговор выносят тем, кто нарушил законы Исиды. Смею сказать, решение против тебя уже принято. Да будет тебе известно: эти фанатики замыслили убить тебя. Но если ты возьмешь меня в мужья, мы упредим заговорщиков и сами убьем их либо прогоним прочь. Так вот, теперь, когда ты одинока и оставлена всеми, я буду тебе надежным щитом.

Выслушав его, я громко рассмеялась, и, по-видимому, этот безумец истолковал мой смех неправильно, ибо тут же устремился ко мне. Рамес схватил мою руку и поднес ее к своим губам, но поцеловать не успел, поскольку в этот момент меня обуяла ярость, такая же в точности, что охватила мою душу в пещере Огня жизни. Да, ярость и жажду разрушения вкупе с другими пагубными дарами принесло мне дыхание огня.

— Презренный и дерзкий вор! — вскричала я. — Как ты осмелился прикоснуться ко мне своей мерзкой рукой?! Убирайся к Сету! И пусть мир больше никогда не услышит о тебе!

Едва лишь слова эти сорвались с моих уст, как словно бы некая сила швырнула от меня к Рамесу испепеляющее пламя и сразила его, подобно молнии: он схватился руками за голову, отпрянул назад, упал, застонал и... испустил дух.

Глядя на лежащего жреца, недвижимого и лишенного жизни, я наконец в полной мере осознала, что впредь могу убивать силой мысли: я превратилась в Госпожу Смерть, и такой гнев, который другие выплескивают словами, вылетал из меня со страшной силой Небес; более того, этот гнев овладевал мною неожиданно и стремительно, и дать ему волю было просто, а вот обуздать — сложно. Да, я стала воплощением ярости и ужаса, и впредь ни один человек не мог мне перечить, если только ему дорога жизнь под солнцем.

Пришел Филон. Посмотрел на меня, затем на мертвого Рамеса и вновь перевел на меня вопросительный взгляд.

— Этот нечестивец пытался поднять на меня руку, и я убила его, — пояснила я.

— Ну, значит, он получил по заслугам, — ответил моряк. — Но как, царица, ты убила его? Я не вижу на теле ни ран, ни синяков.

— Я сделала это при помощи силы, которая пришла ко мне, Филон. Просто пожелала ему смерти — и Рамес умер. Вот и весь сказ.

— Диковинная и страшная эта сила, о царица. Зачастую мы, когда сердимся, в душе желаем, чтобы тот или иной человек умер... и немедля!.. Что ж, впредь тебе придется следить за своим расположением духа, о Дочь Мудрости, иначе, боюсь, нам с тобой придется расстаться, ведь порой ты сердишься и на меня тоже, а мне еще хочется пожить.

— Да, Филон, я уже поняла, что должна быть очень внимательной к своему настроению. Однако не бойся ничего, поскольку твоей смерти я никогда не пожелаю.

— Ты уверена, Айша? Выслушай меня. В чем состояло преступление этого бедняги? Уж не в том ли, что, будучи до сего времени человеком добродетельным и целомудренным, истинным жрецом, никогда не смотревшим в сторону женщин, он внезапно обезумел от любви к тебе и в безумии том поторопился... э-э-э... предложить тебе свое сердце? Это так свойственно мужчинам, когда они выпускают из рук поводья разума. А ты — ты за это убила его? Но коли отныне мужчинам суждено умирать за подобное преступление, то много ли останется в мире тех, кто доживет до старости? Боюсь, все они вскорости отправятся в ту пустыню, в которой нынче спит святой Нут. Разве не правда? Я спрашиваю тебя, поскольку ты женщина разумная и хорошо знаешь жизнь.

— Это правда, — кивнула я.

— А если так, госпожа, то я задам еще один вопрос. Отчего обезумел этот человек, что именно лишило его разума? Не вид ли красоты, какой не бывало еще на земле? Такой красоты, Айша, которая, задержи я на ней взгляд чуть дольше, сведет с ума и меня тоже, как любого другого мужчину. О Дочь Мудрости, то очарование, которым обладаешь ты нынешняя, есть величайшая напасть, какую боги только могут послать женщине, поскольку женщина сия становится выше самой Природы, и та вынуждена покориться ее могуществу. Вот что я скажу тебе, Дочь Мудрости, отныне ты должна прятать свое лицо от мужских глаз под покрывалом, иначе сделаешься невольной убийцей, причем самой злосчастной из всех.

— Похоже, так оно и есть, — с горечью проговорила я. — Я мечтала о красоте и обрела ее, но, какими бы щедрыми ни были дары сии, они не к добру.

— О Айша, даже мудрые философы, что проповедуют в моей родной Греции, не всегда в силах противостоять искушению. Молю тебя, спрячь от меня красоту свою, спрячь поскорее. Пока Рамес лежит здесь мертвый, любовь мою пересиливает страх, но когда его тело унесут, кто знает?.. О, совсем забыл! Я ведь пришел предостеречь: тебе вынесли приговор, точно такой же, как ты сама вынесла Рамесу, и вот я здесь, чтобы защитить тебя, если смогу.

Я от души рассмеялась:

— Неразумный! Неужели ты до сих пор не понимаешь, что меня нельзя убить или даже просто сделать мне больно?

— О боги! — в изумлении всплеснул руками Филон. И больше не произнес ни слова.

В ту ночь я спала возле холодного тела Калликрата. О, это была самая страшная из всех ночей, проведенных мною на земле. Дурные, кошмарные сны приходили ко мне, если только это были сны. В них Нут как будто говорил со мной. Нет, даже не сам Нут, но трепещущий язык пламени, который, я знала, был духом святого старца. Ничего не видела я, кроме пылающего пламени, и из него неслись ужасные слова:

«Дочь моя! Ты легкомысленно презрела мои советы, ты предала свою веру, ты нарушила приказы, которые я дал тебе, исходя из мудрости, дарованной мне свыше. Ты вошла в огонь, за которым поставлена была лишь смотреть. Ты отдала себя огню и обрела его дары. Так узри же первые плоды их. Мужчина, которого ты добивалась, лежит рядом с тобой мертвый, а там, на храмовом дворе, еще один мертвый мужчина, который оставался добродетельным до тех пор, пока твоя воистину адская красота не сделала его порочным. Поклонение Исиде уничтожено в этой стране, и ее народ уже никогда не станет великим, сильным и свободным. Сердце Аменарты разбито, однако она будет продолжать жить ради того, чтобы положить начало поколению мстителей, один из которых в назначенный час одолеет тебя. В одиночестве, в муках раскаяния, в мерзости запустения должна будешь пребывать ты, пока не умрет огонь, а он умереть не может, пока существует мир; ты будешь искать и не находить, а если и находить, то вновь терять. Впредь ты станешь врагом всему племени мужскому, прекрасным кошмаром, той, кого желает каждый, но которую при этом все боятся и ненавидят. Отныне все, что ты возьмешься искать, будет маячить пред тобой, словно блуждающая звезда, которой тебе никогда не достичь, и в погоне за этим ты принесешь смерть тысячам людей. Дочь моя, ты проклята».

«Есть ли от этого спасение?» — спросила я Нута во сне.

«Да, Айша, когда будет спасен мир, тогда, быть может, и ты тоже обретешь свою долю в том великом всепрощении. Вспомни видение, что на протяжении всей жизни преследовало тебя. В нем Афродита и злые боги, приведенные ею в Египет, дабы затоптать его святую веру, были призваны к трону Исиды. В нем также прозвучал приказ Исиды, возложившей на тебя особую миссию; ибо, как сказала она, твоя судьба — воевать с теми богами и наказать Египет за то, что он принял и приветствовал их».

«Это всего лишь фантазия, — ответила я. — Теперь-то я знаю, что нет никаких злых богов. Как не существует никакой Афродиты и даже самой Исиды».

«Ты заблуждаешься, дочь моя. Верно, нет Исиды в том образе, который придали ей вера и мечты людей. Но существует Высшая Сила, нареченная ими Исидой. Есть вечное Добро, и это Добро есть Бог. Несчетные века воюя с Природой, человек, как ему кажется, вознес свое сердце на такую высоту, с которой он может разглядеть лик всемогущего Добра. Так было и с тобой, дочь моя, но куда же влечет тебя сейчас? Ты бежишь вниз по тропе, что ведет назад. Ты погубила все, ты отступила, вернувшись обратно, к Природе. Отныне ты и есть сама Природа, сверкающая ее обманчивой и преходящей красотой, вдохновленная ее законом смерти. Ты, когда-то приблизившаяся к новому закону жизни, ожидавшему тебя после смерти, которой ты отныне можешь более не искать».

«Что бы я ни делала, я делала это ради Любви, и Любовь спасет меня», — произнесла я во сне, невероятно страдая.

«Да, Айша, несомненно, Любовь в конце концов спасет тебя, как она спасает все, что без ее милости обречено погибнуть навеки. Однако сейчас ты страшно далека от спасения и, прежде чем оно будет найдено, должна обуздать одну за другой те страсти, что одолели тебя в огне. Ты, искавшая неувядающей красоты, должна видеть свое тело более омерзительным, чем у прокаженных. Ты, исполненная ярости и силы, должна стать кроткой, как голубка, и слабой, как дитя. Через страдания свои ты должна научиться облегчать страдания других. Через умилостивление должна ты искупить преступления свои, а через веру еще раз возвысить душу. Через обретенные знания надлежит тебе прийти к пониманию собственной слепой ничтожности — но лишь спустя время неисчислимое. Таков твой удел, Айша».

О как же горько я рыдала, когда пробудилась от того сна! Потому что теперь поняла: я страшная грешница, я порочна! Всего, что собирала я долгие годы молитв, воздержания и богослужения, лишилась я в одночасье, я, которая стояла так близко к блаженству и счастью, но провалилась в ад нескончаемого горя. Нет больше Исиды — так во сне сказал мне Нут, и так подсказывало мне новое знание. Но есть вечное Добро, которое люди под именем Исиды знают в Египте, да и не только там, но и в других странах под множеством иных имен, однако от этого Добра я теперь отлучена.

Отныне, как и мои дикие предки миллион лет назад, я была лишь частью Природы, какой мы видим ее на земле и чувствуем в нашей крови, и — о, это было самым ужасным из всех наказаний — моя мудрость и моя потерянная вера стали правилами, по которым я могла отмерять степень своего падения, ибо лишь невежество может смеяться над тем, что для знания — ад. Все дары Природы принадлежали мне: вся ее красота, ее устремления и неукротимость, ее лютость и отвращение; и отныне, одно за другим, сквозь несчетные века я должна буду пропалывать зловредные ростки Природы той в саду своей отравленной души. Лежащее на самой Природе проклятие поразило и меня, и в конце концов ее смерть станет и моей собственной. Вот какую горькую судьбу навлекла я на свою голову, когда я услышала призыв бога огня.

И неудивительно, что, пробудившись от того сна, видя перед собой холодный труп Калликрата и чувствуя первобытные страсти, кипящие в моей груди, я, отвергнутая Небесами, рыдала, как рыдаю и теперь дни напролет.

Ибо таков удел тех, кто попирает все доброе, кто торопится схватить блестящие безделушки, которые разбрасывает искушение перед их вожделенными глазами. Быть может, Нут на самом деле никогда и не прерывал своего святого упокоения, дабы побеседовать со мной во сне; быть может, это новая сила моей души говорила с моим сердцем, та самая сила, которая в древние времена творила чудеса и которую я прежде считала невидимой рукой Исиды. Во всяком случае я получила хороший урок.