Глава XXIII.
ПРИГОВОР ОГНЯ

Мы остановились в третьей пещере: свод и стены ее оживлял розовый свет, а на устланном белоснежным песком полу, словно клякса, чернело пятно пыли. Я вспомнила: именно здесь лежало то высохшее тело. Издалека приближался вращающийся многоцветный огонь, его ворчание перерастало в рев, подобный грому, который сотрясает горные вершины и расщепляет стены цитаделей. И вот он явился, сверкающий тысячами молний, и на мгновение завис, как раскрутившийся волчок. А затем отправился дальше, замыкая вечный круг по неизведанным недрам земли, унося с собой сияние и грохот. Пала тишина.

Калликрат в ужасе от увиденного упал ничком, даже гордая Аменарта рухнула на колени, спрятав лицо в ладонях; лишь я стояла, гордо выпрямившись, и смеялась, зная, что помолвлена с этим огнем и что негоже будущей невесте страшиться своего суженого.

Калликрат поднялся и спросил:

— Где же сокровище, которое ты искала, Пророчица? Если оно спрятано здесь, в этом ужасном доме живого бога, взгляни на него поскорее, и уйдем отсюда. Мне, простому смертному, здесь страшно.

— Еще бы! — вмешалась Аменарта. — Таким чарам, как эти, на земле не учат. Поверь, уж я-то знаю кое-что о магии, ибо, как и мой отец, не раз лицезрела духов, вызванных из подземного мира, когда обращалась к ним за поддержкой.

— Сокровище мое заключено в красном сердце этого свирепого огня, и вскоре я отправлюсь вырвать его оттуда, — ответила я, понизив голос. — Вернусь ли обратно, того не ведаю. Быть может, я останусь в огне и меня унесет неведомо куда на его крыльях. Если хотите, ждите меня тут или уходите, пока есть время, но только больше не беспокойте меня словами: мне надо закалить душу, готовя ее к последнему испытанию.

Оба смотрели на меня во все глаза и хранили молчание.

Долго еще я стояла там и размышляла, чувствуя себя игрушкой в руках двух великих сил, которые, забавляясь, влекли меня в разные стороны: одна вперед, а другая назад.

Дух огня кричал:

«Приди, о Божественная! Приди и стань безупречной, сделайся царицей моего пылающего сердца! Приди, отведай тайн из полного кубка, которого прежде не касались уста смертных, и узри те вещи, что скрыты от их глаз, и отведай радостей, которые не волновали их сердец. Поспешай на огненную свадьбу и в блаженстве моего поцелуя узнай, каково истинное наслаждение. Ну же, полно сомневаться: возьми свою Судьбу за руку, и пусть ведет она тебя туда, где твой дом. Довольно колебаться! Смелее! Забудь о смерти, почувствуй себя духом и, словно дух, воцарись вне времени, облаченная в вечное величие, и наблюдай, как одно поколение за другим печально марширует из тьмы во тьму. Взгляни, вот перед тобою суженый, что был твоим с самого начала и пребудет таковым до скончания мира. Твоя новорожденная красота тотчас же прикует его к тебе, и он захмелеет от твоих благоуханных вдохов и станет навеки, навеки, навеки лишь твоим, превратив зиму одинокого сердца в вековечную радость».

Так говорил со мной Дух огня, но ему отвечал другой дух, принявший облик Нута, обернувшегося вдруг суровым и путающим.

«Возвращайся обратно к людям, о Дочь Мудрости, прежде чем, облаченная в одеяния безумия и раскаяния, поймешь, что уже слишком поздно, — как будто предостерегал он. — Искуситель хитер и коварен, и, когда его соблазны один за другим отвергают, он в конце концов вываливает самые дорогие сокровища к ногам той, которую мечтает завоевать. Но горе, горе той, что, околдованная их фальшивым блеском, примеряет драгоценности сии, потому как обернутся они скорпионами и, пронзив живую плоть, ужалят ее в голову и в сердце. Уходя из этого мира, я поставил тебя смотреть за огнем, а ты — никак ты замыслила украсть огонь, чтобы сделаться богиней? Заклинаю тебя, остановись! Поверь, дочь моя: божественная сущность, которую ты задумала на себя примерить, станет для тебя сущностью адской. Любовь у тебя отнимут. Бессмертная — как на земле, так и на звездах, — ты будешь следовать за своим любимым и никогда не найдешь его, или же если найдешь, то лишь для того, чтобы потерять вновь. Осмелишься ли ты вырваться из цепких рук Судьбы и ваять собственную участь по своему хотению, инструментом своего безрассудного и мелочного желания? Только поддайся соблазну — и окажешься во власти демонов! Из века в век повлечет тебя, терзаемую невероятным раскаянием, задыхающуюся в бессилии от горьких слез, замороженных ледяными порывами горя; безутешная, одинокая, без друзей, станешь ты так скитаться, пока не предстанешь наконец перед судилищем и не выслушаешь с понуренной головой суровый приговор, который никогда не будет отменен. Дочь Мудрости, неужто ты пала так низко, что забудешь свои клятвы и нарушишь веру ради того, чтобы отобрать у другой женщины ее любовника?»

Под впечатлением от этих видений я отступилась. Нет, я не сделаю роковой шаг. Я проживу земную жизнь, а потом умру — и, быть может, совсем скоро, — чтобы удалиться в некий уготованный нам загробный мир или кануть в бездонную пропасть беспробудного сна без сновидений.

Да! Отказываясь от радости, лишенная надежды, я уже повернулась, чтобы уйти, и сделала шаг к тропе, возвращавшей меня в унылый и горький мир.

И вдруг откуда-то издалека донеслась едва слышная песнь приближающегося бога огня. Негромкий голос его, нежный и мелодичный, сначала напомнил мне колыбельную матери и дни счастливого детства. Песнь становилась все громче и ближе, и вот я уже переступила порог женской зрелости, и тотчас удивительные, непостижимые желания охватили меня. А песнь взвивалась все выше и становилась все горячей, и мне припомнился стук копыт, когда я верхом на гривастом коне вихрем неслась по пустыне. Громче, еще громче! И вновь я в битве рядом с отцом; позади меня ликуют дикие соплеменники, а передо мною — поверженные враги. Ах, как ярко сверкнул мой дротик! Свободно развеваются за спиной мои волосы, и трепещут совсем рядом стяги. «Да здравствует дочь Яраба! Вперед, за дочерью Яраба!» — кричат тысячи кровников, и мы летим на выстроившееся внизу вражеское войско, словно подтопленные солнцем лавины несутся с горных склонов. Мы сломили их, ибо кто мог устоять перед дочерью Яраба и ее племенем? Мы растоптали их всех: и египтян, и сирийцев, и мидян, и наемников из земли Китийской; и бросились они вниз, не выдержав столь сумасшедшего натиска, и — смотрите! — мой блестящий дротик окрасился кровью.

Вот напев музыки стал более торжественным. Я одна в пустыне под яркими звездами, и со звезд тех знания и красота, словно слезинки росы, слетаются мне на сердце. И вот я уже правительница своего племени, и цари, добивающиеся моей любви, склоняются передо мною до земли — они словно куклы в моих руках! Я отвергала их всех и разбивала им сердца; я видела, как пылает Сидон, и душа моя вновь исполнилась ненависти. Чу! Это шаги богини! Небесная Царица осеняет мой лоб поцелуем, она называет меня своей Дочерью, своей Избранницей. Я обладаю величайшим знанием, с уст моих слетают пророчества, дух мой направляет мои стопы. Все прочие трусливо бежали, но я одна не отступаю перед коварным персом и сбрасываю его с трона. Я предаю его величие и роскошь языкам огня. О, я слышу, как кричат эти нечестивцы, что насмехались над богами Египта, и смотрю, как корчатся они от нестерпимого жара и гибнут.

Я одинока. Где же любовь моя? Я иду по жизни к последней черте, и теперь уже никто не родится от меня. Я ищу свою любовь. «Вот же она, твоя любовь, — и вовсе не где-то далеко, но стоит подле тебя. Бери же его, бери, бери его!» — говорит огонь.

Теперь его голос — это голос труб. Трубы оглушительно ревут, и эхо летит вокруг гор. Трубы зовут: «Где полководец наших войск? Где наша Царица? Приди, о Царица, коронованная мудростью, венчанная властью, держащая в своей руке дар вечной жизни! Мы больше не останемся без руки направляющей — мы, кто, отправившись в поход, одержит победу и поработит весь мир!»

А царь-огонь уже близко. Он распахивает ворота тьмы. За ним маршируют легионы: он явился в ослепительном блеске славы, он пришел за своей невестой. «Разденься! Долой одежды! Приготовься же, новобрачная! Царь-огонь зовет тебя!»

Я освободила завязки одежд и распустила волосы — они покрыли меня, словно мантия из соболиной шкуры.

— Да ты никак ума лишилась, Пророчица?! — вскричал грек Калликрат, в ужасе заламывая руки.

— Что творит эта безумная? — вторила ему Аменарта, с неторопливой улыбкой дожидаясь моей смерти.

— Не тревожьтесь, я в здравом уме, — ответила я обоим. — Я просто устала от пресных дней и будничных забот, а потому ищу смерти или триумфа.

И я побежала. Я стала на пути огня. Он увидел, он протянул ко мне свои руки. И вот свершилось! Он окутал меня, и слух мой наполнили приветствия звезд.

О, что же это было? Нет, я не сгорела. Кровь богов заструилась по моим жилам. Душа моя зажглась ярким светочем. Огонь овладел мною, я принадлежала огню, и в благоговейном причащении огонь принадлежал мне. В свете пылающего факела моего сердца мне открылось множество видений; перед глазами моими пали покровы, раскрывая неземные блаженства и невиданные красоты, описать которые я не в силах. Смерть бежала прочь, бессильная и посрамленная. Боль и слабость покинули меня. Осталась лишь я — Царица всего сущего и рода человеческого.

И вот, отраженная в том огне, словно в воде, я увидела себя — образ неземной красоты. Может ли этот образ принадлежать женщине? Могут ли эти божественные очи быть глазами женщины?

И тут пала великая тишина, и в тишине вдруг разнесся звук, похожий на тонкий перезвон колокольчиков: то был так хорошо мне знакомый серебристый смех Афродиты!

Столп огня укатился прочь, унося с собой сверкание тысячи ослепительных молний. Я осталась одна, исполненная ликования, торжествующая, навеки непобедимая. И я пошла и заговорила, и голос мой заструился нежной музыкой — я знала, что обрела новую душу. Что теперь для меня Исида или любая другая богиня, для меня — купающейся в славе, ставшей ровней божествам? О, теперь я видела, что Исида — всего лишь Природа, а Природа отныне — моя раба. Я больше не думала о грехе или раскаянии — с этого дня и впредь я буду творить свои собственные законы и стану сама себе судьей. О чем я мечтала, то и получу. Что ненавидела, от того избавлюсь. О да! Я стала самой Природой! Я чувствовала, как бушует в моей крови ее весна, как ее лето распускается во мне своим теплом. Я сделалась щедра всей благостью ее урожайных дней осени и страшна яростью всех ее ледяных зим.

И вот передо мной он — мужчина, о котором я мечтала. В чем-то примитивным и жалким показался мне в тот миг Калликрат — я чуяла витавшую над ним смерть. Мой спутник должен быть мне ровней, он также должен нести в себе частичку огня, лишь тогда мы сможем говорить о любви. Не для простого смертного, каким он был сейчас, любовь моя! Нет, она убьет его, как убивает молния.

— Взгляни на меня, Калликрат! — воскликнула я. — И скажи мне: видел ли ты в жизни что-либо прекраснее?

— Прекрасна, о да, ты прекрасна! Но красота твоя внушает страх. Нет, ты не женщина! Ты есть дух. Позволь мне закрыть глаза и более не видеть тебя. Отпусти меня!

— Останься и жди, — велела я. — Очень скоро я научу тебя, как раскрыть глаза. Дочь фараона, взгляни на меня и ответь: исчезла ли печать прожитых лет, о которой ты недавно говорила, с моего лица и тела, или что-то еще осталось?

— Вот гляжу я на тебя, — по обыкновению дерзко отозвалась Аменарта, — и вижу перед собой не дитя человеческое, но сущую ведьму! Прочь от нас, проклятая чародейка! Оденься, бесстыжая, и убирайся! Или дай уйти нам, оставив тебя наедине с колдовским огнем.

Я накинула свои одежды, и — о! — они смотрелись на мне по-царски. Затем я снова повернулась к Калликрату и пригляделась к нему. Рассматривая возлюбленного, я поняла, что великая перемена произошла во мне. Я уже не Айша прежних дней. Та Айша была движима силой духовной, ее душа стремилась к небесам и сияла непорочной чистотой. Это правда, я любила этого мужчину, поначалу не так уж сильно и в сто раз сильнее после того, как Нут испытал меня, показав огонь: стоило мне увидеть, услышать и осязать его, как великая перемена началась во мне.

Та Айша мечтала о божественном, молитва была складом ее ума; да, все ее мысли были замешаны на молитве настолько, что даже простейшее дело и самая незамысловатая фантазия освящались молитвой! Прежняя Айша знала, что дом ее не здесь, но где-то очень далеко: он вздымался за земными морями и горами, белый и величественный; тяжким земным трудом воздвигала она сие жилище по камешку, наполняя его покои и галереи статуями богов из слоновой кости, очищая его клубами фимиама, который вберут в себя их совершенные души, размышляющие о ее душе, — так солнце впитывает утреннюю дымку над рекой.

В печали и бедах, в тяжких трудах и опасностях, со сбитыми в кровь ногами, мокрая от дождя и слез, омытая водами покаяния, она карабкалась вверх по каменистой тропе, что ведет к Вершине Мира. Она верила в то, чего не знала, поскольку всегда для нее те боги принимали зримые образы. И все же продолжала бороться день и ночь, согретая светочем веры и влекомая им, твердо надеясь, что однажды покровы будут сорваны и она взглянет на лицо Бога и услышит Его приветственный голос. О, та, прежняя Айша была послушна Закону; она знала, что время ей не принадлежит и что за каждое мгновение придется держать отчет. Да, она была на пути святости, и впереди сияли золотые награды спасения.

Но сейчас... Кем стала Айша сейчас, когда познала объятия Духа огня, когда осмелилась она на этот шаг и исторгла тайну из его пылающего сердца? Когда обрела бессмертие на земле, ибо в тот момент в голове ее кричал голос: «Нет! Ты не умрешь. Пока мир этот жив, с ним будешь жить и ты, ибо испила ты вина первозданной Души Земли, расплескать которое невозможно до тех пор, пока его могучая сущность не растворится и не канет в небытие — туда, откуда она появилась!»

Кто же она теперь? Суть Земли. Та самая Душа, заключенная в белую вазу в форме прекрасной женщины. Да, Айша стала самой ее сущностью. Молнии и ураганы таились закованные в ней, готовые вырваться, когда ее вдруг охватит гнев! И кто тогда сможет устоять перед ее силой? Она всецело познала красоту и величие Земли, в одиночестве летящей сквозь пространство, целующей яркие лучи Солнца, отца своего, или мечтающей в объятиях темноты. Планеты, ее сестры, и яркие, сияющие звезды приветствуют ее как родную. Да, по праву олицетворяемая теперь с Матерью-Землей, она заняла свое место в небесной иерархии.

Но и это еще не все, поскольку в ней самой царили и бушевали все без исключения земные силы и чувства. Отныне все земное было ей подвластно, но, как и сама Земля, она оставалась одинокой и больше не могла говорить с Небесами!

Словно яркая вспышка озарила все вокруг, и в мгновение ока мне стала понятна великая Истина, а вместе с нею и все другие истины. О нет, я не сомневалась, я не грезила и не спала — я знала, я знала, я знала!

Вот передо мной мужчина, и он станет моим. Да, у него есть пара, женщина, с которой сочетался он по закону Природы, а у меня самой пары нет. Но что с того? Я спарюсь с ним, как спариваются дикие звери, завоюю его силой, поскольку я теперь невероятно сильна, — разве кто-то сможет противостоять мне? Будет так, как приказала я, сама Айша.

— Калликрат, — обратилась я к нему своим новым голосом, исполненным медовой сладости, — узри свою божественную супругу! Ту, которой ты не должен стыдиться. Приготовься, Калликрат. Подойти и стань на тропе огня, когда он вернется, и тогда мы вдвоем будем владычествовать на Земле вечно.

— Что, ведьма? — вскричала Аменарта, впиваясь в меня яростным взглядом. — Никак задумала украсть у меня мужа? Не бывать этому! Ты могущественна, но и я не слаба, хоть я всего лишь земная женщина. Калликрат, взгляни на меня, жену свою, ибо я родила тебе сына, и хоть потеряла ребенка, однако связал он нас узами, порвать которые нельзя. Покончи с этой прекрасной дьяволицей, пока она полностью не заворожила тебя! Пойдем же скорее прочь! Прочь из этого ада!

— Я иду... Да-да, конечно, я иду, — проговорил Калликрат, с ужасом глядя на меня. — Я боюсь ее, а об этом огне даже и слышать не хочу. Наверняка это был сам Сет, закутавшийся в пламя.

— Нет, ты не уйдешь, Калликрат. Пусть уходит Аменарта, если хочет. Ты же останешься здесь со мной, пока все не завершится. Я приказываю, а когда я приказываю, ты должен повиноваться.

Он резко развернулся и кинулся к Аменарте. Она обвила его руками и крепко прижала к себе. И тогда, ни слова не говоря, я дала волю своей силе. Калликрата буквально вырвало из объятий Аменарты, развернуло, и он медленными шагами направился ко мне: так птица приближается к змее, заворожившей ее своим губительным взглядом. Аменарта одним ловким прыжком оказалась между нами, и с губ ее хлынул поток слов.

Не знаю я, что она говорила, или же не помню, но она страстно умоляла и очень горько рыдала. Однако в сердце моем, закаленном в том огне, не нашлось жалости. Еще час назад я бы велела Аменарте идти своим путем и больше не сметь поднимать на меня глаз, но сейчас все было иначе. Я была жестока, как сама Смерть, царица мира. Дикие звери не щадят своих соперников, не пощажу и я.

Итак, я тянула Калликрата к себе силой своей воли, а Аменарта цеплялась за него и молила. И так продолжалось, пока наконец безумие не взяло верх над измученным мужчиной. Он взъярился, он словно вдруг осатанел и стал проклинать нас обеих и себя самого за то, что покинул мирные чертоги Исиды, отвергнув с презрением божественную любовь ради объятий смертной женщины. Он молил Исиду смилостивиться, отпустить ему грехи и забрать к себе его душу.

И вдруг выхватил из-за пояса свой короткий греческий меч и ударил себя в сердце.

Стремительно — так нападает змея или коршун пикирует на свою жертву — метнулась я к нему. Я схватила его за руку, я отдернула ее, и столько силы было в моей хватке, наверное не меньше, чем у самого Геркулеса, что меч отлетел далеко в сторону и крепкий мужчина, державший его, дважды крутанулся на месте и упал.

Мы стояли, объятые ужасом, думая, что Калликрат погиб. Однако он поднялся. Красная кровь бежала из раны в груди, и тихим голосом, слегка усмехнувшись, обратился он к Аменарте, не ко мне:

— Ничего не бойся, жена моя. Это всего лишь порез, царапина на коже, не более.

— Тогда пусть огонь залечит ее, о Калликрат. Приготовься войти в огонь, который скоро вновь отправится по своей тропе, совершая круг, — сказала ему я.

— Нет-нет, муж мой! — воскликнула Аменарта. — Этой твоей кровью, кровью, которая текла в нашем умершем сыне и течет в дитяти, что скоро родится, я заклинаю тебя отвернуться от ведьмы и искусительницы и порвать ее колдовские узы.

— Кровью нашего умершего сына... — повторил за ней Калликрат странным, мрачным голосом. — Какими более святыми словами можешь ты заклинать, о жена моя? Они словно вновь одели меня в броню и придали сил. Дочь Мудрости, я отвергаю предложенные тобою дары и никогда не войду в твой колдовской огонь, хоть и сулит он мне неизбывные силы и величие, а с ними — твою ослепительную красоту и твою любовь. Прощай, Дитя богов! Я ухожу искать покоя и прощения, если его можно найти. Да, прощения — и для себя, и для тебя, и для Аменарты, матери моих детей. Прощай навеки, о Дочь Мудрости!

Я слушала его, и мне казалось: вот я стою одна-одинешенька посреди пустыни и жестокие слова, вырывающие из рук моих надежду, падают на меня, словно градины с неба, и пробивают сердце, и замораживают меня, превращая в ледяной камень. И тут вдруг меня внезапно обуяла ярость — слепая и стихийная, так лютует порой сама Природа, и я заговорила так, как подсказывала мне она:

— Призываю смерть на твою голову, грек Калликрат! Да будет смерть твоим уделом, а могила — домом твоим. Поскольку ты отверг меня, поскольку ты нанес мне оскорбление, я желаю, чтобы имя твое было вычеркнуто из свитка жизни. Так умри же, Калликрат, дабы лицо твое больше не мучило меня и чтобы научилась я насмехаться над самой памятью о тебе.

Такие страшные слова произносила я в своем безумии, хотя до сих пор не знаю, что породило их в моем сердце. Словно бы они нежданно впорхнули туда от прикосновения посоха Зла — такого страшного Зла, каковое доныне я и вообразить не могла. И что же? В мгновение ока они подействовали. На моих глазах этот человек умер, сраженный властью над Смертью — фатальным даром огня, как мгновение спустя в ужасе поняла я. Да, первым же моим деянием, сотворенным благодаря полученному могуществу, стал смертельный удар, причем нанесла я его в сердце мужчины, которого любила.

Жизнь Калликрата оборвалась! Однако, уже будучи мертвым, он продолжал стоять на ногах и говорить, хотя даже я знала, что то вещал не он, но некий дух, обладавший его плотью. Губы мертвеца не двигались, глаза остекленели, и голос его не был голосом Калликрата, нет, тот голос вообще не принадлежал человеку. И все же он говорил — или казалось, что говорил, — и вот те слова:

— О женщина, которую на земле зовут Айша, дочь Яраба, но в подземном мире известная под иным именем, выслушай мое пророчество! Здесь, на этом самом месте, где ты предала свою веру и убила мужчину, о котором мечтала, здесь долгие времена тебе суждено пребывать бессмертной, пока не пробьет твой час, о Айша. Да снизойдет на тебя ожесточение скорбного одиночества, и да станут слезы твоим питьем, а раскаяние хлебом твоим. Сила, которой ты алкала, не пригодится тебе, сделавшись тупым мечом в руке твоей. Царством твоим станет одиночество, подданными — варвары, и из века в век компаньонами твоими будут лишь мертвецы.

Голос умолк, и я решилась спросить:

— Но ведь однажды великий прилив Времени все же вернет мне этого человека, и что будет тогда? Неужели я осталась совсем без надежды, о Дух?

Не было мне ответа, и лишь мертвое тело Калликрата рухнуло на песок.