Глава XIX.
В ОБИТЕЛИ НУТА

— Расскажи мне, что произошло в Египте со времени его покорения Охом и бегства Нектанеба. Жив ли еще Ох, дочь моя? — спросил Нут после паузы, во время которой мы оба сидели, устремив глаза в пол.

— Нет, отец мой. Ох мертв, он пал от моей руки, вернее, при моем непосредственном участии. — И я поведала старцу историю о пожаре в храме Исиды, сожженном по моему приказу, и о гибели персов, осквернивших святыню.

— Великое деяние совершила ты, дочь моя, — пробормотал он, — однако при этом поступок твой жесток и страшен!

— Твоей душе придется выдержать это бремя, Пророк, поскольку именно твой голос мы слышали в храме, когда в последней надежде молили тебя о наставлении, и голос тот велел нам действовать. Сюда вместе со мною прибыли те, кто может подтвердить, что слышали твой голос, так же как и я сама.

— Возможно, дочь моя. Это правда, что в некий день, не так много лун назад, я как будто слышал, как ты, оказавшись в большой беде и страшной опасности, взываешь к Небесам. По указанию, прилетевшему ко мне неизвестно откуда, я мысленно ответил тебе: «Исполни и не бойся». Что именно ты должна исполнить, я не знал, хотя, признаться, мысль о том, что это имеет какое-то отношение к поджогу храма, и приходила мне в голову.

— Все так, Учитель. Что ж, по крайней мере, теперь Ох Артаксеркс с несколькими сотнями персидских разорителей перестали поганить землю и угодили прямиком в преисподнюю. Там пусть они и остаются вместе с Теннесом, Нектанебом и многими другими лжежрецами и недостойными царями. Позже мы с тобой побеседуем о них и обо всех их позорных деяниях. Но сначала скажи мне: почему я здесь? Чего ради ты вызвал меня из Египта? Чтобы спасти от смерти?

— Не только поэтому, Айша. Зачем мне удерживать тебя от великого блага смерти, в которой я вскоре присоединился бы к тебе? Мне было велено призвать тебя, чтобы теперь, когда Исида оставила Египет, ты смогла возродить ее веру в Коре, в древности бывшем ей домом родным; чтобы, пребывая здесь, ты еще раз сплотила верой этот народ с помощью Небесной Царицы, которая затем поведет его к величию и славе.

— Трудная и почетная задача, Пророк. Надеюсь, с твоей помощью я справлюсь, если боги даруют мне долгую жизнь и мудрость.

Он покачал головой и ответил:

— Не жди помощи от меня, поскольку жизненный путь мой наконец-то завершается. Разве не сказал тебе Филон, что я больше не вмешиваюсь в дела мирские и уже долгие годы живу отшельником в страшном месте, ютясь в голой пещере и всецело погрузившись в созерцание святых истин?

— Нет, отец, он не сказал мне почти ничего, — промолвила я удивленно.

— Теперь ты знаешь... Однако я должен возвращаться в свою келью, откуда пришел; там я дожидаюсь перемены, называемой смертью. Свою роль я уже сыграл, но у тебя еще много работы. Филон поможет тебе.

— Но почему ты живешь там, отец, почему оставляешь меня без наставлений своей мудрости?

— Потому что там я охраняю открытую мне давным-давно величайшую тайну в мире — секрет того, как человек может избежать смерти и жить на земле вечно.

Я изумленно воззрилась на собеседника, решив, что годы и постоянное воздержание лишили старца разума. И поинтересовалась:

— Но если это такая уж великая тайна, то почему ты сказал о ней мне, Учитель?

— Потому что должен был это сделать. Потому что хорошо знаю: если я не скажу, ты сама узнаешь ее и, не будучи предупрежденной, попадешь в западню — продолжая жить под солнцем, осмелишься облечь себя в одеяния бессмертия. Именно по этой причине я не призывал тебя в Кор, пока сие не было приказано мне дважды.

И тут новая мысль взволновала мою душу. Если это не сказка, если действительно на земле существовала чудесная «дверь», почему бы мне не шагнуть за нее и не стать такой же, как боги? Только, признаться, я не верила в правдивость его рассказа.

— Тебе наверняка приснилось это в одинокой келье, отец мой, — сказала я. — Но знай: если это не сон, если все правда, то я, Айша, непременно захочу набросить на себя облачение вечной жизни. Почему бы и нет, о Пророк?

— Потому, Айша, что любой человек, будь то мужчина или женщина, который осмелится вкусить этот запретный плод здесь, на земле, где смерть предопределена всем, тотчас войдет в ад.

— А я думаю иначе, Пророк Нут, я полагаю, что этот человек, будь то мужчина или женщина, обретет истинное величие и сделается правителем мира, — ответила я. Глаза мои сверкали, и грудь взволнованно вздымалась.

— Ты ошибаешься, Айша, ибо Небеса низвергнут любого смертного, дерзнувшего взобраться на эту роковую вершину гордыни. О, выслушай меня и очисти свою душу от безумного желания, которое, вижу я, уже охватило ее. Мне было предназначено раскрыть эту тайну тебе именно с этой, как я думаю, целью: чтобы ты могла проявить свое величие и отвергнуть ее — самую смертоносную взятку, какую только злые демоны когда-либо предлагали смертной женщине.

— А может быть, наоборот? И мое предназначение как раз заключается в том, чтобы принять сей дар, Учитель?

— Нет-нет! Ну подумай сама. Разве земной мир — подходящее место для бессмертия? К тому же тайна, мною охраняемая, есть лишь дух мироздания, но не дух бессмертия; секретная мощь, от которой берет свою силу наша Земля, но которая погибнет вместе с Землей, как и должно произойти в день, пока скрытый в глубинах времен. Поэтому отведавший из той чаши сделается не вечным, но лишь долго-долго живущим, однако все же обреченным однажды погибнуть одновременно с этим умирающим светилом. Он не избегнет роковой участи, а лишь отсрочит смерть, которая будет неизменно дожидаться, чтобы в конце концов сразить его. А он между тем должен будет стойко выживать в пустыне одиночества, наблюдая, как поколение за поколением рождаются и уходят на вечный покой; наряду с тем томимый, быть может, неисполнимыми желаниями, он станет испытывать их вечно и оставаться неудовлетворенным; он будет стоять, словно замерзшая скала посреди долины, — в облике человека, но будучи изгоем, однако по-прежнему ранимый людскими амбициями и стремлениями, ненавистью и надеждой, с ужасом ожидая того предназначенного Роком мгновения, когда Земля наша рассыплется и смерть поглотит все и вся.

Я стар и слаб, мой час вот-вот пробьет, я уже на пути к покою, который обрету на небесах. О Айша, у меня нет сил остановить тебя, и, если ты предпочтешь испить из этого кубка, моя слабая рука не сможет оторвать его от твоих губ. Но как человек, который выпестовал тебя и любил всем сердцем, как тот, кого боги наделили великой мудростью, я молю тебя отбросить сие великое искушение. Как истинно учит наша вера, душа твоя уже бессмертна и обладает уготованным ей на небесах домом. А потому не возжелай увековечить свою плоть, поскольку, если осмелишься совершить сие, Айша, я скажу тебе, что ты сделаешься всего лишь раскрашенной мумией в гробнице, внешне изображающей жизнь, но мертвой и холодной внутри. Поклянись же, дочь моя, что ты запрешь это знание в сердце своем и отбросишь яд от губ своих!

— Слова твои исполнены мудрости, — ответила я. — Ты говоришь словно человек, одухотворенный истиной, и, хотя я не даю никаких клятв, волю твою исполню. И все же скажи, отец, что это за тайна? Поведав мне так много, раскрой ее до конца, иначе я пойду туда и докопаюсь до истины сама.

— О дочь моя, близ этого древнего города, посреди горных утесов, глубоко в недрах скал горит странствующий огонь, который и есть дух мироздания, пылающее сердце, дающее миру жизнь. Однако огонь тот есть не просто огонь, но сущность бытия, и тот, кто искупается в нем, наполнится тою сущностью и проживет столько, сколько будет жить она.

— Но в таком огне можно погибнуть, — с сомнением проговорила я.

— Пожалуй, дочь моя, я предоставлю тебе самой поразмыслить над этим, дабы великий страх миновал меня. Но мы, главные слуги Исиды, не смеем скрывать правду друг от друга: поступив так, мы нарушим наши клятвы. Кроме того, в этом вопросе я говорю с тобой не своим голосом, но голосом той Силы, что могущественнее меня и к которой я сейчас стою так близко, как если бы мы с нею были единым целым. Поэтому перед твоими глазами я должен скинуть любые покровы, показав все как есть, а не так, как хотелось бы мне. Так вот, огонь тот не уничтожит смертного, который наберется мужества окунуться в него. Напротив, он подарит ему жизнь, а с ней — такую силу, красоту и мудрость, какие никогда не были уделом человека, рожденного от женщины. Также огонь наделит его такими страстями, таким отчаянием и безутешной кручиной, каких доселе не знавало сердце ни одного смертного... Вот она, правда. Не спрашивай меня, каким образом доверили мне хранить тайну сию и что это за голос, который глаголет моими устами. Минуту назад правда эта была лишь моим достоянием. Моим или, быть может, чьим-то еще. Теперь же она и твоя тоже, и потому я молю Божество, от которого мы пришли и к которому вернемся, чтобы оно дало тебе силы и даровало истинную мудрость: зная теперь все, отказаться от этого всего и, отказавшись от заманчивой награды долголетия, терпеливо пройти по тропе жизни, предназначенной для стоп человека.

— Ты покажешь мне тот огонь, Пророк?

— Да, если хочешь, ведь мне велено сделать это, — слабым голосом ответил Нут. — Впрочем, зачем смотреть на то, что непременно пробудит желание?..

И тут на старца навалилась усталость: внезапно осев на своем ложе, Нут лишился чувств и, не подхвати я его, непременно упал бы.

Три дня Нут пробыл в Коре. Мы подолгу беседовали, но к чудесной тайне почти не возвращались, словно по обоюдному согласию отложив эту тему на некоторое время. И без того нам было о чем поговорить. Я рассказала Учителю обо всем, что произошло в Египте, где он много лет назад оставил меня, чтобы отправиться вниз по Нилу и никогда уже не возвращаться обратно. Я поведала старцу, как неукоснительно исполняла его приказы и, даже окруженная врагами, все это время сохраняла веру Исиды в ее храме, отмечая в положенное время праздники богини, хотя ни разу и не осмелилась покинуть стены святилища.

— Выходит, Айша, — заключил Нут, когда я закончила свой рассказ, — в то время, как я был отшельником здесь, в Коре, ты была отшельницей в Мемфисе. Что ж, каждый из нас послужил богине по мере сил своих, и, быть может, она воздаст нам обоим по заслугам нашим, кои, несомненно, весьма скромны. Что ж, теперь я завершил свою миссию, а тебе много всего предстоит сделать, ведь ты еще полна сил, хотя уже и оставила юность позади.

— Да, — ответила я, тяжело вздохнув. — Вот и вступила я в средние лета, юность моя пролетела в служении Небесам. Но что же Небеса дали мне взамен после пережитых страданий? Лишь это — дикую, пустынную землю, разваленную страну варваров, которую я должна возрождать заново. Мне придется восстановить зачахнувшую веру, собрать этих варваров в армии и выучить их, ввести новые законы и заставить народ им повиноваться, сражаться с врагами и возделывать земли, строить корабли и налаживать торговлю, собирать доходы и по-хозяйски распоряжаться ими — словом, трудиться безостановочно день за днем, позволяя себе лишь краткий отдых ночью, дабы утром вновь вернуться к тяжким заботам. Здесь, под небом чужим, я должна быть одновременно верховной жрицей, полководцем, законодателем, судьей, зодчим, земледельцем и царицей. Я обречена жить тут без твоего совета, без друзей, без любви, без детей, что позаботятся обо мне в старости или бросят горстку земли в мою могилу. Вот какую долю богиня Исида уготовила своей верной жрице Айше в уплату за все ее устремления.

Так говорила я, не скрывая горечи, однако Нут возразил с мягкой улыбкой:

— А по-моему, дочь моя, все не так уж и плохо. Ты расчетлива и вдумчива и можешь создать тут сызнова буквально все по своему собственному замыслу. Ты любишь власть, и здесь она будет абсолютной у тебя, царицы, не терпящей возражений. В этом краю никто не посмеет сказать тебе «нет». Ты ненавидишь соперников, предпочитающих править единолично, и здесь их не будет. Ты, посвятив себя богине, желаешь жить в целомудрии и безбрачии, и ни один царь или какой-либо иной мужчина не заявится сюда, замышляя завоевать твою красоту. К тому же ты когда-то мечтала сообщаться с Природой и тем Божеством, что дает ей начало: сей далекий пустынный край и есть тот самый дом Природы, и в одиночестве Божественное становится ближе страждущим душам. Воистину благодарной Небесам должна быть ты — чьи молитвы услышаны и исполнены. Ибо, исполнив свою миссию, ты получила все, чего добивалась: ныне амбиции твои удовлетворены и в святой тиши, столь полезной после продолжительных невзгод и тяжких трудов, ты спокойно сойдешь в могилу... Скоро, очень скоро ты станешь такой же, как я, и, когда придет тот день, в пустой и темной келье ты в терпеливом созерцании будешь дожидаться конца, а с ним и тех новых дерзаний, которые могут быть назначены тебе в другом месте. Ибо существование наше, будь уверена, Айша, есть лестница вверх, по которой, оскальзываясь и набивая себе шишки, мы должны карабкаться ступенька за ступенькой.

— А когда мы достигнем вершины — что тогда, Учитель?

— Не ведаю, дочь моя, но знаю точно: если мы упадем на самое дно, то должны вновь начать взбираться по тем же ступеням, только на этот раз ступени будут увиты терниями.

— Похоже, твою келью отшельника не назовешь домом радости, отец мой.

— Не назовешь, дочь моя. Это дом скорби и покаяния. Радость лежит за его пределами. Таковы философия жизни и учения всех религий. Скорби — и впоследствии возрадуешься. Возрадуйся — и впоследствии станешь скорбеть.

— Ну до чего же грустная философия, Пророк, а уроки твои — ну в точности как те, которые учат рабы под кнутом.

— Да, Айша, однако сие нужно терпеть, как, если бы могли говорить, непременно сказали бы тебе сейчас и Теннес, и Ох, и Нектанеб.

Устало и монотонно говорил Нут — постаревший и подряхлевший, сделавшийся похожим на сухую оболочку человека, жизненная сила в котором зачахла, как в бесплодном орехе, который, будучи посеян в землю, не даст ростка. И в конце концов, утомленная этой меланхоличной беседой, я задумалась об Огне жизни, неустанно бушующем под обителью Нута, об Огне, который дарует неувядающие красоту, юность, славу и власть тому, у кого достанет веры и мужества пренебречь всеми его ужасами.

На следующий день я проводила Учителя к его уединенному приюту, по тишине и спокойствию которого старец заметно соскучился: даже ради меня, которую любил больше всего на свете и общением с которой наслаждался, Нут не смог бы задержаться еще хотя бы на час.

После трудного путешествия нас наконец-то доставили в паланкинах на край огромной пропасти: необъятной стеной она опоясывала долину Кор, словно высеченная титанами во времена Сотворения мира. Мы взобрались в расщелину гигантской стены и прошли в скрытую седловину в скале, невидимую снизу. Вдоль этой седловины мы проследовали к зеву пещеры. Здесь я заметила много снеди: жители этой страны почитали Нута как пророка, а потому снабжали съестными припасами. Сопровождавшие нас зажгли факелы, ибо путь через пещеру предстоял долгий и трудный. Наконец мы оказались на самом краю жуткой расселины. Где-то очень-очень высоко над нами виднелась полоска синего неба, а внизу зияла черная бездна. В расселину, по которой сверху вниз с ревом и завыванием неслись ветры, вдавалась гигантская каменная шпора, и конец ее терялся в темноте. Я с сомнением взглянула на этот выступ и поинтересовалась:

— Где же твое жилище, Нут, и какая дорога ведет к нему?

— Я живу там, в темноте, дочь моя, — ответил с улыбкой Нут. — А вот и дорога, по которой те, кто навещают меня, должны пройти. — Старец показал на скальный выступ, который заметно подрагивал, сотрясаемый ревущим ветром, и добавил: — Моим стопам она хорошо знакома, к тому же я знаю, что на ней, как и везде, мне ничто не грозит. Но если ты боишься шагать по этой тропе, поверни назад, пока еще есть время. Да-да, быть может, для тебя будет все же лучше вернуться.

Я посмотрела на дрожащую скалу, затем окинула взглядом Нута.

«Как он только мог такое предложить? — подумала я. — Неужели Айша, которая не боится ни людей, ни демонов, испугается пойти за этим хилым старым жрецом, куда бы тот меня ни повел? Никогда не бежала я от опасности, даже если она сулила мне гибель».

И я посмотрела Учителю в лицо и ответила:

— Не будем терять времени понапрасну, ибо холодно стоять на ветру. Я пойду первой. Филон, следуй за мной и не отставай.

Филон, сопровождавший нас в этом путешествии, изумленно взглянул на меня, но, как человек смелый и к тому же моряк, привыкший к опасностям, не сказал ничего.

Мгновение Нут медлил, глядя вверх: то ли вознося молитву, то ли по какой-то иной причине. Затем, спросив Филона, как скоро Ра скроется за западным утесом, и получив ответ, что времени до захода солнца осталось приблизительно минут пятнадцать или двадцать, Учитель двинулся вперед, безбоязненно шагая по уступу. Я последовала за ним, Филон замыкал шествие.

Очень страшным был тот отрезок пути, ибо двигались мы в неверном свете, который по мере нашего продвижения в бездну становился все слабее, пока наконец все вокруг не окутал мрак. Более того, каменный выступ продолжал сужаться, а трепавшие нас яростные порывы ветра как будто наращивали силу.

Однако мы продолжали идти, опираясь на ветер, и постепенно я почувствовала нечто сродни ликованию, как это всегда бывает со мной в минуту грозной опасности: сердце мое вдруг наполнилось отвагой, без следа растопившей страх. Я буду сражаться с силами стихии, как сражалась с враждебными, вожделевшими меня царями и побеждала их. А может статься, я уже тогда ощущала издалека дыхание Божественного огня, что горел внизу, — не могу сказать наверняка. Однако хорошо помню, что к тому моменту, когда я достигла конца того жуткого каменного языка, меня переполнял дикий восторг и я едва не рассмеялась, наблюдая за Филоном: капитан неуверенными шажками крался следом за мной и шептал молитвы — то Исиде, то греческим богам, которым он поклонялся в детстве.

Наконец мы приблизились к концу выступа, вонзившегося в темное пространство, и почти сразу же небо над головой погасло, оставив нас в полной темноте. Я села на сотрясающийся камень, держась за Филона, который сделал то же самое, и прокричала на ухо Нуту, опустившемуся на колени рядом с нами:

— Что теперь? Будь добр, объясни поскорее, иначе нас вышвырнет отсюда, как камни из пращи!

— Держитесь крепче и ждите, — ответил Нут.

Так мы и сделали — ждали на холодной шершавой скале, крепко держа друг друга за руки. Затем внезапно случилось чудо: откуда ни возьмись мощный луч красного света, несомненно от заходящего солнца, ударил прямо в нас через некую брешь в скалах напротив. Да, свет пронзил нас насквозь, как разящий меч, и показал картину во всей ее полноте. А именно: нас самих, скорчившихся на краешке каменного языка между двумя черными безднами; бесконечное пространство под нами; бесконечное пространство над нами, простирающееся к единственной звезде, сверкавшей на темном небе. А еще, не более чем в четырех шагах от края, мы увидели огромный трясущийся и дрожавший валун, который соединялся с нашим каменным языком узеньким деревянным мостиком, явно переброшенным рукой человека. Мостик этот то приподнимался, то резко опадал и качался всякий раз, когда огромный камень на его дальнем конце дрожал.

— Быстрее за мной, пока свет не угас! — крикнул Нут, ступая на мостик, и, достигнув вершины раскачивавшегося камня, встал там, подсвеченный огнем заката. Старец в тот момент напоминал призрака, которого я видела на лбу каменной головы эфиопа у входа в гавань.

Я повиновалась и присоединилась к Учителю, а Филон последовал за мной.

В быстро сгущающейся темноте мы спустились по лестнице, грубо высеченной с наружной стороны дрожащего камня, и неожиданно очутились в келье. Внезапно она осветилась, и я увидела, что лампу держит в руке карлик — загадочный и мрачный. Что это было за существо и откуда — не знаю, но, думаю, дух, какой-нибудь гном из подземного мира, назначенный силами, что правили в том темном месте, исполнять желания святого Нута, их и моего господина.

Любопытно, что ни мне, ни Филону никак не удавалось разглядеть лица того существа. Даже когда карлик двигался рядом с нами, оно всякий раз попадало в тень или оказывалось закрытым чем-то наподобие вуали. Тем не менее этот человек — или гном, или призрак — был хорошим слугой, потому что в пещере отшельника (вернее, в пещерах, поскольку их было несколько, сообщавшихся одна с другой) все оказалось готовым к нашему приходу: горел огонь, на столе была выставлена еда, а во внутренних пещерах разобраны постели — каждая в отельной маленькой келье.

Наружная пещера была также до известной степени обставлена, и я заметила стоявшую в нише маленькую статуэтку Исиды. Я хорошо ее помнила еще с юности: когда мы в былые годы путешествовали вместе с Нутом, то всякий раз, собираясь в дорогу, он брал статуэтку с собой. Вот и здесь не пожелал с нею расстаться. Учитель рассказывал, что фигурка сия могла говорить и всегда давала ему советы в часы сомнений и бед и что от этой магической вещи он набирался великой мудрости. Так ли это было на самом деле, не ведаю, потому что, признаться, сама ни разу не слышала, чтобы эта рукотворная Исида говорила. Но правдой было то, что старец ей молился. Статуэтка была очень древней, и он ценил ее больше всего золота и драгоценностей на земле. Теперь она стояла здесь, как прежде в доме моего Учителя в Озале, на острове Филы, в Мемфисе, на корабле «Хапи» и еще во многих других местах, однако сейчас, в этом жутковатом жилище, мне показалось странным вновь увидеть ее знакомое лицо.

— Поешьте, — предложил Нут, — а потом поспите, ибо вы устали.

Мы с Филоном перекусили, а затем улеглись на свои кровати во внутренних пещерах и заснули. Последнее, что увидели мои глаза, прежде чем я закрыла их, был белобородый старец Нут, напоминавший больше духа, чем человека, преклонивший колени перед священной фигуркой Исиды.

Не знаю, как долго мы спали, но наверняка прошло несколько часов, поскольку, когда проснулись, увидели, что карлик со скрытым по обыкновению лицом накрывает на стол во внешней пещере. Там же, благодаря свету лампы, я увидела Нута, по-прежнему молившегося статуэтке Исиды, словно он все это время так и не поднимался с колен, что, впрочем, не исключено: Учитель был уже не таким, как другие люди. Странным показалось мне это зрелище, особенно в таком жутком месте, и оно также не оставило равнодушным Филона, как моряк позже признался мне. Я чувствовала, что здесь мы находимся на самом дальнем рубеже мирских дел.

Я направилась к Нуту, и, заметив это, Учитель поднялся с колен, поприветствовал меня и спросил, хорошо ли я отдохнула.

— Не хорошо и не плохо, — ответила я ему. — Я спала и видела множество странных снов, но как истолковать их, не знаю. Сны поведали мне и о прошлом, и о будущем, но суть их в том, что я как бы увидела себя со стороны — живущей в одиночестве из поколения в поколение в пещерах, как ты нынче.

— Да уберегут тебя боги от такой судьбы, дочь моя! — Нут явно обеспокоился, услышав сие.

— Но тебя-то они не уберегли, святой отец! О, как ты можешь жить здесь, в этой страшной темной пещере, вокруг которой неумолчно завывают ветры, в компании лишь своих мыслей и безмолвного карлика? Как нашел ты это место, почему очутился здесь и как пришла тебе в голову мысль избрать эту нору для обители отшельника? Признайся откровенно, ведь даже от меня ты скрыл половину правды. Я теряюсь в догадках, скажи мне все, ведь я пойму тебя.

— Так слушай, Айша. Когда мы с тобою впервые встретились в Аравии, я уже был очень стар, намного пережив отведенный человеку срок на земле, разве нет? А до этого времени много лет служил верховным жрецом и пророком Исиды в Египте, а также был главным магом этой страны. Однако родился я не в Египте, и нечасто глаза мои видели Нил, пока мне не минуло шестьдесят.

— Откуда же ты родом, отец?

— Отсюда, из Кора. Я последний отпрыск царей-жрецов, которые правили в Коре до поры великого вероотступничества и удара меча Господня. Святые люди, бывшие моими прародителями, передавали по наследству тайное знание, о котором я рассказал тебе. Таков был наш обычай: когда годы начинали брать свое, следовало удалиться в эту гробницу и здесь, став Хранителем огня, дожидаться кончины. Каждый из моих предков под строгими клятвами передавал своим наследникам сие тайное знание. Так, дочь моя, секрет и перешел в свою очередь ко мне, потому что мой дед рассказал его моему отцу, а тот нашептал сыну. В ту пору, когда еще был жив мой дед, богиня Исида, преследуя какой-то свой умысел, который, думаю, я сейчас постиг, отозвала меня из этой пустынной страны в далекий Египет, чтобы там служить ей. Разумеется, я смиренно подчинился. Вновь она позвала меня уже в Аравию и там передала тебя под мою опеку, продлившуюся несколько лет. В третий раз Исида призвала меня назад в Кор, и я отправился сюда вместе с Филоном. Здесь я нашел своего деда мертвым, и его сын, мой отец, умер вслед за ним, и обитель Хранителя огня опустела. Поэтому, оставив Филона командовать племенами варваров, которые селятся вокруг руин покинутого Кора, я, как из поколения в поколение поступали мои предки, пришел сюда, чтобы нести службу и... умереть.

— Забыв обо мне, кому оставляешь ты тяжкое бремя, о отец мой в Исиде, — горько проговорила я.

— Нет, Айша, я не забыл о тебе, и ты знала, что в назначенное время мы должны встретиться вновь, верно? Всегда в своих молитвах я наблюдал за тобой и охранял тебя, а о многих твоих трудностях и бедах узнавал из снов. Во сне я услышал твою просьбу о наставлении и послал тебе такой ответ, какой мне было приказано. И отправить за тобой в Египет Филона мне тоже повелели свыше. И вот ты стоишь здесь передо мной в моем убежище отшельника, а я рассказываю тебе все это, потому что минувшей ночью, пока я молился, а ты крепко спала, узнал, что говорить нам с тобой больше не суждено. Час мой близок, и, поскольку я не оставил после себя кровного наследника, тебе, дочери моей по духу, я передаю свою мудрость и великую тайну. Как только дыхание оставит меня, Айша, ты унаследуешь пост Хранителя огня; когда же годы одолеют тебя — именно здесь ты и закончишь свои дни.

— Вот как? — в смятении проронила я, оглядывая мрачные стены пещеры и слыша неустанный рев бури, доносившийся снаружи.

— Да, Айша, все обстоит именно так, поскольку это высший долг, возложенный на твою душу, исполнив который она обретет крылья, чтобы вознестись на небеса. Знай, что ни один Хранитель огня никогда не входит в огонь. Он смотрит за ним, но не более того, а в случае угрозы замуровывает его навеки от взгляда человека. Слушай, я скажу тебе, как сие сделать! — И, наклонившись, Нут прошептал мне в ухо некие слова, а затем показал тайные знаки.

Я все это услышала и увидела, я смиренно склонила голову. Но затем спросила:

— А если Хранитель огня все-таки войдет в огонь, что тогда, отец?

— Не знаю, дочь моя, — ответил он с ужасом. — Полагаю, тогда огонь станет его хранителем, ужасным хранителем, который в конце концов и погубит своего неверного слугу. Большего сказать не могу. Слыхал я, кое-кто пытался вдыхать его естество, однако сделать то, что ты сказала, прежде еще не осмеливался ни один из моих предков.

— Две ночи назад ты поведал мне, о Нут, что огонь этот дарит молодость, красоту и несчетные дни жизни тому, кто в нем искупается. Но ежели никто не входил в него, то как ты узнал об этом?

— Я просто знаю, что это так, Айша. К тому же я не говорил, что вообще никто не входил в него. Быть может, есть существа, ныне известные миру как боги или демоны, которые, скорее по воле случая, чем по желанию своему, пробовали испить из этой чаши. Быть может, тот, чью тень ты видела на каменной голове эфиопа, когда-то в былые времена остановился на мгновение у него на пути. Как бы то ни было, повторю: я сказал тебе правду. Хочешь верь, хочешь не верь, но больше не расспрашивай меня и, главное, — не смей даже пытаться разгадать тайну бессмертной плоти.

— Хотя бы позволь мне взглянуть на то, что я должна охранять, — попросила я.

— Да, разумеется, ты увидишь огонь, — кивнул Нут. — Именно за этим я и привел тебя сюда, жрица Исиды и Дочь Мудрости, ибо не думаю, что, когда увидишь ты его красное пламя, тебе захочется искупаться в нем. А сейчас поешь и собирайся в путь.