Глава XVII.
БЕГСТВО ИЗ ЕГИПТА

Захватив с собой из храма сокровища и священные книги, которые до этого дня лежали погребенные в пещерах Кора, мы некоторое время спустя благополучно добрались потайным ходом до разрушенного персами храма Осириса и через него — к выходящим на берег воротам, где уже ожидали лодки. Никем не замеченные, мы расселись в них и поплыли прочь из города вниз по течению Нила. Если бы кто и увидел нас, то принял бы за сельских жителей или, быть может, за египтян, бегущих от персов из Мемфиса. Но думаю, никто нас не заметил, поскольку взоры всех были устремлены на полыхающий храм Исиды, а уши любопытных наполнены передававшимися из уст в уста слухами о том, что сама богиня Исида сошла в огонь и покончила с тираном Охом, его полководцами, его советниками и всем его двором.

Так я распрощалась с белостенным Мемфисом, видеть который мне больше не довелось, хотя частенько дух мой показывает мне сей древний город во сне, и нередко, будто наяву, слышу я жуткую предсмертную агонию тех, кого казнила по велению Небес.

Что происходило в Мемфисе потом? Мне мало об этом известно, хотя из новостей, которые привозил в последние годы Филон, я узнала, что Багой и лекарь бежали, бросив труп Оха, — его нашли обглоданным шакалами, и, если бы Царь царей, изображавший на своем последнем пиру Осириса, не был обмотан в ткани, никто и не узнал бы в этих жалких останках могущественного Артаксеркса Третьего, растоптавшего и опустошившего Египет. Говорили также, что Багой возвел на персидский трон Арсеса, сына Оха, а позже отравил его самого и всех его детей, кроме одного. Затем, кажется, он сделал царем Дария Третьего Кодомана, и этот Дарий, узнав, что Багой собирается отравить и его тоже, нанес удар первым, заставив евнуха самого испить из отравленного кубка, который тот подносил столь многим.

Таким, насколько мне известно, был конец Багоя. Как мастер своего дела ловко орудует инструментом, так и я использовала евнуха: запрягла его в колесницу своего гнева и, подобно греческим эриниям, сделала мечом, которым, выполняя наказ свыше, нанесла удар прямо в сердце Персии. И если прежде я в лице Теннеса поразила Сидон, то теперь сокрушила Египет. Такими были вынесенные Небесами приговоры, которые мне всего лишь надлежало привести в исполнение. Что же касается Багоя, то и поделом ему: он завершил свои преступные деяния на земле и отправился по пути, которым прежде отправлял своих жертв, и лишь имя подлого злодея эхом летит сквозь века.

Еще до восхода солнца мы прибыли к обширному участку плавней и через густые заросли тростника, по маршруту, известному лишь нашим кормчим, достигли тайной обители, называвшейся Исида-в-Камышах. Жрецы, присматривавшие за тем храмом, заблаговременно приготовили все к нашему прибытию. Вымотанная до предела, я прилегла в крохотной келье и заснула, ничего уже не боясь, поскольку знала наверняка: теперь никто не придет сюда за мной или за моими спутниками. Затрудняюсь объяснить, откуда проистекала сия непоколебимая уверенность. Однако я нимало не сомневалась: отныне наши пути с Египтом разошлись навеки.

Весь тот день и почти всю следующую ночь я проспала, убаюканная шепотом окружавших храм камышей. Полагаю, что именно в те ночные часы мне и приснился странный сон. Будто бы я в пустыне, кругом пески, а вдали — голубая полоска Нила. Я совсем одна, лишь на западе заходит солнце, а на востоке всплывает луна, и между ними, освещенный одновременно солнцем и луной, Ра с Исидой, припал к земле могучий Сфинкс, каменное изваяние с головой и грудью женщины — воплощение Египта. Испокон веков он сидит там — древний как мир, непоколебимый, суровый и красивый — и задумчивыми глазами смотрит на восток, откуда утро за утром выкатывается солнце.

И во сне моем появлялись перед Сфинксом один за другим, каждый украшенный своими священными символами, все боги Египта — удивительная, зловещая компания, словно бы порожденная горячечным бредом. Со звериными головами и человеческими телами, а также наоборот; собаки и соколы, крокодилы и совы, болотные птицы и быки, бараны и пузатые карлики — далеко за горизонт тянулась вереница богов: все они подходили и кланялись суровому и красивому Сфинксу с женской головой.

А потом женщина-Сфинкс вдруг открыла рот и заговорила.

— Чего хотите вы от меня, столь долгое время защищавшей вас? — спросила она.

И тогда один из богов, с телом человека и головой остроклювого ибиса, увенчанной двурогой луной с торчащим пером, и державший в руке палетку писца, — египтяне называли его Тот и считали владыкой времени, богом мудрости, знаний и мирового порядка — вышел вперед и ответил:

— Мы желаем попрощаться с тобой, о Мать Египта, охранявшая нас тысячи тысяч лет. Из ила твоего мы сотворены, в твой ил мы и возвращаемся ныне вновь.

— Вот как! — отозвалась женщина-Сфинкс. — Ну что же, ваш короткий век истек. Однако скажите мне, кто придал вам эти чудовищные формы и кто назвал вас богами?

— Это сделали египетские жрецы, — пояснил человек с головой ибиса. — Но теперь жрецов перебили, а вместе с ними погибли и мы, потому что мы всего лишь боги, созданные из твоего ила.

— Тогда возвращайтесь обратно в ил, о боги, сотворенные из ила. Но сначала скажите мне, где Дух мой, которого я в начале начал, когда мир был еще молодым, отправила вперед, дабы он смог стать Душой божественной и править Египтом и миром?

— Мы не знаем, — ответил Тот, бог мудрости. — Спроси об этом у жрецов, сотворивших нас. Быть может, они скрыли сие от нас. Прощай, о Египет! Прощай, о Сфинкс! Прощай, прощай!

— Прощай! — печальным эхом откликнулась толпа чудовищ и растаяла без следа.

Настала тишина, а вслед за ней пришло одиночество; глаза Сфинкса смотрели в Небытие, а Небытие смотрело на Сфинкса, и я, сторонняя зрительница, наблюдала за всем этим. Наконец из пустоты соткалось нечто, и я увидела фигуру, которая встала перед Сфинксом и сказала:

— Узри меня! Я твоя потерянная Душа, но не ты, Мать Египта, сотворила меня, а, наоборот, это я создала тебя по приказу Всевышнего. Я та, которую люди здесь, на Ниле, называют Исидой, но которую повсюду в этом мире и во всех мирах за его пределами знают под именем Природа, я зримое одеяние Всемогущего Бога. И ныне минули все те фантазии, взлелеянные человеком и оплодотворенные жрецами. Однако я остаюсь, и ты тоже остаешься, да, и, хотя во времена грядущие нас станут называть многими именами, как было сие и в дни минувшие, мы пребудем всегда, пока этот маленький, плавающий в океане Вселенной шар земной не устанет от своих странствий и не растает, вернувшись туда, откуда возник, — в вечные длани вечного Бога.

И тогда исполинское тело Сфинкса оторвалось от скалы, на которой лежало с начала времен. Гигант поднялся, затем припал на колени и поклонился крохотной женской фигурке, что была Исидой, что была Природой, что была Душеприказчицей Бога. Трижды Сфинкс поклонился и... исчез.

А Душа осталась, и я, Айша, тоже осталась. Душа повернулась и взглянула на меня глазами, полными печали и скорби, и — о чудо! — я увидела, что она сложена в точности как я... Она молчала.

— О матерь моя, — позвала я. — Поговори со мной, родная!

Но не было мне в ответ ни слова, Душа лишь показала на небеса и вдруг исчезла.

И вот я, Айша, осталась совсем одна в бескрайней пустыне. Я смотрела на заходящее солнце, на поднимающуюся луну, на вечернюю звезду, что теплилась между ними, и рыдала, о как горько рыдала я от одиночества!

Из года в год потом размышляла я об этом сне, ища разгадки и испрашивая ответа у солнца, луны и вечерней звезды, но не находя ее. Должно быть, из-за грехов моих, из-за того, что я, как и боги Египта, вылеплена из ила, тот Высший Дух скрывает тусклый светоч души моей, а потому остается она глухой и немой. Но однажды «Нил» смерти, который я отгородила от себя на столь долгий срок, прорвет все заграждения и смоет ил. И тогда светильник вновь разгорится; тогда дух придет и освежит его своим священным маслом и овеет его своим дыханием, и в дыхании том, быть может, я найду разгадку сей великой тайны.

В самом деле, ведь разве не говорил мне Холли, что боги Египта мертвы вот уже почти две тысячи лет? Недолгое время они влачили жалкое существование под греками и римлянами, меняли свои личины; недолгое время в Египте их изображения еще рисовали на гробах. Затем взошла звезда новой Судьбы; яркая и праведная звезда, и в ее сиянии они рассыпались в прах. Лишь старый Сфинкс по-прежнему глядит на Нил и, возможно, в ночной тиши ведет беседы с Матерью Исидой, рассказывая о мертвых царях и забытых войнах, ведь, будучи самой Природой, Исида никогда не умирает, хотя из века в век ее облачения меняются.

Да, когда я, Айша, подожгла пиршественный зал и спалила тех мерзких персидских обжор и нечестивцев, а вместе с ними уничтожила и богов Египта, их печальные и священные статуи прощально глядели на меня сквозь дрожащую стену пламени. Однако на самом деле вовсе не я сделала это, как и не я погубила Сидон, и Оха, и Багоя, но сотворила сие сама Судьба, избравшая мечом меня — свою ведомую Роком дочь.

Когда я проснулась, было почти темно — заходившая луна гасила свои последние лучи, а на ночном ветерке едва слышно и неумолчно шептали молитву Небесам высокие камыши: хотя мы сами того порою не ведаем, но все живое должно молиться или умереть. Да, абсолютно все: от огромной звезды, несущейся сквозь пространство в своем вечном странствии, и до скромного цветка, робко выбивающегося из-под камня, — все, повторяю, должно молиться, потому что молитва есть кровь заключенного в нас духа, и если эта кровь застынет, тогда исчезнут любые надежды и страхи и канет все в бездну непроглядной темноты.

Я прислушивалась к шепоту камышей, рассказывающих мне о тайнах земли и неба, и на крыльях этих мелодичных молитв посылала Небесам свои собственные.

Ведь, по правде говоря, я была в тот момент сильно встревожена и не знала, что делать. Я понимала: долго здесь находиться нельзя, потому что рано или поздно персы разыщут меня, и Багой, дабы скрыть собственные злодеяния, избавится от убийцы Царя царей. Последнее не пугало меня — я устала от земного мира со всеми его ужасами и готова была пройти через Врата смерти, в надежде, что за ними найду лучший мир. Но ведь были и те, что пришли сюда со мной, верные мне слуги, которым я клятвенно пообещала безопасность, — люди, всецело доверившиеся мне, словно самой богине, и если погибну я, то и они тоже погибнут.

Поэтому я должна постараться спасти их. Но как? Не было у меня корабля, чтобы бежать на нем из Египта. А даже и имейся он под рукой — куда бы я подалась, когда весь мир находился ныне под пятой персов? О, если бы рядом был Нут! Как же нуждалась я в его совете! В том, что старец жив, я не сомневалась: разве не его голос звучал в храме? И то был не трюк жрецов, ведь когда я молила о наставлении, то не знала, каким будет ответ и от кого он прилетит.

Да, Нут все еще жив, но где прикажете его искать? Может, он совсем рядом, а может, говорил со мной издалека. Однако, рассудила я, Учитель, давший мне однажды совет, вполне может сделать сие еще раз.

«О шепчущие камыши! — вскричало мое сердце. — Миллионами своих языков молитесь Востоку и Западу, Северу и Югу! И просите, чтобы на Айшу, которая оказалась в беде, снизошла мудрость святого Нута!»

Да, я молилась, как маленькая растерянная девочка, которая ищет Бога в облаке и думает, что цветы распускаются ей на радость, а великие Плеяды смотрят вниз с небес и любят ее. Да, тяжкий труд, и горе, и пережитой ужас сделали меня похожей на ребенка.

Что ж, именно такие люди, а вовсе не гордецы или мудрецы, правители земли, бросающие вызов Небесам, зачастую получают ответы, а с ними обретают и познание истины. Во всяком случае мне, испившей до дна Кубок силы и мудрости, в час слабости забывшей даже о своей красоте и глубоких познаниях, о свершенных мною великих делах, — мне ответ пришел без промедления.

Внезапно, с первым румянцем зари на бледнеющих щеках ночи, у моего соломенного ложа вдруг появилась жрица.

— Просыпайся, о Исида, сошедшая на землю, — промолвила она. — Там, снаружи, стоит человек, который хочет говорить с тобой. Он прибыл сюда на лодке и, когда я решила испытать незнакомца, произнес тайные слова, известные лишь немногим, те самые слова, что открывают дверь в святилище. Жрецы поинтересовались, какова цель его визита, но он ответил, что может сообщить сие только той, что носит украшенный драгоценностями систр, той, что укрывает свою голову облаком, словно вершина горы, той Пророчице, которая во всех храмах известна как Дочь Мудрости, но в миру зовется Айшей, дочерью Яраба.

Невольно засомневавшись и заподозрив предательство, я велела жрице повторить одно за другим те загадочные слова, что говорил незнакомец. Она произнесла их, и было среди них одно тайное слово, значения которого не ведала даже она сама. Зато его знала я, как знала и того, кому оно было доверено.

Окрыленная надеждой, я поднялась с постели, закуталась в темный плащ и велела:

— Веди меня к этому человеку. Но сначала вели охранять пришельца: пусть встанут вокруг него три жреца с обнаженными мечами.

Жрица вышла и вскоре вернулась вновь, сообщив, что вновь прибывший ждет меня во дворике перед маленьким храмом, охраняемый, как и повелела я, тремя мечами. Дворик тот был совсем мал, размером всего лишь с комнату. Я вошла в него с запада. В самом центре стоял мужчина, и первые лучи восходящего солнца, проникавшие через восточную дверь, били ему в спину.

Лица гостя мне было не разглядеть, а вот он, наверное, даже под сутаной с капюшоном сумел рассмотреть меня, освещенную все теми же солнечными лучами. Во всяком случае я заметила, как мужчина вздрогнул, а затем упал на колени, быстрым и странным движением подняв в приветствии руку. Этого хватило, чтобы я тотчас узнала его, своего верного Филона! Я велела вооруженным жрецам и сопровождавшей меня жрице оставить нас наедине. Затем сделала несколько шагов вперед со словами:

— Поднимись, Филон. Я искала тебя так долго и даже начала было подумывать, что уже не найти мне тебя под солнцем. Откуда прибыл ты к нам, о Филон, и с какой целью?

— О Пророчица, о обожаемая и божественная госпожа, — заговорил он весело. — Я, раб твой во плоти и собрат по вере, приветствую тебя, которую уже не надеялся увидеть вновь после всего, что произошло в Египте. Дозволь же поцеловать твою руку и тем самым удостовериться, что ты по-прежнему женщина, а не призрак.

Я протянула ему руку, и моряк с благоговением прикоснулся к ней губами.

— Добро пожаловать, друг мой Филон, — приветствовала я его. — Рассказывай, откуда ты прибыл и каким чудом отыскал меня здесь?

— Прибыл я издалека, с юга, Пророчица, из древней земли, о которой ты впоследствии узнаешь. Три месяца пробивался я по бурным морям, боролся со встречными ветрами, чтобы достичь дельты Нила и найти тебя, если ты еще жива.

— Кто же послал тебя, друг Филон?

— Тот самый Учитель, которого знаем мы оба.

— Случаем, не Нут ли его имя? — негромко спросила я. — И если так, то плыл ли ты сюда земными морями или теми, по которым Ра путешествует в царстве теней?

Сказала я так, потому что мне пришла в голову мысль: а вдруг преклонивший предо мной колени — вовсе не человек, но лишь дух, посланный призвать меня в чертоги Осириса?

— Земными морями я плыл; те же, что в царстве теней, еще дожидаются моего корабля, о Дочь Мудрости. А вот доказательство моих слов. — И, достав из-за пазухи свиток, Филон коснулся им лба в знак глубокого почтения и протянул его мне.

Я сломала печати, развернула свиток и в косых лучах поднимающегося солнца прочла:

Я дочитала свиток и спрятала его. Затем спросила:

— На каких крылах полетим мы к Нуту, который так далеко от нас, о друг мой Филон?

— Полетим мы, о Пророчица, под парусами корабля «Хапи», на котором тебе уже не раз приходилось рисковать жизнью. Полностью снаряженный, лежит он ныне в дрейфе у внешней границы этого моря камышей.

— Как же ты нашел плавни сии и откуда узнал, что я прячусь здесь? — полюбопытствовала я.

— Нут отметил их на карте, которую вручил мне, пояснив: дескать, там, в гуще камышей, где, по легенде, Исида нашла сердце Осириса, я найду Дочь Мудрости. Прошу тебя, не спрашивай более ни о чем.

Я выслушала ответ и в душе возблагодарила богиню. Воистину, то, о чем я просила шепчущие камыши, донеслось до Небес.

Трирема «Хапи» с опущенной мачтой и впрямь стояла спрятанная в мелких водах посреди зарослей высоких камышей и папирусов, в которые Филон завел ее лунной ночью. Весь тот день мы трудились, загружая в нее сокровища храма Исиды в Мемфисе и богатства этой тайной обители, — а последних было немало, потому что на протяжении всего тяжелого для страны времени тут, в зарослях камышей, прятали золото и бесценные украшения. Здесь же хранилось несколько древних священных статуй богини, сделанных из золота, слоновой кости и алебастра.

Все это — вместе с моим личным богатством — перевезли в лодках на «Хапи» и сложили в трюме, спрятав под немалым количеством товаров, которые Филон приобрел в портовых городах на Ниле. Сюда он прибыл под видом купца с юга, загрузив корабль товарами из Земли Пунт — слоновой костью и редкими породами дерева, — которыми торговал в портах, где заодно собирал сведения о происходящем в Египте. Таким образом, он, не вызвав подозрений, поднялся вверх по Нилу, к заветному Камышовому острову, где Нут велел ему спросить обо мне в ночь полнолуния этого самого месяца. Отыскать остров Филону труда не составило, поскольку, будучи посвященным в тайны Исиды, он несколько лет тому назад уже побывал здесь по делам богини.

Еще когда мы занимались погрузкой, я заметила лодки, полные персидских воинов: они следовали вниз по Нилу, словно бы высматривая кого-то. Ближе к вечеру они вновь прошли мимо — возвращались в Мемфис. Я догадывалась, кого искали персы, и подметила, что делали они это с явной ленцой, поскольку не сомневались: я и мои приспешники погибли в горящем храме вместе с участниками пиршества.

С наступлением ночи я собрала жрецов и жриц, всего числом тридцать, и обратилась к ним:

— В Египте нам, слугам богини, более оставаться нельзя. Боги Кхема пали, их святыни разорены, и смерть от меча, или огня, или крючьев мучителей стала участью тех, кто поклонялся им. Нут, верховный жрец, Учитель и Прорицатель, призывает нас издалека, веля нам нести веру нашей богини в новые, неведомые мне земли. Наш брат Филон, посланник Нута, доставил от него письмо, начертанное на этом свитке, — если пожелаете, можете прочесть его. Я, Оракул и Пророчица, повинуюсь его призыву; нынче ночью, доверив богине стать моим проводником, я отплываю, направляясь в неведомые моря и, быть может, — к Вратам смерти. Верховный жрец Нут велит вам всем сопровождать меня. Однако я предоставляю вам выбор. Оставайтесь здесь, если желаете, и живите, выдавая себя за писцов либо за крестьян, поскольку в храмах вам уже больше никогда не найти приюта. Возможно, так вы избежите мести персов. Или же отправляйтесь со мной, однако повторяю: я вам ничего не обещаю. Пусть каждый хорошенько подумает и ответит, к чему склоняется его сердце.

Они посовещались. Затем один за другим объявили, что тоже отправятся к Нуту, поскольку лучше умереть вместе со мной и перейти в непорочные руки богини, чем жить в миру или погибнуть страшной смертью под бичами мучителей, которые под пытками заставят их служить персидскому богу огня. И так жрецы и жрицы поочередно приносили клятву и в знак этого целовали священный систр, который я подносила к их губам. Затем мы напоследок отправили ритуалы богини в храме Исиды-в-Камышах и, плача и скорбя, спели прощальную песнь, которая по обычаю исполняется в случае смерти одного из членов нашего братства.

Покончив с этим, мы расселись по лодкам и отправились на «Хапи».

И вот при ярком свете полной луны дюжие и свирепые ликом моряки — в большинстве своем чужеземцы, каких я прежде не видела, с большими золотыми серьгами в ушах и кольцами в носах, — ловко орудуя шестами, вывели корабль через камыши на глубокие воды Нила. Здесь матросы подняли мачту и снарядили паруса, которые тотчас наполнил дувший с верховьев свежий ветер, — он быстро понес нас вперед.

На реке был паводок, и мы покинули русло Нила по редко используемому протоку, из которого вошли в канал, соединенный с морем: канал тот вырыли еще в древности фараоны, а персы велели очистить его русло от дрейфующих песков. Так, порой преодолевая трудности, поскольку на пути нашем попадались участки узкие и мелкие, мы наконец благополучно вышли в Красное море и распрощались с Египтом. Никто не задержал нас, и, пересекая озера, мы лишь однажды остановились в не разграбленном персами городе в дальнем конце канала, чтобы купить хлеба, свежей рыбы и вяленого мяса для пополнения запасов провизии на судне.

В этом городе мы также услышали неимоверное количество сплетен — новости о смерти Оха уже долетели сюда. Так, по одной из версий этих прибрежных жителей, бог Сет якобы самолично явился на пир и, схватив Оха, посадил его на крылатого Аписа, того самого, которого нечестивые персы принесли в жертву и съели, и священный бык унес злодея прямиком в ад. Над этой байкой я от души посмеялась, хотя, конечно, имелось в ней зернышко истины: без сомнения, истекший кровью Ох ныне был обитателем ада.

Не стану подробно рассказывать о том путешествии, поскольку писание уже порядком утомило меня. Замечу лишь одно: все складывалось тогда на редкость удачно, так что мне порой даже казалось, будто над носом корабля реяли невидимые нам духи, которые и вели нас к цели. Изо дня в день свежий ветер, неизменно северный, быстро нес нас вперед. Ни разу не задержал нас шторм, мы благополучно избежали рифов, и, когда подходили к суше пополнить запасы пресной воды, берег либо оказывался необитаемым, либо жившие там люди, странный дикий народ, проявляли к нам дружелюбие.

Время шло, минуло уже несколько лун, а мы все плыли и плыли на юг. Не могу назвать те дни грустными или скучными, потому что жила я в той же самой каюте, которую предоставили мне, когда фараон отдал меня в подарок Теннесу, а потому на какое-то время ставшую мне домом. Тихую радость с привкусом горечи ощущала я, когда порой вспоминала все, что произошло со мной в тот раз на борту корабля. Например, тот момент, когда вынудила обезумевшего от страсти Теннеса поставить печать под составленным мною договором: я с удовольствием припоминала, где именно царь стоял и потом опустился на колени и как в тот момент тень его упала на кедровые стены. Там же, в стене, осталась дыра от стрелы — той самой, что должна была выпить мою жизнь.

А вот сюда, на самую середину палубы — продолжала я оживлять в памяти минувшие события, — высадилась во время боя абордажная команда «Священного огня»», а затем Калликрат отважно разбил врагов. Корма служила мне убежищем, именно здесь я навестила его и перевязала ему раны, едва не ставшие смертельными. Здесь я надела ему на палец заговоренный волшебником Хаэмуасом перстень со скарабеем, на котором нанесены тайные символы (хотя непосвященный решит, что там всего лишь написано «Царственный сын Ра»), всем сердцем уповая на то, что перстень сей сможет поднять Калликрата из бездны смерти, как поднялся некогда Осирис и как сам Ра восстает из подземного мира.

Здесь же я услышала, как Калликрат по ошибке назвал меня именем другой женщины, как воздал он ей незаслуженную благодарность, открыв тем самым мне глаза на безрассудство моего собственного сердца. Теперь, спустя столько лет, все упомянутые события и переживания давно уже были в прошлом и я могла думать о них с той светлой грустью, что сродни нежности вечера, которая после надежд и посулов утра и палящего зноя полудня становится лишь воспоминанием, погребенным под пылью времени. Но не скрою: порой воспоминания те оживали вновь, особенно в чертогах сна.

О как же давно это было! Разве борода Филона, которую я помню густой и каштановой, с тех пор не поседела, а длинные локоны на его висках не истончились? И я — та, что была тогда такой молодой, разве не стала я женщиной средних лет, хотя даже и сейчас еще не найти на земле никого более прекрасного? Разве не обременена ныне моя душа многочисленными знаниями и разве те беды, что я претерпела, не пронзили ее тысячей копий? Ныне же, несомненно, Калликрат уже мертв, и те мечты, которые он, единственный из всех мужчин, пробудил во мне, унеслись вслед за ним туда, куда уходят мечты: быть может, чтобы кануть в бескрайнем неизведанном или чтобы после перемены, называемой смертью, быть обретенными снова?

А я все брела вперед по своему пути, влекомая, как и прежде, Судьбой, не ведая собственной цели и не чувствуя в себе стремления узнать ее. Потому мне казалось, что роль моя полностью сыграна. Мир и его суету я оставила за спиной, и последние лохмотья моей паутины должны быть сброшены где-нибудь в глухих, неизведанных краях, где я под небом чужим стану бормотать молитвы, пока не будет угодно смерти осенить меня своими крылами и унести в глубины своего необъятного жилища.

Что ж, пусть будет так, ведь, как я уже сказала, я устала от земного мира, от его тенет, кровавых тяжб и беспрестанных усилий, страстно желая, обрести то, что мужчина или женщина удержать не в силах... разве что в грезах или снах.

Мы помногу беседовали с Филоном, но всякий раз лишь о минувшем — о том, что нам довелось испытать вместе, а также о других событиях, случившихся в ранние годы моей собственной или же его полной приключений жизни. Приятнейшим собеседником оказался Филон: обладавший трезвым умом, в меру ученый и храбрый гражданин мира, он много повидал в этой жизни и тем не менее свято почитал богов, хотя и имел при этом свои собственные соображения относительно того, что может ожидать нас за порогом смерти. А вот о настоящем или даже о том, что произошло с Филоном после того, как он вместе с Нутом, моим Учителем, отплыл прочь из Египта, а также о будущем — куда мы следуем и с какой целью — я не заговаривала совсем. Почему? Все дело в том, что, когда слова об этом уже вот-вот были готовы сорваться с моих губ, Филон подавал мне особый сигнал, известный лишь посвященным и означавший: мы поклялись не говорить на эти темы. Я не могла нарушить обет и поэтому, не задавая лишних вопросов, плыла беззаботно, как ребенок, которого не тревожит грядущее и которому смерть представляется чем-то необычайно далеким.