Глава XI.
БЕГСТВО ИЗ СИДОНА

Все было кончено. В зале царского дворца повисла тишина, хотя за окнами ревел пожар и звучали крики сидонцев, прощающихся с жизнью. Я, Айша, и царица Билтис стояли лицом друг к другу, а на полу между нами распростерлось тело Теннеса; на перекошенном бледном лице покойника мелькали отсветы огней бушующего снаружи пожара.

— Что теперь, царица? — спросила я.

— Полагаю, смерть... — ответила она едва слышно, словно ярость лишила ее последних сил. — Мне более ничего не остается.

— Но я-то не все свои земные дела завершила, о царица, мой час еще не пробил.

— Ах да, я забыла. Следуй за мной, Дитя Исиды; Билтис не бросает тех, кто верно послужил ей. Взгляни последний раз на этого дохлого шакала, что мечтал называть тебя своей супругой, и следуй за мной.

Когда мы выходили из зала, я бросила взгляд в окно и увидела, что, хоть уже и настал вечер, на Священной площади светло как днем: языки пламени охватили храм, и в них огромная медная статуя Молоха сияла точно так же, как и в день жертвоприношения, когда раскаленные докрасна челюсти идола проглотили дитя Билтис. Вид Молоха ужасал — нечестивый бог словно бы ухмылялся в дьявольском триумфе, ибо сегодня получил величайшую из своих жертв.

Внезапно пинакль храма рухнул прямо на идола и раздавил его. Таков был конец Молоха. Спустя годы Сидон отстроили заново, но в его стенах не было принесено более ни единой жертвы этому дьяволу. Так что, по крайней мере, я, Айша, положила конец поклонению Молоху в Сидоне.

Когда мы проходили через мою опочивальню, я прихватила шкатулку с бесценными украшениями, которыми Теннес время от времени заваливал меня, — ведь они были обещаны Исиде, а какой богине понравится, если ее лишат даров. В дальней стене спальни имелся проход, ведущий к двери, возле которой уже теплилась зажженная лампа. У двери той стоял человек, один из иудейских слуг, поклявшихся в верности Билтис.

— Что же ты медлишь, о царица? — воскликнул он. — Еще чуть-чуть — и мне пришлось бы спасаться бегством: дворец под нами горит! — И с этими словами он показал на завитки дыма, пробивающиеся сквозь щели пола из опочивальни, которую мы только что оставили.

— Я припозднилась, но не слишком, — ответила Билтис. — Нас задержал царь, а сам он отправился другим путем. Ты знаешь его наказ, а вот перстень моего супруга Теннеса. — И она продемонстрировала царскую печатку на моей руке. — Повинуйся и веди нас.

Слуга поднял лампу и взглянул на перстень. Затем поклонился и махнул нам рукой, приглашая следовать за собой.

Мы пошли по длинным коридорам с множеством поворотов и наконец приблизились к другой двери, которая открывалась ключом. Переступив порог, мы очутились в сводчатом помещении (то была своего рода пристань под крышей), в котором стояла большая царская ладья — та самая, на которой меня доставили к берегу Сидона. Внутри уже сидели гребцы, но двое греческих воинов, охранявших ее, приказали нам остановиться.

— Эта лодка дожидается царя Теннеса, — объявил один из них. — Только он, и никто другой, может сесть в нее.

— Но я его супруга... — начала Билтис.

— С которой, как я слышал, царь поссорился, — с глумливой ухмылкой оборвал ее воин. — Царица или нет, госпожа, ты не можешь взойти на борт без царя или без приказа, скрепленного его печатью.

Тут я подняла руку со словами:

— Вот царская печатка. Пропусти нас.

В свете лампы грек воззрился на перстень, затем сказал что-то другому наемнику, и оба повиновались, хотя лица их и выражали явное сомнение. Было очевидно: солдаты, стоявшие здесь на посту, не ведали, что творится в городе. Мало того, мне поначалу даже показалось, что эти двое подумывали ограбить нас, а то и похуже. Однако царская печатка защитила нас.

Мы прошли с дюжину шагов и достигли лодки. На борту ее, помимо моряков, были также телохранители царя, знавшие его жену и отсалютовавшие ей поднятыми веслами. Билтис махнула сначала мне, потом слуге-иудею, велев подниматься на борт, после чего неожиданно сказала рулевому, командовавшему гребцами:

— Отчаливай и во всем следуй указаниям этой госпожи. Учти, если хоть волосок упадет с ее головы, каждый из вас заплатит ценой собственной жизни, потому что это не женщина, а богиня, которой повинуется сама Смерть.

Я взглянула на нее и спросила:

— Разве ты не поплывешь со мной, царица Билтис?

— Нет, — прошептала она. — Я выбрала иной путь спасения. За меня не бойся, я все расскажу тебе, когда мы встретимся снова. А пока прощай, Дочь Мудрости и мой добрый друг. Пусть боги, с которыми ты общаешься, будут тебе защитой на земле и примут тебя, когда ты покинешь этот мир. Благодарю тебя за то, что ты пыталась спасти моего сына, и за то, что набросила на меня покрывало Исиды, когда меч, который недавно пронзил сердце злодея, был направлен в мое сердце. Расступитесь, моряки, дайте мне дорогу! — крикнула царица. — И если хотите еще раз взглянуть на солнце — повинуйтесь!

Собственными руками оттолкнула она от причала лодку, и та медленно заскользила к каналу. В следующее мгновение Билтис отпрянула в темноту и исчезла.

Я раздумывала, не стоит ли вернуться и разыскать ее, но тут стоявший рядом иудей крикнул:

— Налечь на весла! Прибавить ходу! Не спрашивать ни о чем царицу, которая, несомненно, отправилась по важным делам! Торопитесь! Смерть идет за нами по пятам!

Несколько мгновений гребцы колебались, затем налегли на весла, а я тщетно гадала, что же на уме у Билтис. Уж не задумала ли она завлечь меня в ловушку? В любом случае выбора не было: позади оставался пылающий город, а впереди лежало открытое море. Какие бы опасности мне ни грозили, приходилось положиться на судьбу. Билтис сказала, что она выбрала иной путь спасения. Интересно, какой? Возможно, она найдет защиту у Ментора или же Ох пообещал ей неприкосновенность в обмен на кровь Теннеса.

Я сидела молча; вскоре лодка достигла поворота канала: человек, который стоял на носу, разомкнул веслом затвор шлюза, маскировавший его русло, и мы вышли в южную гавань.

Да, из тьмы мы попали в яркое зарево огня, из тишины — в суматоху звуков: вокруг нас пылал город и повсюду к небу летели ужасающие вопли горя.

Только теперь гребцы увидели и поняли все, ведь до этого момента они ни о чем не ведали, пребывая в потайной пещере гавани. На несколько мгновений они замерли, держа весла на весу, а затем вдруг принялись разворачивать лодку, задумав вернуться в пещеру, однако это им не удалось, поскольку хитроумный механизм шлюза уже захлопнул ворота, которые открывались только изнутри. Я даже не смогла разглядеть эти ворота — они будто сливались со стеной волнореза.

Кормчий оглянулся назад, затем обвел взглядом залитые огнем берега бухты. Справа от нас в море выдавался причал — его деревянный остов уже охватило пламя. Кормчий перевел взгляд вперед и прокричал:

— Теперь я понимаю, почему царица нас оставила! Что ж, спастись мы можем лишь одним-единственным путем! Вперед, в открытое море!

— Да, — откликнулась я, — вперед, в открытое море! Здесь вас ждет смерть, там я приведу вас к спасению! Клянусь в том Царицей Небесной!

— Легко сказать... — проговорил один из гребцов. — Да вот только как мы выйдем в море? Глядите, персы перекрыли выход из гавани и режут всех, кто пытается вырваться.

Так оно и было. Многие жители несчастного Сидона пытались воспользоваться любыми лодками, какие им удалось найти; некоторые даже плыли, держась за бревна или бочки. Но персы на маленьких суденышках поджидали беглецов на выходе из гавани и с хохотом и насмешками разили подплывавших копьями и стрелами или просто забивали заранее припасенными камнями.

— Держитесь в тени мола, — велела я, — там, где принесенный ветром дым особенно густ и куда из-за каменного основания мола не могут подойти триремы... И гребите, гребите быстрее!

Они услышали меня и повиновались. Мы продолжили двигаться под нависшим пологом дыма, который пронизывали сполохи горящих бревен, пока не достигли конца мола, где стояла деревянная башня, — на ней по ночам зажигали огонь, направляющий идущие в гавань корабли. Там мы немного выждали, прижавшись к одному из причалов: несмотря на разгулявшийся ветер, в этом закрытом месте море оставалось спокойным.

Неподалеку от нас в гавань в этот момент заходила трирема персов, и, пока она не скрылась, мы даже не помышляли выйти в море. Наконец судно неторопливо проследовало мимо, и мы поняли: миг настал. Кормчий вполголоса отдал приказ — гребцы изо всех сил налегли на весла, и мы вылетели за мол, в открытое море. Почти сразу же я оглянулась, и глазам моим предстало зрелище, которое и ныне, спустя две с лишним тысячи лет, преследует меня в ночных кошмарах.

На оконечности мола, как я уже говорила, возвышалась деревянная башня, на вершине которой в мирные времена зажигали огонь маяка. Только сейчас жарко полыхала уже сама башня, как и ведущие к ней по молу деревянные мостки. Огонь маяка не горел, но на площадке его стояла женщина, на лице которой играли отсветы яркого пламени: сильный ветер относил дым и открывал ее всю, словно статую на колонне, вздымающуюся из пелены дыма. Вглядевшись в ее лицо и фигуру, я узнала Билтис, царицу Сидона. Уж не знаю, как она пробралась сюда, но думаю, что прибежала по горящему молу, хорошо зная этот путь, и взобралась по лестнице на башню, дабы с ее вершины бросить последний в жизни взгляд на Сидон.

Там и застыла она, красивая, царственная, безмолвная, скрестив на груди руки, а пурпурный плащ реял у нее за спиной, словно знамя на ветру.

Билтис видела, как лодка с нами вылетела из темноты и устремилась в открытое море. Я точно знаю, что царица увидела это, потому что она протянула руки, как бы благословляя нас. Затем повернулась в сторону горящего города и сделала жест, словно проклиная его. После чего вновь сложила руки на груди и застыла, недвижимая, обратив бледное лицо к небесам.

Так стояла она — не слишком долго, за это время можно было бы досчитать до ста, не более того. Внезапно бревна башни, пожираемые огнем, рухнули, и Билтис исчезла в ревущей пучине пламени.

Такой была кончина этой великой женщины с несчастной судьбой, царицы Сидона Билтис, которую, уж не во искупление ли грехов, совершенных в другой жизни, боги отдали в объятия, пожалуй, самого подлого человека, когда-либо жившего на земле. Возвышенной стала ее смерть — или то было жертвоприношение? Как сына ее принесли в жертву, так, быть может, и она принесла в жертву себя саму, но не ранее, чем воздала достойную месть убийце своего ребенка и предателю своего народа. Молох, бог огня, забрал Билтис, как забирал и всех остальных, но сейчас она была недосягаемой для идола, который стал всего лишь жалкой лужей расплавленного металла, поглотив сам себя.

На триреме, что следовала под флагом Оха, в огне высокого яркого костра рухнувшей башни заметили нашу лодку, вырвавшуюся в открытое море: персы разворачивались для преследования.

— Прибавить ходу! — крикнула я. — Гребите в темноту!

Помня, что персы не оставляют в живых тех, кого перехватили в лодках, что они топят пловцов и расстреливают несчастных стрелами, — помня все это, гребцы работали вовсю, остервенело орудуя веслами. Однако нагонявший нас корабль был значительно больше и быстроходнее, да к тому же зарево горящего Сидона ярко освещало море вокруг.

Удастся ли нам достичь спасительной темноты прежде, чем нас перехватят? Вот уже вражеская трирема оказалась всего лишь в ста шагах от нашей кормы — так близко, что персы на ее борту стали стрелять в нас, правда из-за сильной качки и сгущающейся мглы стрелы их летели мимо. Корабль шел прямо на нас, корпус его уже терялся в тенях, но свет пожаров все еще отражался от позолоченной верхушки мачты, а огромные весла били по поверхности моря с грохотом, напоминавшим раскаты грома.

— Сворачивайте, быстро! — крикнула я. — Иначе они потопят нас!

Рулевой мастерски выполнил мою команду — лодка резко изменила курс, как преследуемый охотником заяц, и попытавшийся нанести удар нос персидской триремы не нашел цели. Тогда мы вновь повернули и ринулись в ночь. Когда темнота окутала нас, матросы устало привалились к веслам. Вновь мы услышали страшный грохот, и вновь медный нос высокого корабля, огромный и беспощадный, навис почти над нами. Широкие лопасти весел просвистели совсем рядом, и от поднятых ими водоворотов суденышко наше опасно накренилось. Но на этот раз страшный морской охотник был ослеплен темнотой и, не видя нас и не слыша — мы сидели тихо как мыши, не издавая ни звука, — унесся прочь, и теперь можно было вздохнуть спокойно.

Все затихло, и мерно дышала грудь моря. Где-то далеко-далеко огнем гигантского маяка светился Сидон, но до нас уже не долетал шепот его агонии. Да, вокруг было тихо и спокойно, если не считать вздохов ночного ветра, который напоминал мне, в силу какой-то причудливой фантазии, полет десяти тысяч духов, направляющихся с жестокой грешной земли к небесам. Усталый кормчий медленно направлял лодку еще дальше в море, а затем спросил:

— Куда теперь, госпожа? Полагаю, нам следует держать курс на север, чтобы оказаться подальше от персов.

— Нет, — ответила я, — останемся здесь, я ищу корабль.

— Может, корабль мы и найдем, — ответил рулевой с хриплым смешком. — Из флота Оха.

И моряки принялись обсуждать, куда лучше плыть дальше.

— Никак вы отказываетесь мне повиноваться? — сказала я. — Ну что же, как хотите. Только учтите, в этом случае завтра к восходу солнца все на этом судне, кроме меня одной, будут мертвы. Это обещаю вам я, та, которая говорит с богами.

Гребцы зашептались — мои слова напугали их. Наконец кормчий заговорил:

— Великая царица Билтис, покинувшая сей мир, предупредила нас: эта женщина богиня и мы должны делать все, что она прикажет. Так давайте же помнить слова великой царицы Билтис, которая погибла и сейчас наблюдает за нами с небес.

Так миновала и эта опасность, и всю ту ночь мы дрейфовали, удерживая лодку кормой к горящему Сидону, а большинство гребцов спали на своих местах. Эти люди так устали, что даже ужасное зрелище пожара, гибель родных и страх столкнуться с персидским кораблем не помешали им заснуть.

Однако я, Айша, не спала. Нет, я наблюдала и размышляла. А вдруг Филон испугался и сбежал или его корабль потопили — что тогда? Тогда все кончено. Хотя нет, сие просто невозможно, ну никак не может случиться, чтобы я умерла, выполнив свою миссию лишь наполовину. Да, сейчас я одна, без друзей, среди незнакомых мужчин, однако рядом со мною присутствует незримый покровитель, имя которому Судьба. Я отправила в полет свой дух, дабы отыскать наставника Нута, и — о чудо! — мне показалось, что душа его ответила, говоря: «Ничего не бойся, Дитя Исиды, потому что крылья Вселенской Матери всегда защищают тебя».

Близилась заря. Я поняла это по звездам, за которыми имела обыкновение наблюдать, и по едва уловимому аромату, разлившемуся в воздухе. Я поднялась на своем сиденье и вгляделась в темноту. Вот он! Не далее чем в четырех фарлонгах от нашего носа засиял огонек зеленого пламени.

— Проснитесь! — крикнула я. — И гребите быстро, потому что, если хотите жить, мы должны до рассвета достичь вон того корабля, на котором зажгли зеленый огонь.

Моряки повиновались, недоумевая: никто из них не знал, что мог означать тот зеленый огонь. Мы быстро пошли вперед и вместе с первым светом зари увидели почти над головой борт огромной триремы «Хапи».

— Окликните их! — велела я, и кормчий выполнил мой приказ.

Над планширом фальшборта появилась голова человека, который держал в руке фонарь. Лицо его осветилось, и я увидела, что это был грек Филон.

— Вы спасены, — тихо проговорила я, — потому что это тот самый корабль, что ждет меня.

— Воистину она богиня! — пробормотал рулевой царской лодки.

Наконец Филон разглядел нас в слабом свете занимающейся зари и велел скорее подниматься, показывая на что-то видное ему, но не нам. Мы стояли лагом к борту триремы, и проворные руки вытаскивали нас из лодки. Наконец мы оказались на «Хапи»; я по-прежнему держала шкатулку с драгоценностями, хотя в тот момент совсем не помнила о ней. Филон преклонил передо мной колени, как пред богиней, — царские гребцы смотрели на нас во все глаза. Затем он выкрикнул команду и вновь показал куда-то за наши спины.

Ну и ну! Сзади, на расстоянии не более двух полетов стрелы, из утренней дымки вырос тот самый военный корабль персов, от которого нам удалось улизнуть ночью.

Весла гребцов «Хапи» ударили по воде, и мы рванули вперед, словно спущенная с привязи свора гончих, а за нами, подобно разъяренному льву, устремилась трирема. Я назвала корабль персов триремой? Но нет, это ошибка, я перепутала в темноте! Как стало ясно при свете дня, весла на нем были расположены не в три, а в целых пять рядов! Получается, то была квинкирема — один из новейших военных кораблей Оха, могучее чудовище. Некоторое время она словно медлила, гадая, атаковать нас или отпустить. Затем видимость чуть прояснилась, и впередсмотрящий персов заметил нашу брошенную лодку, украшенную сверкающими царскими символами, и понял, что она принадлежала Теннесу.

До нас донеслись громкие крики:

— Царь Сидона сбежал! Теннес с царицей Билтис сбежали! Надо их догнать!

Квинкирема устремилась за нами. Из-за своего огромного корпуса скорость она набирала медленно, и мы, стартовавшие раньше, быстро оторвались, да еще, на наше счастье, как раз сменился ветер, благодаря чему «Священный огонь» — так, по словам Филона, назывался корабль персов — отстал.

Видя это и надеясь, что опасность миновала, я прошла в капитанскую каюту — ту самую, что приютила меня, когда я была пленницей Теннеса на борту этого судна; мне даже почудилось, будто я выходила из нее совсем ненадолго. Однако я не стала делиться с Филоном воспоминаниями, лишь попросила его позаботиться об иудее и прочих своих спутниках.

Сейчас, когда все благополучно завершилось, я почувствовала смертельную усталость; после такого путешествия следовало умыться и отдохнуть. Кроме того, я была страшно голодна и, признаться, даже нимало не изумилась, обнаружив здесь же на столе еду, — настолько измотали меня приключения. Однако я все-таки слегка удивилась, заметив чистую женскую одежду, разложенную на койке. В общем, я сполоснулась, переоделась и, опустившись на постель, забылась крепким сном.

Спать я способна часами и не знаю, отчего проснулась на этот раз, однако почувствовала, что усталость почти без остатка покинула меня. В каюте было довольно темно: плотная штора дверного прохода задернута, и поначалу я ничего не смогла разглядеть. Вскоре, однако, я поняла, что нахожусь в каюте не одна. По мере того как глаза привыкали к темноте, я различала очертания какого-то мужчины: старый, с длинной седой бородой, он стоял в дальнем конце помещения на коленях, словно бы молился. Я решила, что продолжаю спать: ну откуда здесь взяться Нуту? Да, я почти уверилась, что сплю, ибо узнала в старце Учителя, который, по моим соображениям, должен был находиться далеко отсюда — в Египте. Хотя, возможно, Нут умер и его дух во сне навестил меня. Сон то был или явь, но голос у этого призрака оказался в точности как у Нута, а сказал он следующее:

— О Вселенская Матерь Исида и Ты, имени не имеющий, Которому Исида и все боги служат и повинуются! Я благодарю Тебя за то, что Тебе было угодно благополучно провести деву сию через все назначенные ей испытания, прикрыв ее щитом Божественной силы. Я благодарю Тебя за то, что Ты привел ее обратно ко мне, отцу ее по духу, за то, что огонь не спалил ее, вода не поглотила ее и копья злодея не пронзили ей сердце. Я молю тебя, Матерь Исида, и Тебя, не обладающего именем, в чаше ладоней Кого покоятся мир и все живущие в нем, — чтобы как все началось, так бы и закончилось, чтобы эта избранная женщина смогла благополучно возвратиться туда, откуда пришла, завершив тем самым миссию, ради выполнения которой была рождена на свет.

Вот что говорил его голос, дрожащий голос святого старца, пока я наконец не решилась вмешаться:

— Скажи мне, Нут, отец мой, почему в этот час спасения тебя по-прежнему не оставляет страх?

Он поднялся с колен, подошел ко мне и, отдернув занавеску на маленьком оконце, внимательно осмотрел мое лицо добрыми глазами. Затем взял протянутую мною руку, поцеловал ее и мягко ответил:

— Увы, дочь моя! Время страхов еще не прошло, и вскоре ты сама убедишься в этом. Но сначала расскажи мне обо всем, что случилось с тобой, начиная с того момента, как мы расстались.

Вкратце, многое опуская, я поведала ему свою историю.

— Все так, как и показал мне мой дух, — кивнул он, когда я умолкла. — Небеса не обманули своего смиренного слугу. Твой посланник благополучно достиг нас, о дочь моя, но даже погибни он по дороге — это не многое бы изменило, поскольку задолго до того, как этот человек ступил на землю Египта, моя душа услышала твою и ко всему приготовилась. Но прошлой ночью, когда горел Сидон, признаюсь, вера оставила меня и душа моя тряслась от страха. Однако через час после захода солнца мне показалось, что мимо меня пролетел некий призрак и крикнул, что с тобой все хорошо.

— То был, наверное, призрак царицы Билтис. Но об этих вещах мы поговорим позже. Я вижу страх в твоих глазах. Что пугает тебя?

— Поднимись и посмотри в окно, дочь моя.

Я послушалась — и что же? Нас почти настигала грозная квинкирема «Священный огонь». Она летела так быстро, что пять рядов ее весел буквально взбивали морскую воду в пену.

— Святой отец! — донесся снаружи голос, хорошо мне знакомый. — Дозволь слово молвить.

— Входи и молви, — ответил Нут.

Дверь распахнулась, занавес отлетел в сторону, и солнечный свет залил каюту. Передо мной стоял воин в прекрасной одежде, вооруженный на греческий манер, — самый красивый и блистательный мужчина, которого когда-либо видели мои глаза.

Это был Калликрат, тот самый Калликрат! Только сейчас вместо жреческой мантии тело его прикрывали бронзовые доспехи, вместо венка на голове сиял шлем, а рука вместо систра сжимала меч. Да, это был Калликрат — тот, чьи губы встретили мои в священном храме, но тогда он, покаявшись в тяжком преступлении, посвятил себя служению Исиды. А нынче, судя по всему, вновь стал воином и обычным мужчиной, а не тем, кто часами бьет поклоны и со смиренной миной бормочет молитвы невидимому божеству.

О, я скажу правду! Когда я увидела его таким, он мне очень понравился. И хотя за это время я почти совсем забыла о Калликрате, но сейчас вдруг испугалась, узрев пред собою чашу того же вина, что отведала еще в далеком Египте, когда наши губы случайно встретились; тот костер, который я, казалось, затоптала давным-давно, вновь вспыхнул и опалил мое сердце.

Возможно, тому виной была его красота, а красивее мужчины не рождалось на свете, возможно — тот огонь битвы, которым горели его серые глаза, но, так или иначе, во мне вновь проснулась женщина. Во всяком случае, я, у которой один лишь вид Теннеса и всех прочих мужчин вызывал отвращение, я, которая отдала всю себя высшим помыслам и делам, отвергая плоть и следуя лишь духу, внезапно разволновалась, как простая девица, встретившая под луной любимого. Более того, Нут, который мог читать мое сердце, как раскрытую книгу, заметил это: я увидела, как старец улыбнулся, и услышала, как он вздохнул.

Быть может, не укрылось сие также и от Калликрата, ибо лоб его порозовел под украшенным перьями бронзовым шлемом и он опустил смелые и красивые глаза долу. Затем преклонил колено, поприветствовал меня тайным знаком и сказал:

— Прошу прощения, Дочь Мудрости, верховная жрица Небесной Царицы, что вновь, хоть и ненадолго, надел доспехи, которые привык носить. Я сделал это, повинуясь приказу и ради того, чтобы спасти тебя, о Уста Исиды.

— Да, — подтвердил Нут, — именно так приказала Исида: чтобы этот жрец поднял от ее имени меч и защитил тебя.

Я склонила голову, но... не ответила ничего.