Глава X.
МЕСТЬ БИЛТИС
Вот так и получилось, что я осталась жить во дворце Теннеса вместе с царицей, — настоящее имя этой женщины было Элишеба, так ее звали на родине, в Иудее, а имя Билтис она обрела в Сидоне вместе с короной. Уйти от меня царица не отважилась, да и я не допустила бы этого, зная, что тогда бедняжку наверняка убьют, в то время как рядом со мной она в безопасности: Теннес, боясь меня, не посмеет тронуть пальцем ту, что находится под моей защитой, ту, на кого я набросила покрывало Исиды. Что же до остального, Билтис и сама с готовностью согласилась остаться и вскоре полюбила меня, узнав, как я пыталась спасти ее сына.
Я тоже была рада, что мы подружились. Во-первых, царица скрашивала мое одиночество и худо-бедно обеспечивала защиту — Теннес не мог допекать меня своей страстью в ее присутствии. Во-вторых, в Сидоне жили и те, кто любил Билтис, — верные ей иудеи, через которых мы многое узнавали. И все же мы с нею находились в положении, мягко говоря, странном: царица правящая и царица, которой был обещан трон ее предшественницы, жили вместе как сестры и поклялись друг дружке уничтожить того, кто приходился законным мужем одной, но мечтал принадлежать другой.
Итак, мы с Билтис заключили союз и поклялись — она Иеговой, а я Исидой, — что не успокоимся, пока не увидим Теннеса, а заодно и всех его сидонцев мертвыми. О, если я испытывала непреодолимое отвращение к этим людям, то что уж говорить о Билтис, матери, у которой отняли дитя. Она ненавидела их так люто, что не задумываясь пожертвовала бы собственной жизнью, лишь бы только отомстить. По натуре своей моя новая подруга была женщиной неистовой, какими зачастую бывают иудейки, и всю любовь своего сердца отдавала единственному сыну, которого Теннес безжалостно убил по требованию жрецов и в угоду своим кровавым суевериям.
Билтис, которая отличалась красотой и принадлежала к царскому роду, правители Иерусалима выдали замуж за Теннеса в первую очередь по политическим соображениям, и она с самого начала возненавидела царя Сидона и его подданных. Теперь же она видела в них лишь опасных зверей и ядовитых змей, которых надо уничтожать. Однако Билтис была не только красива, но и умна и хорошо играла свою роль, изображая, что сожалеет о диких словах в адрес Теннеса, вырвавшихся у нее в минуту скорби, и разыгрывая наряду с раскаянием полнейшее повиновение воле царя и супруга. Она даже сказала ему в моем присутствии, что, когда придет время, с готовностью передаст мне свою корону и останется на вторых ролях или же, если его величеству будет угодно, вернется к себе на родину. Второй вариант Теннес, однако, решительно отверг, страшась, что в отместку за бесчестье Билтис иудеи примкнут к рядам его врагов.
И настолько хорошо играла эта женщина свою роль, производя впечатление человека, дух которого раздавлен и бояться которого нет нужды, что вскоре Теннес поверил, что так оно и есть, и, дабы потрафить мне, позволил Билтис жить вместе со мной в дворцовых покоях.
Теперь я поведаю о войне. И о конце Сидона. Однако сначала должна упомянуть, что на «Хапи» установили новую кедровую мачту, с которой трирема и возвращалась в Египет. Перед отплытием корабля иудейские друзья Билтис устроили мне встречу с Филоном. Его привели во дворец вместе с двумя купцами под видом их компаньона, и, пока Билтис отвлекала негоциантов, якобы торгуясь, я отвела капитана в сторонку и побеседовала с ним.
Я велела Филону как можно скорее отправляться в Мемфис и там, сделав все приготовления, о которых мы уговаривались, ждать моей весточки. Как и в каком виде она сможет достичь его, или Нута, или их обоих, я не знала. Это может быть письмо, или гонец с каким-то особым знаком, или что-то иное. Во всяком случае, когда сообщение прибудет, Филону надлежало немедля выйти в море и, прибыв на рейд порта Сидона, каждую ночь, от захода солнца и до его восхода, в последнюю четверть каждого часа зажигать на верхушке мачты зеленый огонь — дабы я могла быть уверена, что это именно его корабль, и никакой другой. После чего я так или иначе найду способ попасть на борт этого судна, а дальше... а дальше все в руках богов.
Филон поклялся исполнить мои указания и благополучно отбыл с купцами — Теннес так никогда и не узнал, что он приходил во дворец.
Тем временем царь Сидона затеял масштабные приготовления к войне. Он окружил свои владения тройным рвом, укрепил и сделал выше городские стены. Нанял десять тысяч греческих солдат и вооружил горожан. С помощью греков он выбил авангард персов из Финикии, и какое-то время все складывалось хорошо для него и Египта. Наконец прилетели известия о том, что огромная армия Оха быстро движется на Сидон посуху, а вместе с нею плывут по морю три сотни трирем и пятьсот грузовых кораблей, — такой могучей армии Финикия еще никогда не видела.
Как-то утром Теннес пришел в мои покои и сообщил о передвижении войск Оха; Билтис предусмотрительно удалилась. Видно, дела были хуже некуда: Теннеса била дрожь, он не стал рассыпаться в любезностях и даже не пожирал глазами мои прелести, что всегда делал при встрече. Я спросила, отчего бледны губы и дрожат руки у царя-воителя, который должен ликовать в предвкушении скорой битвы. Оттого, объяснил Теннес, что приснился ему дурной сон, в котором он как будто видел себя разбитым персами и сброшенным живьем с городской стены. А затем властитель добавил:
— Ты, госпожа, обещала научить меня, как завоевать мир. Молю тебя, расскажи, потому что, клянусь, мое сердце объято страхом и я понятия не имею, как нам выстоять против Оха.
И тогда я рассмеялась и ответила:
— Наконец-то ты пришел за помощью ко мне, о Теннес! А я-то столько дней думала, долго ли еще будешь ты довольствовать советами Ментора Родосского и царя Кипра. Так что же ты хочешь узнать?
— Я хочу узнать, как разбить персов, госпожа. Персов, которые вот-вот хлынут на нас, как поток через пролом в стене.
— А я не знаю, Теннес. Мне это видится невозможным. Иными словами, сон твой сбывается, о царь.
— Что же мне все-таки делать, госпожа? Как ты думаешь?
— Я думаю, что ты сошел с ума — биться с Охом!
— Но мне придется с ним биться, ибо иного выхода нет.
— Те, кто были врагами, могут стать друзьями, царь Теннес. Разве не говорила я тебе, что безопаснее быть союзником Оха, чем его врагом? Так ли уж важен для тебя Египет, чтобы губить себя ради спасения Нектанеба?
— Насчет Египта ты, возможно, и права. Но вот Сидон значит для меня много, очень много. Сидонцы присягнули мне на верность и поклялись биться насмерть в этой войне, но рука Оха может оказаться слишком тяжелой для них.
И вновь я рассмеялась:
— Что дороже сердцу мужчины — собственная жизнь или жизни других? Бейся и умри, если будет на то твоя воля, о царь. Или заключи мир, и пусть умрут другие. Говорят, Ох щедр и знает, как наградить того, кто ему полезен.
— Ты хочешь сказать, что мне следует помириться с ним и предать свой народ? — хрипло спросил Теннес.
— Да, мои слова можно понять так. Слушай же! Твои амбиции велики. Ты завоюешь мир... и меня. Моя мудрость подсказывает мне, что только так ты сможешь добиться этого. Продолжи войну — и очень скоро потеряешь меня, а владения твои обратятся в прах. Делай же свой выбор, о царь, и больше меня не беспокой. Мне, по правде говоря, совсем не по душе трусливые существа, которые трясутся от страха, когда надо сделать решительный шаг и воспользоваться благоприятным случаем. Так что поступай по-своему либо последуй моему совету, мне все равно: я возвращаюсь в Египет и буду искать там более достойной судьбы, чем становиться супругой побежденного раба.
— Если я теряю все, ты не теряешь ничего, — медленно проговорил Теннес. — Вдобавок твой ум — мой ум. Этот перс слишком силен для меня, а Египет для меня слишком слабая опора, которая в любой момент может рухнуть. Да и сидонцы непокорны и мятежны и уже недовольно ропщут против меня. Думаю, они убили бы своего царя, если бы только осмелились: меня в народе теперь называют детоубийцей, потому что я в угоду жрецам принес в жертву родного сына.
— Не исключено, что подданные захотят свергнуть тебя, о царь, — предположила я легкомысленно. — Ведь настроения толпы так переменчивы. Повторяю: человек мудрый и стремящийся к величию думает не о других, а о себе.
— Я посоветуюсь со своим полководцем, греком Ментором, который необычайно прозорлив, — сказал Теннес и оставил меня.
«Вот ты и заглотил наживку», — подумала я, провожая его взглядом.
Затем я позвала Билтис и пересказала ей весь наш разговор. Она внимательно выслушала и спросила:
— Айша, почему ты толкаешь Теннеса на этот путь?
— Потому что в конце его — волчья яма, — ответила я. — Разве твои шпионы не рассказывали нам, что Ох — человек вероломный и безжалостный? Он заключит с Теннесом договор, а затем хладнокровно уничтожит его. По крайней мере, такой совет мне дали Небеса, и мне показалось, что он разозлил Теннеса.
— Тогда я буду молиться, чтобы Теннес последовал твоему совету, который отправит его прямиком в ад, а вместе с ним — и остальных сидонцев.
Именно так все и произошло, ведь Ох и впрямь отличался редким коварством. Остальное можно пересказать в нескольких словах. Теннес отправил своего посланника, фессалийца, такого же ловкого пройдоху, как и он сам, обговорить соглашение с Охом. Условия выдвигались следующие: Теннес сдает персам Сидон, а в награду получает право царствовать в Египте после того, как его завоюет, а еще в Финикии и в придачу — на Кипре. Ох клятвенно пообещал ему это и продолжил наступление. Дойдя до определенного пункта, персы остановились. Тогда Теннес, согласно договору с Охом, повел сотню самых знатных горожан Сидона якобы на совет государств Финикии. Как только они очутились в лагере Оха, персы зарубили всех до единого, оставив в живых одного лишь Теннеса, — тот вернулся в Сидон с рассказом о западне, из которой ему чудом удалось выбраться.
Вскоре я поняла, что развязка близка, и на корабле, который не сам Теннес, но военачальники сидонцев послали к Нектанебу, да бы молить фараона о помощи, отправила в Мемфис преданного иудея, поклявшегося служить Билтис. Тот спрятал в полой подошве сандалии письмо, адресованное Нуту и Филону, с просьбой капитану тотчас отправиться в плавание и сделать все, о чем мы с ним договорились. Также ночь за ночью я посылала свой дух или, скорее, свою мысль искать дух Нута, как он меня учил, и мне казалось, что от святого старца прилетали ответы, дававшие знать: он прочел мои мысли и сделает все, о чем я прошу.
Знатные горожане Сидона созвали совет в огромном зале дворца. Укрывшись за портьерами галереи, мы с Билтис видели и слышали все происходящее на совете, который по праву царя возглавлял Теннес. Резко говорили с монархом вельможи, поскольку глубоки оказались их сомнения. Они считали очень странным то, что царь единственный из всех уцелел в засаде. Однако искусный лжец Теннес ловко выкрутился, заморочив им голову баснями: мол, раз боги сидонцев сохранили ему жизнь, то и он в свою очередь сохранит жизни подданным. Да, так увещевал он горожан, этот подлый предатель, а сам тем временем обдумывал новый гнусный план, как уничтожить их всех.
На этом совете сидонцы решились предпринять отчаянный шаг. День за днем многие бежали из города морем либо другим путем. Уже почти треть жителей покинула его, и среди них тысячи лучших солдат, так что военачальники понимали: скоро большой город защищать будет почти некому. Поэтому они приняли такое решение: сжечь все свои корабли, чтобы больше никто не смог воспользоваться ими для побега, а на воротах и вокруг городских стен выставить караулы с приказом убивать всякого, кто попытается удрать посуху.
Дрожа за свою жизнь, Теннес дал согласие на эти меры, поклявшись, что желает лишь одного — победить или умереть вместе с жителями Сидона.
Вскоре ночь сделалась светлой как день, оттого что более сотни военных кораблей, а с ними и множество суденышек помельче охватило пламя. Сидонцы, наблюдая с крыш своих домов, били себя кулаками в грудь и стенали: отныне они отрезаны от всего мира и должны победить либо погибнуть.
Корабли Оха сторожили порт, но довольно небрежно: ему было известно, что гавани Сидона пусты, а огромная армия персов несметными толпами стекалась к стенам города.
С каждым часом лазутчики возвращались с ужасными новостями, заставляя сердца сидонцев замирать от страха: теперь они понимали, что вся надежда на победу испарилась и они обречены, хотя пока не ведали, что именно царь предал свой народ.
Созвали еще один совет, за ходом которого мы с Билтис тоже наблюдали, и на нем порешили, что город должен сдаться на милость Оха. Теннес изображал возмущение и готовность опротестовать своей властью сие решение — все в точности, как я внушила его черному сердцу, ведь он ежедневно приходил ко мне за советами. В лагерь Оха отправили гонцов с обещанием сдаться на достойных условиях и, пока те отсутствовали, принесли Дагону и его компании очередные жертвы — детей и животных на Священной площади перед храмом, и она вновь окрасилась кровью. Так этот бессердечный народ надеялся умилостивить Небеса и снискать милости Оха.
Гонцы вернулись с ответом: если пятьсот знатных горожан выйдут без оружия и с заверением покорности, он удовлетворит их прошение и пощадит Сидон; в противном случае персы не оставят от города камня на камне и вырежут всех, кто обитает за его стенами. Также один из посланцев Оха, сопровождавших гонцов, привез Теннесу секретное письмо. Царь, к тому времени уже и шагу не смевший ступить без моего совета, прочел его мне. Послание было кратким, и суть его заключалась в следующем. Если Теннес отдаст Сидон в руки Оха, тот клянется самой священной персидской клятвой отблагодарить его намного более щедро, чем они договаривались изначально. Ментору Родосскому и командующим греческими и египетскими наемниками Ох сулил огромную сумму золотом и обещал взять их к себе на службу. Если же Теннес откажется, Ох ненадолго замирится с Сидоном, но потом уничтожит его; Теннес же в этом случае умрет от рук самих сидонцев, которым персидский царь раскроет его вероломство. Посланец требовал немедленного ответа.
— Что сказать Оху, госпожа? — спросил меня Теннес.
— Не знаю, о царь. Честь как будто требует, чтобы ты отдал свою жизнь ради спасения, хоть и на короткий срок, Сидона и его жителей. Однако что есть честь, о царь? Как честь поможет тебе, когда там, на Священной площади, тебя будет рвать на куски разъяренная толпа, а душа твоя отправится в царство Ваала, или куда там уносятся души тех, кого приносят в жертву Молоху? А союз с персами, несомненно, принесет тебе выгоду: ты станешь правителем Финикии и Египта, а возможно, и всего Востока. Ведь могущественный Ох тоже смертен, о Теннес, и, если ты убьешь его, а в этом я помогу тебе, не найдется никого более достойного, чем ты, дабы занять его трон. И наконец, если ты с честью погибнешь, смогу ли я, о которой ты так мечтаешь, быть с тобой рядом, о царь Теннес? Я все сказала, теперь решай. — И, приподняв покрывало, я села и улыбнулась ему.
— Риск велик, — задумчиво проговорил он. — Все зависит от Ментора и остальных греков. Если они не поддержат мой план, сидонцы при их поддержке будут драться до последнего, а когда прознают о моем сговоре с Охом, то убьют меня. Но если я переметнусь к персам, а сидонцы станут сражаться, тогда меня уничтожит Ох — как человека бесполезного, не оказавшего ему никакой помощи. Другое дело, коли нас поддержит Ментор: тогда мы сможем открыть ворота персам, и выйти живыми, и насладиться наградой.
— Вот слова великого мужа, — сказала я, — правителя дальновидного, не связанного пустячными угрызениями совести; слова мужчины, которого я бы хотела видеть своим господином. Да, сейчас передо мной человек, способный править миром, тот, для которого наступление персов лишь первая ступень на лестнице блистательного триумфа, что возносится к самим звездам. Эти презренные сидонцы уже ненавидят тебя, Теннес. Видела я, как они злобно шипели тебе вслед, когда вчера ты шел в толпе придворных, да-да! И один из них даже опустил ладонь на рукоять кинжала, но другой остановил его взглядом, в котором читалось: «Еще не время». Стоит лишь им узнать правду, Теннес, как очень скоро тебя самого возложат на жертвенный алтарь и швырнут живьем в огненную пасть Дагона, как недавно — твоего сына. Так пошли же скорее за Ментором, дабы испросить его совета.
И вот к Ментору отправили гонца, а я подала Теннесу руку, позволив поцеловать ее. Да, я скрепя сердце допустила эту вольность, рассчитывая таким образом покрепче насадить его на крючок.
Прибыл Ментор Родосский. Это был дюжий грек, великий воин с насмешливыми глазами, за которыми скрывался ум изощренный; большой любитель золота, вина и женщин — из тех, кто за все эти земные блага, а также за высокий пост в армии был готов продать свой меч любому, кто предложит больше.
Хитроумный Теннес изложил ему суть дела и показал письмо Оха. Ментор выслушал и спросил:
— А что думает эта укутанная покрывалом жрица Исиды? Слыхал я, что в Египте, где она слыла первой Пророчицей и звалась Дочерью Мудрости, ее прорицания всегда сбывались.
— Дитя Исиды полагает, что, заключив союз с персами, Ментор Родосский поднимется еще выше, но здесь, среди сидонцев, его срубят, как древо лесное, и отправят на прокорм мощному огню, такому же, какой недавно поглотил флот Сидона.
Таков был мой ответ, и, выслушав мои слова, Ментор рассмеялся и сказал, что думает то же самое. И то была чистая правда! Впоследствии я узнала, что на тот момент грек уже находился в сговоре с Охом.
И вот Ментор и Теннес ударили по рукам, заключив договор, самый, наверное, позорный в истории, ибо они отдавали на растерзание персам около сорока тысяч человек, которые всецело им доверяли.
Так проклятый народ обрекли на гибель — гибель, которую я призывала на головы сидонцев, и так сам Теннес отправился прямиком по дороге в ад. Один лишь Ментор на недолгий срок добился великого процветания, верно служа персам, а уж что с ним стало впоследствии, того я не ведаю. В конце концов, он был не первым и не последним, кто в поисках большей выгоды метался от одного хозяина к другому. Несомненно, мир уже давно забыл Ментора Родосского, искусного греческого полководца, хитроумного и вероломного.
И вот пятьсот человек вышли к лагерю персов, дабы искать милости у Оха. Они несли в руках пальмовые ветви, да, они шли с легким сердцем, потому что их царь Теннес пообещал, что посланникам будет дарована жизнь, — он слышал это из уст самого Оха. Ведомые местным духовенством — о, как же радовалась я, видя в той компании порочных и жестоких сидонских жрецов, — отправились они к персам, но обратно не вернулся ни один. Ох встретил их насмешками и бранью и ради забавы собственной и своих солдат приказал посланцам бежать назад, в Сидон. А когда люди побежали, он пустил им вслед конницу, которая порубила их мечами и закидала дротиками, а затем насадила отрубленные головы на пики, выставленные вокруг городских стен.
Когда сидонцы увидели сие и осознали происшедшее, они обезумели от гнева и ужаса. Тысячи их собрались на Священной площади, и, если бы не Ментор и его греки, люди пошли бы штурмом на дворец, потому что теперь были твердо уверены: Теннес предал их. Разумеется, это мы с Билтис через верных царице иудеев донесли народу правду о вероломстве ее супруга. Собравшиеся также кричали, что меня, Айшу, надо вывести из дворца и принести в жертву: дескать, боги сидонцев отвернулись от них, недовольные присутствием в городе жрицы Исиды. Поначалу я даже испугалась, вспомнив о случившемся на «Хапи», когда Теннес чуть-чуть не разрешил морякам вышвырнуть меня за борт, дабы потрафить их суевериям. Однако, собравшись с духом, я послала за Теннесом и сказала ему:
— Учти, о царь, что если придет беда и меня вдруг убьют, то и ты тогда тоже проживешь не дольше часа, ибо судьбы наши по воле Исиды тесно переплетены меж собой. Я, Теннес, твоя путеводная звезда: погасну я — оборвется и твоя судьба.
— Я это знаю, — ответил он. — Как знаю и то, что без тебя я никогда не поднимусь на трон владыки мира. И посему буду защищать тебя до последнего. А еще, о красивейшая, я мечтаю, чтобы ты стала моей женой. Однако, — добавил Теннес, — некоторые могут подумать, что именно звезда твоей мудрости до сего времени направляла мои стопы тропами темными и пагубными. — И он с сомнением воззрился на меня.
— Ничего не бойся. Тьма всегда сгущается перед рассветом, а из зла непременно восстанет добро. Великая слава ждет нас обоих. Имя твое будет навеки забальзамировано историей, о Теннес, — ответила я. А про себя подумала, что скорее уж персы забальзамируют его тело, если, конечно, не бросят труп поверженного властителя собакам!
Теперь я вменила себе в привычку каждый вечер после захода солнца и утром, за час до рассвета, прогуливаться по плоской крыше дворца и смотреть на море. Гуляя в ту ночь по крыше, я молилась Небесам: хотя я смело исполняла свою роль в игре, ставки в ней против меня продолжали расти. Несомненно, ненавистный Сидон падет, но, когда стены его станут рушиться, как мне защитить свою голову? Этого я не представляла. Но веры не теряла ни на секунду. Я всегда знала, что являюсь инструментом той Силы, которая направляет судьбы целых народов. И понимала: что бы я ни делала — я делала сие, повинуясь приказам, отданным по причинам, мне неведомым; кроме того, инструментом я была не из тех, что можно сломать или выбросить за ненадобностью. Нет, какой бы узкой ни оказалась тропа и какие бы опасности там ни поджидали, я не сомневалась, что пройду по ней благополучно, ибо сие предопределено свыше. Хотя куда именно приведет меня эта тропа, я сказать не могла, поскольку в ту пору была всего лишь земной женщиной, такой же как и все. Тем не менее я слала Небесам свою молитву и жадным взором оглядывала горизонт.
И — вот оно! Далеко-далеко, за огнями сторожевых трирем Оха, так далеко, что он, казалось, лежал на водной глади, теплился едва заметный зеленый огонек. Он горел всю последнюю четверть часа, а затем погас. Так я узнала, что слова мои достигли Египта и теперь Нут и Филон пришли спасти меня.
Перед рассветом я опять поднялась на крышу дворца, и вновь далеко вдали изумрудный огонек горел на груди моря, словно говоря, что там, в морской дали, меня ждет большая трирема. Но как же мне туда попасть?
Вероломный Теннес и продажный Ментор хорошо сыграли свои роли. Они открыли ворота наружной стены, обороняемой греками, и впустили персов, которых греки встречали словно братьев, поскольку в прошлом нередко служили под их началом. Сидонцы увидели все и поняли, что проиграли, как поняли и то, что игра была нечестной.
Многочисленные толпы сбежались на Священную площадь — народ неистовствовал, требуя крови Теннеса, а тот, спрятавшись за шторами, вслушивался в их крики. Билтис и я, играя каждая свою роль, пришли успокоить его.
— Будь мужествен! — мягко сказала я. — Путь к власти над миром труден и крут. Но когда вершина будет покорена, каким же сладостным, о победитель, покажется распахнувшийся перед твоими глазами простор.
— Да уж, воистину труден и крут, — пробормотал царь, вытирая лоб расшитым краем мантии.
Билтис в позе показного смирения, со скрещенными на груди руками, стояла позади мужа, и если бы Теннес уловил взгляд, которым она буквально испепелила его, то путь сей наверняка показался бы ему еще круче.
— Давай поговорим, — попросила я. — Развязка уже близка. Каков твой план? Как тебе и нам, твоим царицам, бежать из города?
— Все готово, — ответил Теннес. — На царском причале, к которому из дворца ведет потайной ход, стоят в укрытии пришвартованные царские корабли, и среди них — мой личный, уцелевший от пожара благодаря тому, что был заблаговременно спрятан там. Команда судна состоит из греков, которым обещано крупное вознаграждение, а потому они всегда наготове и денно и нощно ждут в этом сарае моей команды к отплытию. Мы на веслах выйдем из гавани и отправимся к скрытой бухте на берегу, а уже оттуда нас проводят к лагерю великого царя персов. Или, может, мне разумнее будет остаться здесь с Ментором? Думаю, мы оба должны поприветствовать Оха, когда тот будет въезжать в Сидон, и вручить ему ключи от города. Но в таком случае, Дитя Исиды, тебе придется покинуть город самостоятельно — одной или вместе с госпожой Билтис, если она захочет составить тебе компанию, — с тем чтобы позже нам всем встретиться в лагере Оха.
— Да, полагаю, так будет лучше, — ответила я. — Не к лицу великому царю Теннесу сбегать тайком ночью к своему союзнику. Так что выходи встречать персов с почестями, как то подобает монарху. Но подчинятся ли греки нам с Билтис, коли мы придем на корабль без тебя?
— Не тревожься, о госпожа, возьми этот перстень. — И, стянув с пальца перстень с царской печаткой, Теннес протянул его мне. — Все, кто видят сей атрибут власти, повинуются беспрекословно. Кроме того, я отдам соответствующие приказы. Не сомневаюсь, что мы с тобою скоро встретимся вновь, и теперь уже навсегда. Так не все ли равно, какой дорогой направится к месту этой встречи каждый из нас, ведь наши с тобой судьбы тесно переплетены.
— Да, мой господин Теннес, это правда, — быстро проговорила я, поспешно пряча его печатку.
Именно в этот момент, в час заката, в комнату вошел Ментор. Он уже больше не казался веселым и беспечным: брови военачальника были нахмурены, а в глазах плескалась тревога.
— Клянусь Зевсом! — воскликнул он. — Случилось нечто ужасное! Отчаявшиеся сидонцы, о царь Теннес, созвали совет, на котором порешили, что чем отдаваться в руки Оха, они лучше сожгут город, а с ним — и самих себя, своих жен и детей. Вот что они надумали, не забыв при этом обрушить на твою голову проклятия всех богов. Смотри, уже пылает!
Мы подошли к окнам и увидели обезумевших мужчин, метавшихся взад-вперед с горящими факелами в руках, в то время как другие загоняли толпы визжащих женщин и детей в жилые дома и храмы и накрепко запирали за ними двери. Там и здесь с крыш зданий поднимались завитки дыма, которые вскоре смешались с языками пламени. На востоке и на западе, на юге и на севере — повсюду в огромном городе Сидоне горел огонь и поднимался к небу дым. Толпы людей, которых оставило мужество и которые не желали вот так умирать, хлынули к городским воротам и лагерю греков. Таким образом, полагаю, где-то десяти или даже двадцати тысячам жителей Сидона удалось бежать, хотя впоследствии беспощадный Ох убил многих из них и обратил в рабство выживших.
Я смотрела на город, и сердце мое болезненно сжималось. Возненавидев поначалу этот дерзкий и кровожадный народ, сейчас я глубоко скорбела, чувствуя себя причастной к уготованной ему страшной расплате. В конце концов, эти люди были отважны и мужественно искупили свои грехи великим самопожертвованием. О! Будь моя воля, я бы избавила сидонцев от ужасного конца. Затем я вспомнила, что служу лишь орудием Судьбы; вспомнила, что только так я могла избежать грязных рук Теннеса.
Я повернулась, чтобы взглянуть на изменника. Его била дрожь, и тем не менее, изо всех сил стараясь выглядеть храбрецом, он залился смехом, но затем, вдруг резко оборвав смех, разрыдался.
— Вот, смотрите, какова судьба тех, кто вознамерился убить своего царя! Воистину справедливы боги, — сказал Теннес. — А теперь скорее к великому Оху! Царь Персии оценит нас по заслугам и наградит сполна. Да, воистину боги справедливы!
Он повернулся, ища глазами Ментора, но того уже и след простыл. В комнате оставались лишь царица Билтис и я, Айша. Билтис скользнула к двери и заперла ее изнутри на задвижку. Затем подошла к Теннесу и, прежде чем муж догадался о ее намерениях, выхватила с его пояса меч с золотой рукоятью. Билтис стояла перед ним, бледная, с яростно пылающим взглядом прекрасных черных глаз.
— Да, воистину боги справедливы, — повторила она глухим голосом, от которого мороз подирал по коже. — Знаешь ли ты, глупец, какую награду приготовил тебе Ох? Нет? Так слушай! Этот коварный грек Ментор только что рассказал мне правду и, пожалев мою красоту и молодость, предложил мне свою любовь, пообещав вывести отсюда, дабы царица Билтис избежала опасности. Я отказала ему, и Ментор ушел своей дорогой, пока ты таращился в окно.
— Что ты говоришь, женщина? — ахнул Теннес. — Ох — мой союзник, он радостно встретит меня и наградит по достоинству, ведь я хорошо послужил ему. Идем же.
— Нет, Теннес, все будет иначе. Я знаю правду от Ментора, а тот слышал ее из уст самого Оха. Тот, которого ты считаешь своим союзником, отдаст приказ забить тебя, о царь, палками: именно такая участь — медленная смерть — уготована у персов для рабов и предателей. Затем твое тело нашпигуют пряностями и привяжут к верхушке мачты на корабле Оха, и, когда он поплывет в Египет, это станет предупреждением фараону Нектанебу, которого ты тоже предал.
— Это ложь! Гнусная ложь! — вскричал Теннес. — Дитя Исиды, скажи этой безумной женщине, что сие просто не может быть правдой!
Я стояла молча, не отвечая ему, а Билтис продолжила:
— Судьба уже занесла над тобой свой меч, Теннес. Неужто ты встретишь ее менее отважно, чем самый ничтожный из тысяч людей, которых ты обрек на гибель? Прими мой последний совет — выпрыгни из этого окна: ты жил как трус и предатель, но так хотя бы умри достойно.
Царь заскрежетал зубами и повел вокруг себя диким взглядом. Он даже подошел к окну и выглянул наружу, как если бы и впрямь набрался мужества свести счеты с жизнью.
— Нет... — простонал он. — Я не смогу. Боги справедливы, они спасут меня, ведь я принес им в жертву сына.
С этими словами Теннес встал на колени в оконном проеме и принялся молиться Молоху, чья медная статуя в наползающих сумерках отбрасывала тускло-красные отсветы.
— Если не хватает смелости прыгнуть, возьми свой меч, Теннес, и положи всему конец, — равнодушно проговорила иудейская женщина, стоя у него за спиной, в то время как я, Айша, наблюдала за происходящим, словно дух, далекий от дел земных, просто из интереса — чем все закончится.
Но Теннес лишь сказал:
— Нет, острая сталь еще страшнее падения в пропасть. Я не умру, я буду жить! Боги справедливы... Боги справедливы!
И тут царица Билтис обеими руками схватила рукоять короткого меча и со всей силы обрушила его вниз, меж широких плеч Теннеса.
— Да, пес сидонский! — воскликнула она. — Боги справедливы! По крайней мере, справедлив мой бог, и вот тебе, детоубийца, его высшая справедливость!
Теннес громко вскрикнул, с трудом поднялся на ноги и застыл, нелепо молотя руками воздух; короткий меч так и остался торчать из его спины — невыносимо жуткое зрелище.
— Боги накажут тебя за убийство мужа, проклятая иудейка! — пробормотал он и, шатаясь, пошел к Билтис, продолжая колотить по воздуху крепко сжатым кулаком.
— Нет, — ответила Билтис, пятясь от него. — Я лишь воздаю тебе должное, вернее, часть его. Подлинное возмездие ждет тебя в бездне геенны огненной, детоубийца и изменник, страшнее которого свет не видывал. Умри, собака! Умри, мерзкий шакал, подбирающий объедки власти, брошенные раскормленным персидским львом! Умри, убийца сына, порожденного нами, и, когда встретишь дух бедного мальчика в подземном мире, расскажи ему о том, как Элишеба, мать его, наследница царского дома Израиля, законная царица Сидона, которую ты отверг, отправила тебя туда. Умри, пока город, великий Город морей, полыхает огнем, который запалило твое предательство, и вопли его замученных жителей звенят в твоих ушах. Отправляйся вместе с ними в ад, прихватив с собою их иссушенные огнем души, а заодно забирай и своего ненасытного Молоха, и Ваала, и Астарту. Умри, пес, умри! И пока твой рассудок угасает, помни до последнего, что это Элишеба, несчастная мать, у которой отняли ребенка, поднесла тебе кубок смерти!
Такими словами Билтис поносила Теннеса, легко, словно бабочка, порхая перед ним, в то время как муж ее, шатаясь, медленно ковылял за ней по всему огромному залу. Наконец силы у него закончились и он рухнул у моих ног, ухватившись за край мантии.
— Дитя Исиды, — пролепетал он, — та, о которой я мечтал и которую собирался сделать своей царицей, спаси меня! Неужели такова та высочайшая награда, которую ты мне напророчила?
— Да, могущественный Теннес, — ответила я, — ибо смерть есть высочайшая из всех наград. В смерти станешь ты царем Финикии, Египта и всего Востока, поскольку, несомненно, окажешься над всеми тронами, армиями и державами. В смерти ты обретешь все, Теннес, замышлявший сотворить зло против Дочери Мудрости, — все, кроме самой Айши, которая прощается с тобой, нечестивый пес.
Услышав сие, Теннес с завыванием и стонами испустил дух. Таким образом, Оху уже не было необходимости убивать царя Сидона, ибо мы с Билтис сделали это за него.
