Глава VII.
УСМИРЯЯ БУРЮ

Меня привели на борт большого корабля, на носу которого красовались изображения финикийских божков, называемых греками Патеки. Они весьма напоминали египетского бога Беса, хранителя домашнего очага. На корабле том была царская каюта, и ее предоставили мне, а вместе с нею — великолепные одежды и золотую посуду для моего стола.

На заре мы отошли от причала белостенного Мемфиса. Тысячи почитателей Исиды, прознав, что меня забрали у них, собрались на берегу. Они стенали от скорби и кричали:

— Уста Исиды угоняют в рабство, и теперь Небеса отвернутся от нас и на наши головы падет возмездие богов!

И впрямь, то было неслыханное доселе преступление — отдать верховную жрицу Исиды в руки заморских варваров.

Пока люди причитали так, предвидя беду, я стояла одна на корме в белой мантии, укутанная покрывалом, и слушала их, и никто не осмеливался приблизиться ко мне. Да, я слушала, а потом благословила жителей Мемфиса жестами рук, отчего они пали на колени и зарыдали еще горше.

Когда мы наконец спустились по течению Нила и стали выходить на простор бескрайнего моря, набирая скорость и держа курс к спокойным водам Сидона, я, Айша, воспользовавшись мудростью богини и своей женской хитростью, послала за царем Теннесом, который тоже находился на борту. Сердце мое кипело от гнева на него и Нектанеба, фараона Египта, предавшего меня, и в душе я поклялась уничтожить их обоих. И вот я, пленница, принимала пленившего меня царя в его же собственной каюте, замышляя его погибель, но как осуществить свои планы, пока не знала.

— О великий царь, — обратилась я к нему, — я, твоя раба, еще пребывая свободной, была в Египте верховной жрицей Исиды и ее Пророчицей, в чью душу богиня вливала свою мудрость и тайны, как она продолжает делать это и сейчас. Я желаю говорить с тобой и, поскольку не могла прийти к тебе при таком скоплении мужчин, попросила твое величество навестить меня. Что же ты соблаговолил уготовить мне, о царь Теннес, заставив фараона отдать меня тебе на попечение? Наверное, ждешь от меня пророчеств о своей судьбе или о том, чем закончится война для твоей страны? Если так, то я...

— Нет, жрица, — нетерпеливо перебил он меня. — Твоими пророчествами я, как и все остальные, сыт по горло. Уж больно горек твой хлеб, дабы стал он пищей насущной. Прошу, придержи предсказания для себя — для услады души собственной.

— Тогда зачем понадобилось тебе, о царь Теннес, с такими усилиями умыкнуть меня из Египта? Ведь ты даже угрожал фараону разорвать столь важный договор, лишь бы заполучить меня, попавшую в силок птицу, которую Нектанеб по случайности не упомянул в своей клятве?

— Благородная Айша! — выпалил Теннес. — Как я узнал, ты единственная дочь Яраба, бывшего некогда правителем Озала, того самого, на кого в прошлом я в союзе с египтянами пошел войной, в которой он и пал, кстати из-за тебя, благородная Айша. Так скажи мне ты, исполненная мудрости, чего может хотеть от тебя любой мужчина, увидевший твою красоту, как увидел ее я сам несколько ночей назад?

— Обычный мужчина, то есть хищный прожорливый зверь, на которого не снизошел божественный дух, возмечтал бы сделать меня своей добычей, о Теннес. Таким, по крайней мере, было желание Нектанеба Первого, которому ты, прислав флот Сидона, помог уничтожить моего отца, а после его гибели — и многих других.

— Понятно. Что ж, я, конечно же, не бог, но и не простой мужчина, а великий царь. Да, я сделаю тебя своей добычей, как ты говоришь, ведь, признаюсь, единожды взглянув на тебя, я уже больше не смогу смотреть ни на одну женщину на земле.

Я откинула свое покрывало и вгляделась в лицо Теннеса:

— Значит, ты намерен признать меня своей царицей, Теннес? Именно так я и полагала. Но как же тогда другая твоя царица, а она, несомненно, есть у тебя; что скажет об этом она, о великий царь?

— Сделать тебя своей царицей?! — изумленно воскликнул он. — Своей царицей?!

— Конечно, Теннес. Неужто осмелишься ты предложить такой, как я, нечто менее достойное?

— Ха! Ладно, допустим, я сделаю тебя своей супругой. Царю Сидона, который также является верховным жрецом Ваала и Астарты, будет несложно избавиться от тех, кто ему... наскучил. Что ж, решено, я объявлю тебя своей царицей. Если пожелаешь, я составлю об этом договор в письменной форме.

— Именно так я и пожелаю, великий царь, а чтобы в договоре том не было никаких ошибок или ловушек, я начертаю документ сей своею собственной рукой, а ты подпишешь. Вот только... если ты все же сделаешь мне такое предложение, я очень сомневаюсь, что приму его.

— Почему же нет, благородная Айша? Быть царицей Сидона — разве этого мало?

— Для Айши, дочери Яраба, верховной жрицы и Пророчицы Исиды, мудрейшей и красивейшей женщины на земле, которая никогда даже не поворачивала головы, дабы взглянуть на какого-либо мужчину, это ничтожно мало, о царь Теннес. Так мало, что я не снизойду до предложенной тобой короны, если только...

— Если что, госпожа?

— Если ты не предложишь мне нечто гораздо большее, о царь.

— И чего же, интересно, ты хочешь?

— Пообещай мне, что та, которая наденет эту корону, станет править всем миром.

— Клянусь всеми тремя — Ваалом, Астартой и Молохом! Я не понимаю, о чем ты толкуешь, женщина!

— А вот о чем, мужчина. Когда ты станешь правителем не только Сидона, но также Египта, Кипра, Персии и всего Востока, тогда, быть может, я выйду за тебя замуж, если, конечно, моя прихоть не изменится, чего нельзя исключать, но никак не ранее.

— Да ты безумна! — изумленно выдохнул он. — Как я смогу собрать все эти короны на одну голову? Сие просто невозможно!

— Да, для тебя, царь Теннес, но не для меня. Я могу собрать их и водрузить на твою голову, а заодно и на свою, ведь я обладаю всей мудростью земли и немалой силой небесной. Пойми: если таковым будет мое желание и если ты станешь во всем меня слушаться, то я смогу короновать тебя императором всего мира, никак не меньше. Так что вопрос лишь в том, хочу ли этого я и будешь ли следовать моим советам ты?

— Госпожа, клянусь, ты сумасшедшая, если только и впрямь не богиня, как толкуют о тебе в Египте.

— Что ж, пожалуй, я в некотором роде богиня и способна на многое. А потому, беря себе такого мужа, как ты, Теннес, я хочу получить щедрое вознаграждение, дабы не унижать понапрасну свое достоинство. Итак, первым делом взгляни хорошенько на меня и ответь: вправду ли ты мечтаешь обо мне и готов ли завоевать меня, претерпевая трудности и опасности, или же благоразумно оставишь меня в покое? Ибо знай, Теннес, хоть и кажусь я твоей пленницей, не по силам тебе заманить меня в ловушку или надругаться надо мною. Лишь только пальцем коснешься ты меня против моей воли, как тотчас умрешь, потому что со мной всегда пребывают мои защитники, видеть которых ты не можешь. А теперь — смотри на меня и отвечай.

Он некоторое время жадно пожирал меня глазами, а затем проговорил:

— Клянусь, ни о чем на свете я так не мечтаю, как о тебе, а поскольку ничего не могу с собой поделать и понимаю, что ты, конечно, сильнее меня, я принимаю твои условия. Даже если мне суждено ждать годы, ты все равно станешь моей. А сейчас скажи, о красивейшая и мудрейшая, что я должен делать, и поклянись мне, что, когда я стану царем мира поднебесного, ты выйдешь за меня.

— Да, Теннес, клянусь: когда ты станешь царем мира поднебесного, я выйду за тебя замуж, — мягко ответила я, потешаясь в душе, так как вспомнила, что первая и последняя владычица «мира поднебесного», величайшая царица всего сущего есть... Смерть. — А теперь слушай. Ты привезешь меня в Сидон, но не как пленницу, а как чужеземную богиню, которая явилась просить помощи у тебя и твоего народа. В Сидоне ты примешь меня с честью, велев своим жрецам и жрицам почитать и восхвалять меня.

— Хорошо, и что потом?

— Потом... Я должна как следует изучить твой народ, узнать, как ты готовишься к войне, после чего мы встретимся, и я дам тебе советы, как одержать победу. Скажи мне, Теннес, нравится ли тебе фараон Нектанеб?

— Нет, госпожа. За то, что он вечно просит слишком много, а дает слишком мало, я ненавижу его так же, как прежде ненавидел его отца. Однако мы с ним, можно сказать, подпираем одну стену, и, если кто-то из нас перестанет поддерживать стену сию, персы завалят ее на нас обоих.

— Понимаю. Но даже если так, мне думается, для тебя будет безопаснее, если ты станешь толкать стену вместе с персидским царем Охом, а не поддерживать ее со стороны египтянина Нектанеба.

Он посмотрел на меня бегающими глазами и ответил:

— Такая мысль приходила мне в голову, как тебе известно, но, восстав против Оха и его наместников и зарубив тысячи его солдат, я, взобравшись на эту стену, могу обнаружить, что по другую сторону ее меня поджидают копья. Слишком поздно, госпожа.

— Да, царь Теннес, возможно, уже слишком поздно, но я хорошенько подумаю, как лучше поступить, дабы соблюсти твои интересы, а с ними и мои собственные. Но сначала пришли мне папирус и принадлежности для письма, чтобы я могла записать наш договор. Когда ты одобришь и подпишешь его, тогда я приму окончательное решение, и никак не раньше. Ну а до той поры — прощай.

Он поднялся и с заметной неохотой вышел, а я, оставшись в каюте одна, от души рассмеялась. Подцепить на крючок добычу оказалось довольно просто, но Теннес был крупной и сильной рыбой, и мне следовало проявлять осторожность, дабы она не утянула меня в море, в котором можем утонуть мы оба. Кроме того, человек этот был мне омерзителен даже еще больше, чем волоокий, с тяжелой челюстью фараон, и его присутствие, казалось, отравляло сам воздух, которым я дышала. Но я понимала, что, если я заключу с Теннесом соглашение, видеться нам придется часто, и это сердило меня, ведь я сторонилась мужчин и их желаний, а уж в первую очередь — этого нечестивца, который совершил тяжкий грех и нанес лично мне оскорбление: помог египтянам развязать войну против моего народа и пленил, словно рабыню, меня, Айшу, замыслив сделать своей наложницей. Ничего, я отплачу ему за все сполна. Как и предавшему меня Нектанебу.

Раб принес мне папирус, и я начертала на нем договор, какого, полагаю, прежде не подписывал ни один царь. Он был лаконичен:

Сделав копию этого соглашения, я отправила его с рабом Теннесу. Немного погодя царь попросил о встрече со мной и уже с порога громко объявил, что только безумец может поставить свою печать под таким документом.

Я взглянула на него и сказала, что мне все равно, поставит он печать или нет, хотя, конечно же, лучше бы сделке нашей свершиться.

Царь не сводил с меня глаз, и ярость все больше овладевала им, тем паче что он был уже разгорячен вином.

— Да кто ты такая, — прошипел он, — что смеешь говорить так со мной, царем Теннесом? Ты всего лишь женщина, облаченная в одежды жрицы, якобы обладающая способностями, которых у тебя на самом деле нет. Хватит уже ставить мне условия! Думаешь, я не могу взять тебя силой?

Я же в ответ лишь посмеялась над ним:

— Ты не сделаешь этого, Теннес!

— Интересно — почему?

— Да потому, что сидеть на троне гораздо лучше, чем лежать в могиле, пусть даже и в царском гробу. Однако, если хочешь знать волю Исиды, я задам твой вопрос богине, которая всегда находится неподалеку от меня, даже здесь, на борту корабля, а завтра, когда встанет солнце, я передам тебе ее ответ, о царь Теннес, — добавила я, глядя прямо ему в глаза.

Слова мои как будто отрезвили Теннеса: он побледнел и покинул каюту, сделав знак, оберегающий от дурного глаза. И хотя захватил с собой договор, однако оставил меня озадаченной и напуганной: сердце мое было не так дерзко и отважно, как уста!

В ту ночь, по воле случая или по воле Небес, нас настигла грозная буря. Капитан триремы, которого я за все время пребывания на борту до этого момента не видела, некий Филон из Навкратиса, лично явился предостеречь меня и убедиться, что все предметы в моей каюте надежно закреплены. Это был умный энергичный грек лет пятидесяти пяти, приятный лицом мужчина с каштановой остроконечной бородой. Я расспросила о нем прислуживавшего мне раба, и тот поведал, что Филон, несмотря на всю свою показную скромность, на самом деле великий воин и один из лучших в дельте Нила стрелков из лука: бьет в цель без промаха, даже в птицу на лету. Мало того, он опытный моряк и, говорят, предан тем, кому служит, и свято почитает богов.

— Если так, — сказала я тому старому рабу, — то отчего же этот ваш Филон до сих пор всего лишь простой капитан, а не командующий греческим войском или флотом, как подобает человеку столь достойному и одаренному?

— Да оттого, божественная госпожа, что он наделал немало ошибок, — ответил раб.

— Каких ошибок?

— Точно таких же, какие превратили знатного номарха, каким был я когда-то, в того, кем я стал сейчас. Видишь ли, госпожа, Филон всегда больше думал о благополучии других, нежели о своем собственном, а сие очень серьезный недостаток. И он очень любил женщин, что еще хуже.

— Да уж, тяжкие грехи, — сказала я. — Особенно второй. Мудрецы в первую очередь думают о себе, а праведники любят лишь одну-единственную женщину, да и ту не слишком сильно, поэтому, наверное, мудрецы и праведники так скучны и даже противны. Приведи-ка мне капитана; пожалуй, стоит узнать его получше.

Вскоре вновь явился Филон: то ли на мой зов, то ли сам пришел в связи с надвигающимся штормом, не знаю. Моряк поклонился мне, сделав некий жест, по которому я распознала в нем почитателя Исиды, причем довольно высокого ранга, хотя и не высшего: когда я испытала его тайным знаком, ответить на него Филон не сумел. Все же он стоял в нашем великом братстве на достаточно высокой ступени, и мы говорили друг с другом под знаком богини, или, как в те годы говорили, «под сенью ее крыл», — так могли беседовать брат и сестра либо скорее мать и сын. Одним словом, мы разговорились после того, как я испытала Филона и поведала ему, какая судьба постигла тех, кто предал богиню и ее земных служителей.

Филон рассказал мне вкратце, что хотя трирема сия египетская и называется «Хапи» в честь бога Нила, но моряков нанял Теннес, а команда состоит по большей части из сидонцев, а также из простолюдинов, набранных в портах Кипра. Все они, равно как и финикийские стражники Теннеса, коих на судне было полсотни, почитали иных, не египетских богов, а кое-кто так и вообще не поклонялся никаким.

Многие матросы, предостерег меня Филон, недовольны присутствием на борту жрицы Исиды и опасаются гнева финикийских богов, чьи изображения вполне законно нарисовали на носу корабля, когда Теннес нанимал его в Сидоне.

Я со смехом заметила, что, как нам обоим известно, Исида может в одиночку постоять за себя против Ваала, Астарты и всех прочих.

— Это верно, святая, — кивнул Филон. — Но случись вдруг что с кораблем — а мне очень не нравится, как темнеет небо и завывает, предвещая недоброе, северный ветер, да еще вдобавок до скал с подветренной стороны менее двух лиг... Так вот, если, скажем, триреме нашей в эту ночь будет грозить опасность, ведь штормы налетают внезапно, то опасность сия может грозить и тебе. В такие моменты, о святая, финикийцы иногда требуют принести жертву Кабирам, великим богам моря, которым мы не поклоняемся.

— Вот как? — невозмутимо ответила я. — Тогда скажи им, что те, кто требует жертв, зачастую сами ими и становятся. Ничего не бойся, мой единоверный брат, и, если придет беда, зови меня на помощь.

С этими словами я протянула к Филону систр, который взяла с собой вместе со своими украшениями, и он, поцеловав его, отправился выполнять обязанности капитана.

Вскоре после того, как мой новый друг ушел, задул необычайно сильный северный ветер. Он пугающе разгуливался с каждым часом и даже с каждой минутой, пока не достиг воистину ужасающей силы. Матросы уже больше не в силах были орудовать веслами — их, словно тростинки, ломали высокие волны, сбрасывая гребцов со скамей. Парус, который пытались поднять на мачту, тотчас сорвало, и он рухнул на палубу, как подбитая чайка. «Хапи» неумолимо несло все ближе к берегу Сирии, что маячил пока еще достаточно далеко, — там, изредка пробиваясь сквозь грозные тучи, лунный свет обнажал белую пену прибоя, беснующегося у черных скал Кармеля.

Ближе к полуночи высокая мачта с треском переломилась надвое и полетела за борт, раздавив и унеся с собой нескольких человек. Людей охватил ужас, и финикийцы, возомнив, будто над ними нависла черная смерть, подняли крик.

Один из матросов заорал:

— Нас околдовали! Всем известно, что в это время года здесь никогда не бывает таких штормов!

Другой вторил ему:

— Да чему тут удивляться! Ведь на борту колдунья из Египта, она ненавидит наших богов, и это их разгневало!

Так они говорили, потому что слышали сказку о воде, превращенной в кровь, а также о пророчествах, которые я по традиции оглашала в храме в Мемфисе. В том городе тогда жило много финикийцев — болтунов и больших любителей небылиц, хотя сейчас, как рассказывает Холли, вся их раса умолкла навеки и они вынуждены довольствоваться лишь теми байками, что ходят по преисподней.

И тут понеслись крики сразу из нескольких глоток:

— Принесем ведьму в жертву богам моря! Бросим за борт! Пусть они заберут ее — и тогда мы завтра увидим солнце!

И толпа устремилась к корме триремы. Я сидела в каюте и увидела, как на полпути перед ними возник капитан Филон с несколькими членами команды, верными ему египтянами: их было всего лишь с полдюжины, не более. В руках Филон держал лук, а вынутый из ножен меч он заткнул за пояс.

— Назад! — крикнул капитан толпе обезумевших матросов, но те не послушались и, ведомые одним из стражников Теннеса, продолжили продвигаться по направлению к корме.

Филон опустился на колено и прижался спиной к бочонку с пресной водой, выжидая, пока судно на несколько мгновений выпрямится и замрет на гребне волны. Затем натянул лук и выстрелил. Метким был тот выстрел: стрела насквозь пронзила грудь начальника стражи Теннеса, и он рухнул замертво. Увидев это, остальные в испуге замерли на месте, цепляясь за фальшборты или что-либо еще, за что можно было держаться руками.

В толпе вдруг показался Теннес. Люди стали что-то кричать ему, а он — им в ответ, но в грохоте бури слов я разобрать не могла.

Филон пробрался ко мне в каюту, лицо его было мрачным.

— Святая, готовься присоединиться к Исиде на небесах. Испугавшись за свою жизнь, этот пес, царь Сидонский, дал согласие принести тебя в жертву. Я готов умереть вместе с тобой.

— Богиня благодарит тебя, о великодушный человек, и я, ее слуга, благодарю тоже, — отвечала я капитану с улыбкой. — Однако не бойся, ибо я не сомневаюсь: ни мне, ни тебе этой ночью умереть не суждено. А сейчас помоги мне. Давай выйдем на палубу и поговорим с этими шипящими змеями сидонскими.

— Но что ты скажешь им, святая?

— Богиня научит меня, — уверенно заявила я, хотя на самом деле даже не представляла, что скажу обезумевшей толпе. Я знала лишь, что какая-то сила толкала меня выйти и побеседовать с этими людьми.

И вот мы покинули каюту. Я держалась за Филона: устоять на ногах было очень трудно. Вся толпа — команда корабля и стражники — расступалась передо мной. Мы приблизились к обрубку сломанной мачты в центре палубы. Здесь я ухватилась одной рукой за основание мачты, а другой, в которой сжимала систр Исиды, махнула, подзывая людей к себе. Они подошли чуть ближе; среди них и царь, прикрывавший лицо плащом.

— Слушайте! — крикнула я. — Я знаю, что вы хотите принести меня, Пророчицу Исиды, в жертву своим богам! Глупцы! Разве Исида не могущественнее их всех? О Небесная Царица! Пошли знак, что ты сильнее иноземных богов!

С этими словами я запрокинула голову, устремив взгляд на луну, — ветер сорвал и унес мое покрывало — и стала ждать.

Огромный вал обрушился на нас, и корабль зарылся носом в толщу черно-зеленой воды. Когда он опять стал взмывать вверх, уже на новой волне, я увидела две темные фигуры, летящие с высоко задранного носа, и услышала чей-то крик:

— Охранные статуи сбило и священный огонь залит водой!

— Это ответ Исиды! — воскликнула я. — Ваши боги полетели туда, куда полетите и вы, все до единого, если дерзнете прикоснуться ко мне! Знайте, я не боюсь за свою жизнь, ее невозможно забрать у меня, но мне страшно за вас и за Сидон, который вскоре лишится царя, если только посмеете тронуть меня. Перестаньте кричать, и, хотя вы не заслуживаете этого, я помолюсь Исиде и упрошу ее спасти вас.

Глядя на меня с раскрытыми ртами, как на святую, все разом умолкли, и посреди ревущего шторма, в летящих брызгах и пене, я стала молиться: я просила Небеса сохранить этот корабль и тех, кого он несет, от страшных рифов, о которые прибой бился уже совсем близко.

И, о чудо: то ли шторм, устав от собственной ярости, стал стихать, то ли Тот, Кто слышит людские молитвы, с какой-то своей целью внял молитве моей — не знаю. Так или иначе, волшебство свершилось, и, хотя море продолжало гнать неисчислимые табуны белогривых волн, ветер внезапно стих: между водой и небом пал штиль.

— Великая богиня смилостивилась, и услышала меня, и спасла жизни вам, едва не убившим ее жрицу, — негромко объявила я. — А теперь возвращайтесь к своим веслам и гребите так, как не гребли никогда в жизни, если хотите отвести корабль от скал.

Толпа потрясенно молчала. Раззявив рты, люди не сводили с меня глаз! Наконец один матрос воскликнул:

— Ты богиня, ты и впрямь богиня! Прости нас, прости нас, рабов твоих, о Владычица Небесная!

И тут гребцы кинулись к веслам и с огромным риском, прилагая все силы, провели «Хапи» мимо мыса Кармель, где вода кипела над рифами, в открытое море.

— Что я тебе говорила, Филон? — сказала я капитану, когда он сопроводил меня назад в каюту.

Он не ответил, лишь приподнял кромку моего покрывала и прижал ее ко лбу.