Глава VI.
ПРОРОЧЕСТВО

Во дворец фараона меня несли в закрытом паланкине в сопровождении жрецов и жриц Исиды, облаченных в мантии и распевающих священные гимны. Справа от паланкина шагал седобородый Нут, слева — грек Калликрат, мастер церемоний.

Так мы подошли к дворцу, во внешних дворах которого было полным-полно стражи — греческих наемников; Калликрат прежде командовал некоторыми из них, хотя в гладковыбритом жреце Исиды, облаченном в белую мантию, его никто уже не узнавал. Эти люди внимательно глядели на нас, готовые, казалось бы, к насмешкам и все же побаиваясь; точно так же, как греки, вели себя финикийцы, сидонцы, уроженцы Кипра и прочие, собравшиеся во внешних дворах, словно бы в ожидании великого события.

Начальник стражи приказал эскорту жрецов и жриц дожидаться нашего возвращения в переднем зале, а нам троим — мне, Нуту и Калликрату — предложили проследовать в небольшой пиршественный зал, где угощались Нектанеб с несколькими наиболее высокопоставленными гостями. Среди них были царь Сидона, еще пара царей с Кипра, три греческих военачальника, трое знатных вельмож из Египта и другие. Присутствовали также и дамы царской крови, а среди них одна, мгновенно притянувшая к себе мой взгляд. Она была моложе меня — разница между нами составляла, полагаю, лет десять; высокая, стройная, смуглая и прекрасная, с невозмутимым лицом и ласковым взглядом больших печальных глаз цвета скорее темно-синего, нежели черного.

Едва мы вошли, как я, никогда не упускающая деталей, заметила в этих глазах страх, какой бывает у человека, узревшего возвращение некоего духа из чертогов смерти; заметила я также, как это щедро накрашенное лицо побледнело, а затем покраснело, когда к нему вновь прилила кровь; обратила внимание на то, что грудь молодой женщины под украшенным жемчугом нарядом вздымается так резко, что с нее даже слетел цветок, а коралловые губы красавицы приоткрылись, словно проронив ненароком припомнившееся имя.

Я удивилась: что же, интересно, так встревожило сию царственную особу? Уж точно не моя внешность: я была закутана в покрывало. Я быстро огляделась и заметила, что Калликрат, шагавший слева и чуть позади, внезапно сильно побледнел, сделавшись белым как мертвец и замер на месте, словно обратившись в камень.

— Кто эта царственная госпожа? — шепнула я Нуту сквозь покрывало; о том, что незнакомка принадлежит к царскому роду, я догадалась по диадеме с уреем на ее волосах цвета воронова крыла.

И тут мне припомнилась исповедь, которую я однажды выслушала, восседая на троне богини Исиды на острове Филы. Рассказ о том, как один мужчина полюбил девушку из царского дома Египта и ради нее убил единокровного брата; вспомнила я и о том, что этот исповедовавшийся был не кто иной, как жрец Калликрат. Теперь я поняла все, и, хотя Калликрат для меня был никем, лишь собратом по вере и служению богине, я тотчас возненавидела принцессу Аменарту и почувствовала, что отныне между нею и мною началась вражда нескончаемая, хотя отчего и почему это произошло — я не знала.

Затем взгляд мой упал на мужчину в царском облачении, сидевшего справа от фараона. Это был крупный человек лет сорокапяти, со смуглым красивым лицом и бегающими глазами — одна из кажущихся признаком жизнерадостности черт, которую я, однако, считала не чем иным, как маской, скрывающей сердце, полнящееся злодейскими промыслами. По его расшитой жемчугами пурпурной мантии, роскошным одеждам и головному убору я догадалась, что это, должно быть, Теннес Финикийский, царь Сидона, богатейший, по слухам, монарх на свете, город которого восстал против персов и во время войны с ними присоединился к Египту. Тотчас взвесила я этого человека на весах своего разума и заключила, что предо мною настоящий прохиндей, честолюбивый, трусливый и к тому же — как я судила по обилию всевозможных амулетов на нем — крайне суеверный.

На изучение остальных гостей времени уже не оставалось, поскольку фараон заговорил.

— Приветствую тебя, о Пророчица, — произнес он, поднявшись со стула и кланяясь нам или, скорее, мне. — Приветствую тебя, верховный жрец Исиды, Небесной Царицы, Владычицы Мира. Приветствую и тебя, жрец, главный мастер церемоний. Фараон благодарит вас всех за столь скорый ответ на его призыв, поскольку нынче вечером Египет нуждается в вашей мудрости, возможно более, чем когда-либо прежде за всю свою многовековую историю.

— Благоволи, о фараон, изложить, чего изволишь ты желать от нас, слуг вечной богини, — сказал Нут.

— А вот чего, верховный жрец. Вы должны провозгласить, какое будущее ждет нас. Слушайте все! Как вам известно, началась великая война. Присутствующий здесь великий Теннес, царь Сидона, мой союзник, с помощью греков, посланных ему мною, разбил персов, и против персов же восстал Кипр. Но нынче Артаксеркс Ох захватил власть в Персии, с помощью евнуха Багоя, своего советника и военачальника, убив всех, кто стоял на его пути к трону. Ох собрал несметное войско и двинулся на Сидон и Египет. Вот почему мы именно сейчас хотим знать, каким будет ход войны и каким богам мы должны принести жертвы для достижения победы.

— О фараон, — ответил Нут, — в былые годы, когда твой отец восседал на троне и я был керхебом, да, первым магом Египта, Нектанеб Первый тоже задавал мне подобные вопросы, и, помолившись моей богине, я отвечал ему теми словами, которые она вкладывала мне в уста. Никто тех слов никогда не слышал, кроме твоего отца, поскольку мы с ним оставались наедине — он да я. Но как-то раз прорицание мое вызвало у него такой гнев, что он вознамерился убить меня, и, дабы спасти свою жизнь, я бежал из Египта, направляясь туда, куда вела меня богиня. Впоследствии меня призвали обратно в Египет, и вот я вновь верховный жрец Исиды, хотя пост керхеба занят другим. Как знать, фараон, если я повинуюсь тебе, как повиновался твоему отцу, и богиня вновь изречет пророчества, которые не усладят царский слух, не пойдет ли в уплату за них жизнь моя?

— Клянусь, верховный жрец, — пылко воскликнул Нектанеб, — что бы ни открыла богиня, тебе не причинят вреда! Я клянусь в этом именем и троном святой Исиды, которой преподнесу щедрые дары, и делаю это в присутствии многочисленных свидетелей. Коли я нарушу свое обещание — да падет проклятие Исиды и всех богов Египта на голову мою и моих родных. А сейчас подойди поближе, чтобы я мог коснуться тебя скипетром, тем самым прощая все, что было или будет сказано против меня или моего двора, и возвращая тебе пост керхеба Египта, который отнял мой отец, ныне гостящий у Осириса.

Нут приблизился, и фараон дотронулся до него скипетром — кедровой палочкой, увенчанной золотой фигуркой Гора, которую всегда имел при себе: его тронное имя означало «Золотой Гор». Более того, он вернул Нуту пост керхеба и в знак этого, сняв с себя золотую цепь, возложил ее на плечи старцу и поклялся закрепить за ним сей пост и власть до самой смерти, а по окончании жизненного пути посулил старцу золотой гроб. От этого саркофага мой Учитель, однако, отказался, туманно объяснив, что, мол, последним сном ему суждено забыться вдалеке от Египта. Затем Нут отступил на несколько шагов назад, и в этот момент я заметила, что дочь фараона поднялась и прошептала на ухо отцу несколько фраз. Нектанеб выслушал и кивнул. Затем обратился к Калликрату:

— Подойди ко мне, жрец, названный Возлюбившим Исиду и ставший главным мастером ее церемоний. Принцесса Египта говорит, что в годы, когда она была юной девушкой, ты, прежде чем стать жрецом, занимал какой-то командный пост в отряде моей греческой стражи, чему я вполне могу поверить, судя по твоему сложению и выправке. Принцесса также говорит, что, если память не изменяет ей, ты убил кого-то в ссоре и по этой причине бежал от нас и искал прощения у Исиды. Коли такие события и впрямь имели место, я позабыл о них и ворошить прошлое не стану. Что было, то было, оставим это. И все же, если ты опасаешься, что вновь поползут старые слухи, которые могут навредить тебе, или же в отношении тебя замышляется месть, — подойди ко мне и получи прощение за прошлое, а заодно и прими от фараона подарок.

Я поразилась дальновидности и коварству принцессы, подсказавшим ей, как в своих интересах использовать настроение фараона и защитить того, кто когда-то любил ее. Я поняла, что женщина эта наверняка так же мудра, как и красива. Еще я поняла, что любовь грека не осталась без взаимности.

И вот Калликрат приблизился к трону и тоже удостоился прикосновения скипетром. Более того, фараон заговорил с ним таким же тоном, каким говорил с Нутом, прощая его и суля многое. В знак своего благоволения он подарил Калликрату золотой кубок работы греческого мастера, с двумя ручками, с выгравированными на нем миниатюрами, изображающими историю любви Афродиты и Адониса, и венком тех самых анемонов, что, как гласит легенда, выросли из капель его крови. Этот восхитительный, похожий на цветок кубок, из которого гости обязаны были отведать кипрского вина за здравие фараона и принести ему клятву в верности, Нектанеб взял со стола и велел передать Калликрату — необычайно щедрый подарок, давший мне понять, насколько глубоким было желание монарха умилостивить богиню в лице ее слуг.

Наконец личному писцу велели записать эти оглашенные фараоном указы, что тот немедленно исполнил, скрепив их печатью Нектанеба и передав свиток с одной копией Нуту, а вторую оставив для царского архива.

Так Нут и Калликрат получили высочайшую защиту от всех напастей. В мой же адрес не было сказано ничего, и произошло сие, как виделось мне, по двум причинам. Во-первых, потому, что я, Пророчица, уже была знакома фараону, который частенько советовался со мной по вопросам магии. Во-вторых, как «голос богини», я была священной и стояла выше награды или наказания от рук человека. По крайней мере, так я в тот момент полагала, а вот насколько я была права, мы увидим позже.

Итак, дары приняты, папирус спрятан под мантией Нута, в зале воцарилась тишина. Для меня, Айши, тишина эта полнилась предзнаменованиями. Моя душа, сделавшаяся необычайно чуткой, проницательной и опытной от многолетнего непрерывного созерцания и размышления над вещами, что выше всего земного, в тишине той как будто услышала дыхание пристально наблюдавших за Египтом богов. Мне чудилось, будто они тоже собрались здесь, дабы узнать судьбу этого своего древнего обиталища на земле. Да, я ощущала их надо мной — или, по крайней мере, ощущала сильнейшее волнение души.

Компания за столом больше не пила вина и прекратила разговоры. Все сидели очень тихо, глядя перед собой, и, несмотря на роскошь одежд и яркий блеск дорогих украшений, подчеркивавших принадлежность гостей к царской крови или высокой власти, присутствующие представлялись мне мертвецами в гробнице. Одна лишь принцесса Египта Аменарта казалась живой и находилась как бы вне пределов круга обреченных, ибо я заметила, с какой силой взгляд ее прекрасных глаз устремился к лицу безупречному, словно бы высеченному из мрамора, — лицу жреца Калликрата. Поняла я также, что, хотя грек и стоял со сложенными на груди руками, вперив взгляд в пол, он знал это, потому что и сам изредка тоже украдкой поглядывал на нее.

Наконец один из гостей не выдержал и заговорил. Это был суровый ликом, закаленный в боях греческий военачальник, которого, как я потом узнала, звали Клений; был он родом с острова Кос и командовал наемниками фараона.

— Во имя Зевса! — рявкнул Клений. — Люди мы, или камни, или тени из царства Аида? Пусть уж наконец ваши прорицатели прорицают, и покончим с этим, потому что у меня уже в горле пересохло и я хочу налить себе вина.

— Верно, — подхватил Теннес, царь Сидонский. — Прикажи им начинать, о фараон, ибо на заре я отплываю, а нам еще много чего следует обсудить.

И тут все гости заголосили: «Предсказывайте, предсказывайте!» — за исключением одной лишь Аменарты, которая жадно вглядывалась в лицо Калликрата, словно пытаясь разгадать, что скрывает холодная и бесстрастная маска жреца.

— Да будет так, — сказал Нут. — Но сначала я прошу фараона повелеть всем слугам удалиться.

Фараон взмахнул скипетром, и все виночерпии и слуги поклонились и вышли. Затем Нут сделал знак Калликрату, и тот встряхнул систр, который держал в руке, и своим низким, густым голосом проговорил нараспев восхваление богине, что всегда делалось, дабы вызвать ее присутствие.

Как только Калликрат умолк, Нут приступил к молитве.

— Услышь меня, твоего Пророка, о ты, кто была, есть и будешь, ты, в чьей груди заключена вся мудрость небесная и земная, — молился он. — Эти цари и вельможи жаждут знания, так яви же свое благоволение, провозгласи его для них. Они жаждут правды — так пусть узнают правду в таком виде, в каком представишь ее ты.

И вдруг старец умолк. Никто не раскрывал рта, и все же почудилось, будто кто-то шепнул приказ нам троим, поскольку внезапно Нут устремил на жреца Калликрата очень странный взгляд. В ответ жрец Калликрат, поднявшись с коленей, положил систр и, взяв в руки красивый кубок, подаренный фараоном, подошел к столу и омыл его чистой водой из серебряного кувшина, а затем наполнил до краев из того же кувшина и поднес его мне, Айше. Я поняла, что мне велят заглянуть в этот кубок и рассказать обо всем, что увижу.

Я поставила кубок на пол перед собой и, опустившись на колени, накрыла его своим покрывалом и вгляделась в воду, наполнявшую неглубокий золотой сосуд.

Некоторое время я не видела ничего, но вот наконец на поверхности появилось лицо — лицо царственной госпожи Аменарты, которая пристально глядела на меня из кубка. Да-да, и взгляд ее был жестким и как будто угрожающим: в глазах ее я прочитала ненависть и месть. Затем ее лицо сменилось другим — лицом жреца Калликрата, и в его глазах читались горе и страсть.

Я поняла, что богиня Исида говорит со мной о вещах, имеющих отношение ко мне, но не к судьбе Египта. В душе я молила Небесную Царицу избавить меня от тех видений, о которых ее не просили, но явить мне другие, поскольку это была моя идея — говорить фараону заранее продуманные расчетливые слова.

И тут вдруг явились непрошено другие видения — словно глаза мне раскрыл дух правды и судьбы. И явилось их множество, и все они были ужасающими. Я увидела поля сражений, тысячи павших воинов и пылающие города. Я увидела того царя с лживыми глазами, Теннеса... мертвым. Я узрела труп военачальника Кления, лежащий на груде тел зарубленных греков. И фараона Нектанеба, удирающего на корабле вверх по Нилу: я знала, что это был Нил, потому что течение струилось встречь носу его судна. Я видела, как фараона захватили чернокожие дикари и душили веревкой, пока язык его не вывалился изо рта и огромные круглые глаза не вылезли из орбит. Я узрела объятые пламенем храмы Египта и пьяного персидского царя, который с перекошенным от ярости лицом разбивал мечом статуи богов и безжалостно убивал жрецов на алтарях. Больше я не увидела ничего, но в голове моей вдруг зазвучал голос:

«Смерть Египту! Смерть и разорение! Смерть его царю, смерть его жрецам, смерть его богам! Кончено, кончено, все кончено!»

Я оттолкнула от себя кубок. Он опрокинулся, и — о чудо! — из него, марая белый мрамор пола, вытекла не вода, но кровь, а может, кроваво-красное вино. Я была не в силах оторвать от жидкости глаз! И все, абсолютно все присутствующие в зале тоже неотрывно глядели на этот ниспосланный богами ужас!

— Плутовство! — вдруг воскликнула Аменарта. — Под своим покрывалом она окрасила воду!

Остальные, особенно греки, тоже подняли крик, вторя принцессе:

— Это фокус! Наглый обман!

Молчал лишь фараон, который знал, что Айша, называемая Исидой, сошедшей на землю, не занимается фокусами; ведь Нектанеб и сам практиковал магию и видел подобные знамения, ниспосланные Сетом. Да уж, властитель выглядел напуганным и молчал, не сводя своих огромных глаз с кровавой лужи на мраморе.

— Это ответ, о принцесса Египта! — И я указала на мраморный пол. — Ответ крови.

— Крови! И чья же она? Персов?

— Нет, госпожа. То кровь многих из тех, кто сидит сейчас на этом пиру, но вскоре будет сидеть за столом у Осириса, а также тысяч тех, кто верен им. Однако ты, госпожа, не тревожься, твоей крови здесь нет. Полагаю, на пути твоем будет еще много бед, прежде чем сама ты отправишься в гости к Осирису... или, может статься, к Сету, — добавила я, отвечая ударом на удар.

— Огласи тогда их имена, Пророчица.

— Нет, имен я называть не стану. Попробуй угадать сама, госпожа, или попроси своего отца, фараона, разве он не маг? Хотя какое видение даруют ему боги, я не знаю. Ты обвинила в плутовстве меня, а вернее — саму Исиду. То есть оскорбила и богиню, и ее Пророчицу.

— Неправда, я назвала плутовкой лишь тебя! — вскричала принцесса, а между тем сердце ее сжималось от страха. — Да ты и есть самая настоящая обманщица! — Она повернулась к фараону. — А сейчас пусть эта храмовая колдунья, которая прячет свою омерзительную внешность за шелковым покрывалом, откинет его, чтобы мы могли видеть ее такой, какая она есть! И пускай ее обыщут и найдут сосуд с краской, который она прячет на груди или под одеждой!

— Верно! Обыскать ее! — подхватили гости, тоже явно напуганные.

— Нет нужды обыскивать меня, благородные господа, — произнесла я дрожащим голосом, словно и меня тоже охватил страх. — Я повинуюсь принцессе. Я сама откину покрывало, однако заклинаю вас, не насмехайтесь надо мной, когда увидите меня такой, какая я есть. Когда-то я была столь же красива, как и эта царственная госпожа, что отдает приказы, однако годы воздержания и бдений в поисках мудрости исказили черты лица и иссушили тело. И локонов моих не пощадило время, а, коснувшись тех волос, что еще остались при мне, истончило их. И все же я откину покрывало, и пусть сосуд бесценной краски станет наградой тому, кому первому удастся выхватить его у меня из-за пазухи или из-под моей мантии.

— Вот-вот, — проговорил один из гостей, это был царь Теннес. — А в уплату за обман мы заставим старуху выпить остатки из этого пузырька, дабы придать румянца ее старой тощей физиономии.

— Хорошо, — ответила я. — Я выпью остатки той краски, ведь она, полагаю, безвредна. О, прошу вас, не серчайте на бедную фокусницу за ее проделки.

Нут посмотрел на меня, словно бы собираясь вмешаться. Затем выражение его лица изменилось, как у человека, внезапно получившего приказ, который никто, кроме него, не слышал. Он опустил глаза, так ничего и не сказав, а я, наблюдая за Учителем, поняла, что такова воля богини — чтобы я сняла покрывало.

Я перевела взгляд на жреца Калликрата, но тот стоял недвижим, словно сам Аполлон, обратившийся в камень.

Во время этого спектакля я чуть ослабила завязки покрывала и капюшона и сейчас резким движением распустила их, явив себя присутствующим в наряде Исиды, каковой составляло лишь прозрачное облегающее платье, подвязанное на талии. На груди моей, свисая с жемчужной нити, красовались святые символы Исиды, вырезанные из драгоценных камней и золота, а на голове у меня был убор богини с распластавшим крылья золотым ястребом, отделанный сапфирами и рубинами, и урей, сверкающий алмазами; из-под головного убора почти до пят ниспадали мои роскошные вьющиеся волосы.

Так, скинув покрывало, я предстала перед ними, сложив руки на «корсете» из драгоценных камней под грудью.

— Узрите! Цари и властители, — заговорила я, — перед вами стоит храмовая колдунья в том жалком виде, в каком богам было угодно вылепить ее. А теперь пусть самый смелый из вас подойдет и заберет у меня потайной сосуд, что скрывает краску, при помощи которой я пыталась вас обмануть.

На мгновение повисла тишина, пока эти мужланы пожирали глазами мою девственную красоту, жадно схватывая каждую прелестную черточку идеального лица и совершенной фигуры. Аменарта глядела на меня, и румянец сходил с ее щек, и бледнели — о как же бледнели — ее полные, кораллового цвета губы. Затем сквозь эти губы прорвались слова:

— Это не женщина! Это сама богиня. Берегитесь ее, люди, она опасна...

— Нет-нет, — смиренно ответила я. — Я всего лишь бедная смертная, и даже не царской крови, как ты, госпожа... Простая смертная женщина, обладающая зачатками разума и мудрости, хотя, быть может, Исида ненадолго для услады ваших глаз и коснулась меня своим великолепием. Ну же, заберите у меня сосуд с краской, пока я вновь не набросила покрывало.

И тогда мужчины словно обезумели — все, кроме фараона, сидевшего в мрачной задумчивости.

— Богиню или простую смертную, — стали кричать они, — отдайте ее нам, ибо впредь мы уже никогда не сможем любоваться красотой других женщин!

Поднялся царь Теннес, с пылающим лицом сластолюбца, и бегающие глаза его впились в меня жадным взглядом.

— Клянусь Ваалом и Астартой! — воскликнул он. — Богиня она или женщина, в жизни своей не видел я такой красавицы, как эта Пророчица Исиды. Послушай, фараон, перед пиром мы с тобой затеяли спор. Ты пообещал мне для покрытия расходов Сидона в войне выплатить немало золота, но признался, что в Египте трудно столько собрать, разве только разграбить несметные сокровища Исиды. Быть может, сама богиня прознала о наших с тобой планах и таким вот образом осудила их. Так или нет, мне неведомо, но одно знаю точно: Исида послала тебе также и средства на уплату долга, необременительные для тебя и избавляющие от разграбления ее священных сокровищ. Отдай мне прекрасную жрицу, пусть ублажает меня своей мудростью... и иными прелестями, — (здесь вся компания грубо рассмеялась), — а я впредь даже не заикнусь о золоте.

Фараон слушал, не поднимая головы, затем посмотрел на меня, повращал своими огромными, навыкате, глазами и спросил:

— Что, по-твоему, больше разгневает богиню, царь Теннес: потеря золота или потеря Пророчицы?

— Полагаю, первое, фараон, поскольку золота у нее мало, а пророчиц — истинных или фальшивых — предостаточно. Послушай, отдай ее мне.

— Не могу, царь Теннес, ведь я дал клятву.

— Клятву ты давал этому престарелому верховному жрецу и вон тому, похожему на греческого бога, человеку в жреческой мантии, которого называют мастером церемоний, но этой даме ты ничего не обещал.

— Я поклялся Исиде, царь Теннес, и, если нарушу клятву, богиня отомстит мне. Можешь спокойно отправляться в путь: золото ты вскоре получишь сполна, но Пророчица не принадлежит мне, чтобы я мог вот так запросто ею распоряжаться.

Теннес вновь перевел взгляд на меня, и я, возненавидевшая наглеца всей душой, в ответ взглянула на него с интересом, что, похоже, еще больше распалило его.

Ибо нечестивец сей резко повернулся к Нектанебу и ответил ледяным от ярости голосом:

— Слушай меня внимательно, фараон. Дело, конечно, пустяковое, однако я желаю заполучить эту женщину, которая читает в сердцах богов и может пролить мудрость в мои уши. Итак, выбор за тобой. В Сидоне есть две почти равные по силе группы, что давно соперничают меж собой. Одни говорят мне: «Бери Египет в союзники и бейся с персом Охом, которого ты однажды уже разбил». Вторые же советуют: «Лучше заключи союз с Охом, и придет день, когда в награду ты сядешь на трон Египта!» Как тебе известно, я внял первому совету. Однако еще не поздно передумать в пользу второго. И быть может, в этом случае я поступлю дальновидно, если пророчество жрицы верно. — И Теннес показал на кровавое пятно на мраморном полу. — Добавлю еще вот что. За этим столом сидят мои военачальники и те, кто служит мне, а неподалеку стоит мой флот, а значит, мне бояться нечего. Так что если я передумаю, то без страха скажу тебе об этом в лицо. Поэтому предупреждаю: если не потрафишь мне в такой мелочи, то мои гонцы сегодня же поскачут в Сузы к Оху с посланием, которое порадует его слух, поскольку без помощи Сидона и его флота Египту этой войны не выиграть.

Так сказал Теннес и положил руку на рукоять своего короткого финикийского меча.

Лицо фараона, с которым впервые так смело говорили в его собственном городе и за его столом, побагровело от гнева, он едва сдерживался, чтобы не бросить вызов заморскому царю, как поступили бы многие великие монархи, занимавшие египетский трон до него. Однако, прежде чем Нектанеб успел раскрыть рот, его дочь Аменарта вновь что-то зашептала на ухо отцу, и хотя слышать ее слов я не могла, но по лицу принцессы прочитала их смысл. Вот они: «Теннес говорит правду. Без Сидона тебе не выстоять против персов, и Египет погибнет. Отпусти женщину. Исида поймет и простит, ведь иначе богине придется увидеть священный огонь персов, горящий на ее алтарях».

Фараон выслушал дочь, и гнев в его глазах сменила тревога. Вращая по привычке глазами, он посмотрел на Нута и с сомнением произнес:

— Я поклялся тебе, керхеб, и вон тому жрецу, но жрице я клятвы не давал, и, возможно, от моего решения теперь зависит судьба Египта.

Старый верховный маг на мгновение замер, как человек, прислушивающийся к тайному сообщению. Если так, то оно, похоже, прибыло, поскольку очень скоро Нут тихим голосом ответил:

— Фараон прав: судьба Египта зависит от этого дела, как и судьба самого фараона, а также царя Теннеса и многих других. А вот судьба стоящей перед вами провидицы, которую называют Исидой, сошедшей на землю, никак не изменится, чем бы все ни обернулось, потому что богиня непременно защитит ее. Как ты решишь, так и будет, властитель. Только решай скорее: по нашим правилам в это время я и мои товарищи, которые ждут снаружи, должны возвращаться в храм, чтобы провести вечернюю службу и сделать подношения богине Исиде, Царице Земной и Небесной, пред волею которой рано или поздно склонятся и фараон Египта, и царь Сидона, и персидский царь Артаксеркс Ох. Придет день, когда вы сами убедитесь в этом.

Так, довольно беззаботно, говорил Нут, и, слушая его, я рассмеялась, потому что теперь была уверена: мне нечего бояться Теннеса или любого другого мужчины на земле. Да, я смеялась, и смех тот компания, сидевшая за столом, посчитала странным: чему может радоваться женщина, которую вот-вот увезут в рабство? Я велела Калликрату подать мне мои покрывало и капюшон, а также плащ, который я скинула при входе в пиршественный зал, и, в то время как он помогал мне прятать мою красоту в складки покрывала, заметила, что, в отличие от всех прочих присутствовавших здесь мужчин, красота эта как будто нисколько не взволновала его: Калликрат словно бы наряжал мраморную статую или фигурку богини из слоновой кости, что по обязанности делал ежедневно на восходе солнца, умащая их благовониями и украшая гирляндами цветов. Хотя, возможно, жрец в нем настолько поборол мужчину, что он научился маскировать свои чувства. Или же причина была в том, что глаза принцессы Аменарты следили за каждым его движением. Невозмутимость грека разозлила меня, и я подумала: не будь я верховной жрицей Исиды, присягнувшей служить богине, дело приняло бы сейчас совсем другой оборот. Да, даже в тот судьбоносный момент такая мысль закралась мне в голову, а значит, в душе своей я не забыла, как встретились наши губы в храме на Филах. По крайней мере, я часто думала об этом, ибо времени для раздумий у меня имелось в избытке.

— Жрица, ты моя! — торжествующе взревел Теннес. — Через час будь готова отплыть со мной в Сидон!

— Ты и вправду полагаешь, что я твоя, царь Теннес? — словно бы в задумчивости спросила я, затягивая завязки покрывала и поправляя капюшон. — А вот я, представь, считаю иначе. Я, Айша, — свободнорожденная дочь знатного и древнего арабского рода. А если и рабыня, то вовсе не какого-то финикийца, которому совсем недавно посчастливилось стать царем, но самой Небесной Царицы, Вселенской Матери Исиды. Нет, Теннес, больше того — я сама Исида, Исида, сошедшая на землю. Так что берегись, финикиец. Если посмеешь осквернить меня хотя бы прикосновением, имей в виду: я, обладая подвластной мне силой, сделаю так, что Сидон очень скоро лишится царя, а Сет обретет новый труп. Ради своего же собственного блага и ради блага Сидона подумай еще раз хорошенько и оставь меня в покое!

Огромная нижняя челюсть Теннеса отпала, и он уставился на меня с раскрытым ртом.

— И все же ты пойдешь со мной, — глухо пророкотал он. — Что же до остального, то в Сидоне правит Астарта, а не Исида, так что знай: есть две Царицы Небесные.

— Верно, Теннес, фальшивая и истинная. И да убоится первая второй.

Затем я повернулась к Нектанебу и поинтересовалась:

— Фараон, твой приказ мне сопровождать твоего союзника в Сидон по-прежнему остается в силе? Как следует подумай, прежде чем отвечать, поскольку от твоих слов зависит очень многое.

— Да, жрица, он остается в силе. Я так сказал, и мой указ записан. Судьба Египта более значима, чем судьба любой жрицы, и, несомненно, царь Теннес будет обращаться с тобой достойно. Если же нет, то у тебя, как ты говоришь, есть сила, дабы защитить себя от него.

Я ответила с легким смехом, и он зазвенел, как падающие на мрамор серебряные монетки.

— Да будет воля твоя, фараон. Мне это труда не составит. Заодно посмотрю Сидон, пока он еще стоит, этот славный город, хозяин морей, пристанище для купцов. А пока я не ушла, рассказать тебе, фараон, какое видение было мне в том кубке, прежде чем вода в нем обратилась в кровь... с помощью краски из того сосуда, который никто из вас так и не нашел? Если только я правильно помню, а ты, фараон, и сам занимаешься магией и прекрасно знаешь, как быстро, словно сны на заре, тают такие видения... Так вот, если я верно все помню, оно имеет отношение к судьбе некоего великого монарха. Видел ли ты когда-нибудь, о фараон, царя, у которого на том месте, где должна красоваться цепь монаршей власти, — воротник из вервия, причем затянут он вокруг горла так крепко, что из царского рта торчит язык, а монаршие глаза вылезли из орбит? Нет? А может, мне стоит описать его лик?

— Ведьма! Проклятая ведьма! — вскричал фараон. — Забирай ее, Теннес, и ступайте прочь, иначе вскорости у себя на груди я взлелею гадюку! — И, поднявшись из-за стола, он повернулся и быстро зашагал из зала прочь.

И вновь я рассмеялась, отвечая ему:

— Да, мне придется идти, но фараон, кажется, ушел первым. Принцесса Аменарта, присматривай за отцом своим и береги его, потому как, думаю, он чересчур суеверен, а то, во что люди верят, зачастую сбывается само по себе и оборачивается против них.

Затем я подошла к Нуту и заговорила с ним, успев сказать лишь несколько слов, потому что стражники уже приближались ко мне.

— Ничего не бойся, дочь моя, — напутствовал он меня. — Тебе ничего не грозит.

— Я это знаю, Учитель, однако будь готов прийти мне на помощь, когда позову тебя: сердце подсказывает, что сделать это придется.

Он склонил голову, и тут подошли стражники. Покидая зал, я бросила взгляд на жреца Калликрата, который, словно забыв обо мне и нимало не интересуясь моей судьбой, так и стоял, подобно каменному изваянию, устремив взгляд на принцессу Аменарту, а она, в свою очередь, неотрывно смотрела на него.