Глава III.
БИТВА И БЕГСТВО

В конце концов беда все-таки обрушилась на нас. Как я уже говорила, о моей красоте и прежде судачили по всей Аравии (не только мужчины, но и мучимые ревностью женщины), поскольку те, кто путешествовал с караванами, передавали эти слухи от племени к племени, а те, кто плавал по морю, подхватывали их рассказы и переносили к дальним берегам. Но со временем к этой истории добавилась новая деталь: теперь рассказчики утверждали, что обладательница невиданной красоты является еще и «сосудом», который боги наполнили всей своей мудростью, да так, что на свете оставалось лишь несколько чудес, какие она не смогла бы сотворить, и лишь ничтожная капля таинств, ей неизвестных. И добавляли, не кривя душой, что произошло сие при помощи некоего Нута, бывшего прежде в Египте керхебом и верховным жрецом Исиды.

Вскоре молва благодаря мореплавателям достигла ушей фараона Нектанеба, жившего в городе Саисе, того самого монарха, который изгнал из страны прорицателя Нута. К этому времени он уже подумывал о том, чтобы вернуть старца, ибо нуждался в его боговдохновенных советах.

В конце концов фараон отправил к моему отцу Ярабу посланцев с требованием отдать меня в жены ему самому или его сыну, молодому Нектанебу. Нуту же было велено в целости и сохранности доставить меня в Египет, где ему будут возвращены все прежние должности.

Отец ответил от моего имени, что меньше всего я, Айша, рожденная свободной аравийкой, мечтаю стать одной из жен фараона — человека, уже стоящего на краю могилы, — а уж тем более супругой его сына. Что же касается Нута, то ему безопаснее оставаться в Озале, где он почетный гость, чем жить при дворе фараона.

Ответ показался Нектанебу настолько оскорбительным, что в отместку он отправил к нам армию, дабы покарать дерзкого Яраба, пленить меня, а Нута убить либо доставить в Египет в цепях. Об этих его коварных планах мы получили предупреждения: частично через жрецов Исиды в Египте, которые по-прежнему считали Нута своим главой, хотя на его посту тогда уже и пребывал другой жрец; частично же — из снов и откровений, которые посылали святому старцу Небеса. Поэтому мы заблаговременно приготовились и собрали немалые силы для борьбы с фараоном.

И вот наконец появилось его воинство: в основном на кораблях из Кипра и Сидона, правители которых в то время были союзниками или, скорее, даже вассалами Нектанеба.

Корабли подошли к берегам, а мы, наблюдая за ними со своих холмов, позволили врагу высадиться на нашей земле. Однако ночью, вернее, перед самым рассветом, когда неприятельский лагерь, разбитый посреди широкой долины, все еще оставался неукрепленным, мы хлынули на них со склонов холмов. Славный вышел бой: люди Нектанеба отважно сражались. В той битве, первой в моей жизни, я возглавила конников нашего племени и к тому моменту, когда показался краешек солнца, нанесла удар в самое сердце фараонова войска, а потом еще один, не чувствуя ни малейшего страха, потому что знала: я неуязвима.

В числе прочих бился против нас отряд греков, состоявших на службе у фараона, числом около двух тысяч. Отряд сей, возглавляемый опытным военачальником, стоял насмерть, в то время как остальные дрогнули и побежали. Трижды наши конники атаковали греков, и трижды нас отбрасывали назад. Тогда мне на помощь пришел отец со своими родными братьями, все верхом на верблюдах. Мы снова ударили и на этот раз прорвали оборону. Несколько греческих наемников увидели меня и попытались пленить в надежде доставить фараону. Они окружили меня, одному даже удалось ухватиться за уздечку моего коня. Я сразила его дротиком, но остальные схватили меня. Я воззвала к Исиде, и, думаю, она накинула на меня некий волшебный покров, поскольку враги вдруг повалились передо мной на землю с криками:

— Это не женщина, это богиня!

Однако я оказалась отрезана от нашего войска и окружена, а многие мои соратники были убиты.

Меня обступили враги, взяв в кольцо обнаженных мечей. И тут, в сопровождении верных воинов, появился мой отец на своем белом дромадере по кличке Ветер Пустыни. Они прорвали кольцо, и началась лютая сеча. Мой отец упал, пронзенный копьем греческого военачальника. Я увидела это и, обезумев от ярости, бросилась на командира наемников, проткнула ему дротиком горло, и он тоже упал. Тут поднялся крик, и войско фараона рассыпалось, кинувшись к кораблям. Некоторым удалось достичь их, но большинство наших врагов либо остались лежать на берегу, либо попали в плен.

Так закончилось это сражение, и таким получился ответ, который отправили мы из Озала Нектанебу. После того как по вине фараона был убит мой любимый отец, я возненавидела Египет, и не только Египет, но также Кипр и Сидон, на чьих кораблях прибыло сюда египетское войско, чтобы напасть на нас. Я поклялась отомстить им всем и в полной мере осталась верна клятве своей.

Когда отца моего не стало, я, дочь Яраба, заняла его место и взялась единолично править нашим племенем, сделав Нута своим советником, и правила достойно. Однако спустя несколько лет возникли новые трудности. К тому времени молва о моей красоте и победе над войском фараона разлетелась по всему свету, отчего еще более, чем прежде, меня стали осаждать с предложениями руки и сердца вожди и цари; и все они едва не сходили с ума, получив отказ. В конце концов неудачливые претенденты словно бы сделались товарищами по несчастью, ибо я сказала «нет» каждому из них — я, которую в зависимости от своей религии они величали и Хатхор, и Афродитой, и именами других богинь, славившихся необычайной красотой. Так вот, несостоявшиеся женихи вошли в тайный сговор и прислали ко мне гонцов с посланием следующего содержания: мой народ обязан выдать меня и отдать в жены одному из них (счастливца определит жребий); в случае отказа каждый из отвергнутых претендентов приведет войско, и все вместе они нападут на нас и перебьют наше племя, не оставив в живых никого, за исключением меня, — я при таком раскладе достанусь в награду тому, кто сможет захватить меня.

Услышав сие заявление, я пришла в ярость и приказала посланникам возвращаться обратно к своим господам с повелением передать им мое гневное «нет». Но когда гонцы отбыли, ко мне пришли старейшины племени и сказали:

— О дочь Яраба, о Айша Мудрая и Прекрасная, мы преклоняемся перед тобой и любим безмерно. Но, с другой стороны, мы также очень любим наших жен и детей и хотим жить, а не умереть. Как можем мы противостоять нескольким царям сразу, ведь людей в племени нашем ничтожно мало? Посему мы молим тебя, Айша, выбрать одного из них себе в мужья, ибо тогда из ревности они, несомненно, уничтожат друг друга, а нас, твоих слуг, оставят с миром. Или же, если ты не желаешь замужества, мы умоляем тебя на некоторое время укрыть где-либо свою красоту, дабы разгневанные цари не явились сюда искать тебя.

Я выслушала и рассердилась: эти трусы ставили собственное благополучие выше моей воли и отказывались биться с теми, кто угрожал мне. И все же, будучи дальновидной, я скрыла свои мысли и сказала, что подумаю и дам им ответ на третий день, считая от нынешнего. Затем я посоветовалась с Нутом, и мы вместе помолились богам — по большей части Исиде, дабы услышать ее предсказания.

Назавтра, еще до рассвета, караван из пяти верблюдов незаметно покинул город Озал и направился к морю.

На первом из тех верблюдов сидел старый купец. На втором ехала молодая женщина — то ли жена его, то ли дочь, то ли наложница, — плотно закутанная в покрывало. Три остальных верблюда везли товары — на первый взгляд самые обычные ковры, хотя на самом деле в ковры те были закатаны несметные сокровища: золото, жемчуга, сапфиры и другие драгоценные камни, которые на протяжении долгих лет собирали, копили на черный день мой отец Яраб и его предки, торговавшие мелким и крупным скотом.

Купцом тем был Нут, жрец и прорицатель, а женщиной — я, Айша. Богатства, как уже упоминалось, принадлежали мне, а верблюдов вели верные люди, служившие прежде моему отцу, а теперь давшие мне нерушимые клятвы верности.

Мы добрались до моря и отправились в Египет на корабле, который я велела приготовить заблаговременно. Побережье Аравии скрылось за кормой еще до того, как нас хватились, поскольку старейшинам я объявила, что обдумывать свой ответ отправлюсь в тайное место. Как слышала я позднее, когда стало известно о моем бегстве, все люди нашего племени горевали и стенали. Понимая, кого они потеряли, мои подданные били себя в грудь и рыдали, хотя, говорят, некоторые ревнивицы ликовали, потому что красотой своей я затмевала их.

Немногим позже цари и вожди, которых я провела, накинулись на моих соплеменников, пытаясь разузнать, где я, но те клялись, что я превратилась в богиню и вознеслась на небо. Некоторые женихи поверили, признавшись, что всегда считали меня отнюдь не простой смертной, однако остальные, умом попроще, заявили, что я наверняка где-то спряталась, и обрушились на мой народ войной, и рассеяли его, пленив многих и продав в рабство.

Дорого дети Яраба заплатили за то, что предали меня, хотя слышала я, что впоследствии они вновь стали великим народом под сильной рукой одного из потомков моего брата, незаконнорожденного сына шейха, и из поколения в поколение поклонялись мне как богине-охранительнице, поверив, что я была не женщиной, но духом, которого боги на некоторое время ниспослали на землю.

Между тем мы с Нутом благополучно прибыли в Навкратис, греческий город на Канопском рукаве Нила, и там остались под видом купца и его дочери, торгующих драгоценными камнями и иными дорогостоящими товарами, приумножая таким образом мое богатство, хотя в этом я совершенно не нуждалась — оно и так было огромным.

Именно здесь я впервые вышла на улицу, укрытая по восточному обычаю чадрой, чтобы спрятать свою красоту от мужских глаз.

Выдавая себя за торговцев, мы с Нутом прожили там чуть больше двух лет, и в то время я изучала историю Египта, традиции и язык египтян, училась читать их рисуночное письмо, которое греки называли иероглифами. Попутно совершенствовала свой греческий и читала работы великих греческих и римских писателей. Кроме того, я училась многим другим вещам, поскольку в начале года, когда фараона Нектанеба, добивавшегося моей руки, уже не было в живых и власть в Египте на некоторое время перешла к узурпатору Тахосу, по слухам сыну наложницы Нектанеба, мы переодетыми предприняли путешествие вверх по Нилу и прибыли в древние Фивы. Делали мы это без спешки, останавливаясь в каждом крупном городе, где нас радушно встречали верховные жрецы различных богов — Амона, Птаха и других, — поскольку этим жрецам Нут с помощью тайных знаков открывал себя. Конечно же, молва бежала впереди, и всякий раз кто-то уже встречал нас, и под защитой стен храма с нами обращались как с высокими гостями, хотя одеты мы были словно скромные странники. Всех этих жрецов мы находили в печали и гневе: богов греческих и даже персидских и сидонских египтяне теперь ставили выше своих собственных, но больше всего гневались служители оттого, что доходы у них отбирали в пользу греческих купцов; если прежде жрецы были очень богаты, то нынче бедствовали, боги оставались без должных пожертвований, а святые храмы ветшали.

Я все запоминала, ибо сердце мое болело лишь об одном — погубить египтян и их союзников, убивших моего отца, которого я так любила; к тому же эта миссия была предназначена мне судьбой. Так что слово здесь, слово там — я раздувала в душах жрецов огонь гнева, намекая на возможность бунта и воцарения в Египте новой династии — династии, как я тогда полагала, первой царицы — служительницы богов, Исиды, сошедшей на землю. План свой я также вкладывала в уста Нута, и встречали мой замысел не сказать чтобы с недоверием, поскольку те жрецы, которым мы поведали мою историю и с которыми поделились откровениями о моем предназначении, уже видели во мне нечто большее, чем простую женщину. «Может ли смертная дева, — невольно спрашивали они себя, — обладать такой красотой и столь глубокими познаниями? Уж не богиня ли она во плоти земной женщины?»

Однако на пути, что я задалась целью проторить, имелся и камень преткновения: каждый их тех верховных жрецов — не важно, поклонялся ли он Амону, Осирису Птаху, Хонсу или кому-то еще из богов, — лелеял мечту самому стать фараоном той новой династии. И вполне могло случиться так, что ревнивые жрецы попросту не сумеют прийти к согласию, что не редкость среди соперничающих священнослужителей.

Наконец мы прибыли в Фивы, где я с изумлением любовалась чудесными храмами, возведенными сотней царей, — величественными сооружениями, каковые ныне, как поведал мне Холли, лежат в руинах, хотя великий зал колонн, среди которых я любила бродить, отчасти сохранился. Также я пересекла тогда Нил и посетила гробницы фараонов.

Стоя под луной в пустынной Долине царей, я впервые задумалась о ничтожности жизни и мирской суете. Жизнь, поняла я, не более чем сон, все ее стремления и радости ничтожны. Взять хоть этих древних царей и цариц; в свое время некоторые из них были поистине великими — люди почитали их и поклонялись им как богам, и, когда монархи протягивали свои скипетры, мир трепетал. А что теперь? Остались одни имена...

Я видела великую царицу, чью гробницу не так давно разорили грабители — не то персы, не то греки. Они размотали мумию, сорвали с нее дорогие украшения и так бросили лежать ее, ту, которая прежде считалась олицетворением мировой роскоши и великолепия, — маленькое почерневшее и высохшее существо, скалящееся из пыли, как мертвая обезьянка, образ настолько дикий и нечеловеческий, что сопровождавший нас жрец, проявив неделикатность, не удержался от смеха. Я запомнила тот смех и впоследствии отплатила ему сполна, хотя бедняга так и не понял, откуда на него свалилось возмездие.

Я, Айша, имею немало грехов на своем счету и в те времена частенько ошибалась, как, наверное, ошибаюсь и нынче. Так, я непомерно гордилась своей красотой и одаренностью, которыми была наделена более щедро, чем любая другая женщина; кроме того, я вспыльчивая, мстительная и ведома лишь своими амбициями. Клянусь, однако, всеми богами на небесах, что никогда я не ставила дух превыше плоти и не желала достичь славы иной, чем слава земная. От плоти мои грехи, ибо ее породила плоть другая, а плоть есть воплощение греха. Однако душа моя безгрешна, потому что явилась на свет от того, что безгрешно, и, завершив свои цели здесь, обремененная знаниями и очищенная страданием, она вновь возвратится к своему первоисточнику. По крайней мере, на этой надежде зиждется моя вера.

Так случилось, что здесь, в Долине царей, я дала себе клятву поклоняться Богу (потому что все боги есть один единый Бог) и использовать мир земной как лестницу, по которой я смогу вознестись поближе к Его престолу.

Я поклялась в этом, призвав в свидетели старого Нута, однако заметила, что он лишь покачал своей мудрой головой и едва заметно улыбнулся. Возможно, хотя я забыла об Афродите и зове плоти, сам он помнил об этом; не исключено, что пророк, которому открыто будущее, уже тогда что-то угадал в моей судьбе, однако открыть сие ему дозволено не было. В то время я также ничего не ведала ни о том бессмертном Великом огне, что обитает в пещерах Кора, ни о его губительных дарах. И уж тем более не знала я, что сам Нут по воле богов был потомственным Хранителем огня.

Из Фив мы отправились вверх по течению, к Филам и Элефантине, где находилось святилище Матери Исиды и где недавно почивший Нектанеб, первый фараон этой династии (тот самый, что хотел насильно взять меня в жены), начал строить непревзойденной красоты храм этой богини. Сооружение сие завершил к сроку его сын Нектанеб Второй, с котором судьба впоследствии свела нас и которого именно мне было суждено отправить в небытие.

Здесь я целый год томилась в последних приготовлениях к тому, дабы полностью посвятить себя богине. Я постилась, очищала свое сердце и проходила различные испытания. И наконец, как-то раз, пребывая в одиночестве, я даже как бы умерла, и опустилась в пучину смерти, и пролетела через залы Смерти, преследуемая ужасными видениями, пока не узрела — или мне это почудилось? — богиню во всем ее величии и, пав к ее ногам, не лишилась чувств. Большего сказать я не могу даже сейчас, когда с того святого часа страхов и триумфа уже минуло более двух тысяч лет.

А когда я пришла в себя, то вот какие слова запечатлелись у меня в голове, хотя до сих пор не ведаю, от кого услышала их — от богини, которую я как будто бы видела, или же от некоего духа:

«Далеко на юге Ливии, в стране за Землей Пунт, лежит древний город, откуда пришла моя вера, и было сие еще до того, как в Египте появились люди. Туда, о Дитя Исиды, ты принесешь ее вновь, и там ты осенишь ее дыханием своим и сохранишь живой святую искру, каковая в конце концов обречена угаснуть на земле посреди тех северных снегов, на которые еще не ступала нога ни одного уроженца юга. В том краю, Дочь моя, в пустынной и разоренной стране, тебя радушно встретит Нут, мой Пророк. Там он поставлен охранять Дверь жизни, через которую ты, единственная из смертных женщин, пройдешь. Там ты обагришь свои руки кровью и там же, в одиночестве посреди гробниц, обливаясь слезами раскаяния, смоешь грехи свои. А еще из семени, что посеешь в огне в лоне мира, пожнешь ты жатву на горных вершинах посреди снегов».

Вот что я запомнила крепко-накрепко, когда проснулась, вернее, очнулась от обморока после ночи испытаний. Позже я повторила слова сии Нуту, своему наставнику, умоляя раскрыть их смысл, чего он, однако, так и не пожелал — или не смог — сделать. Правда, старик рассказал, что далеко на юге и в самом деле есть большой город, ныне разрушенный и малонаселенный, куда еще за тысячи лет до возведения пирамид пришли праотцы египетского народа. Также он сказал, что знает, как добраться в тот город морем и посуху, хотя и умолчал, откуда сие ему известно. Не объяснил он и остальные непонятные места из того сна. И все же, когда я изрядно утомила его вопросами, Нут рискнул предположить: возможно, богиня имела в виду миссию, которая будет возложена на меня после разорения или упадка Египта, — нести ее веру назад, к истоку, и там основать великую нацию служителей ее культа. Что же до Двери жизни, через которую я единственная могу пройти и стражем которой якобы поставлен он сам, и «северных снегов», то Нут объявил, что не знает, что сие означает, но выразил надежду, что в свое время все непременно выяснится.

Обо всем этом Нут говорил с некоторой беспечностью, как человек, который успокаивает испуганного ребенка, словно желая заставить меня думать, будто бы мне лишь приснился дурной сон. И я позволила убедить себя, поскольку таков подход человечества в отношении вещей, которые оно не в состоянии увидеть или потрогать руками, какими бы реальными эти вещи ни казались в час их познания.

Однако теперь, когда миновали две тысячи лет, я знаю, что видение то было пророческим. Разве нет на свете древнего города под названием Кор, где мне и впрямь суждено было найти Дверь жизни, которую сторожил Нут? Разве не грешила я там и не смывала от поколения к поколению кровь с рук своих, обливаясь слезами горького раскаяния, а потом не искупала тот грех тяжкой потерей, и позором, и муками душевными? И наконец, разве я не пожинаю на горных вершинах, посреди северных снегов, куда дух перенес меня, урожай слез, все еще держа в руках тлеющие угольки веры в то всепобеждающее Добро, что нам, жителям Древнего мира, было известно как Вселенская Мать Исида, которой я присягнула в храме на острове Филы?

Однако достаточно об этих вещах — время поговорить о них еще придет.