Четыре дня в южных штатах

Часть октября 1864 года, после падения Атланты, армии федералов и конфедератов под водительством Шермана и Худа соответственно, проделав многочисленные и безрезультатные марши и контрмарши, встретились у разделительной линии, проходившей по реке Куса в окрестностях Гейлсвилля (штат Алабама). Здесь в течение нескольких дней они отдыхали – по крайней мере, отдыхало большинство пехотинцев и артиллеристов. Чем занимались кавалеристы, не знал никто, кроме них самих; впрочем, это никого и не заботило. Все наслаждались мирной передышкой.

Я служил при штабе полковника Макконнелла, который, в отсутствие постоянного командира, руководил пехотной бригадой. Макконнелл был хорошим человеком, хотя и не умел сдерживать с полдюжины беспокойных и бесшабашных молодых парней, которые составляли его «военную семью». В большинстве случаев мы поступали в соответствии со своими желаниями, которые часто были связаны с разного рода авантюрами и эскападами. Как-то погожим воскресным утром лейтенант Кобб, адъютант, и я сели верхом и поскакали «на поиски приключений», как пишут в книгах. Выехав на дорогу, о которой мы ничего не знали, кроме того, что она вела к реке, мы проехали по ней около мили, когда увидели, что путь наш преграждает довольно широкий ручей. У нас был выбор: перейти ручей вброд или повернуть назад. Посовещавшись, мы направили своих коней в ручей на полной скорости, возможно считая, что скорость поможет нам преодолеть воду, как конькобежцу – тонкий лед. Коббу повезло, и он вышел на том берегу сравнительно сухим, зато его незадачливый спутник изрядно промок. Катастрофа оказалась тем сильнее, что на мне была блестящая новая форма, которой я очень гордился. Простите мне мое тщеславие! Такой замечательной моя форма уже никогда не была…

Полчаса я выжимал одежду и перезаряжал револьвер. Затем мы поскакали дальше. Еще полчаса мы двигались легким галопом под нависшими ветвями деревьев, образовавших нечто вроде арки. И вот мы очутились у реки, где увидели лодку и трех солдат нашей бригады. Они в течение нескольких часов прятались в зарослях и наблюдали за противоположным берегом, лелея надежду подстрелить какого-нибудь неосторожного конфедерата. Они никого не увидели. На том берегу, куда ни посмотри, тянулись кукурузные поля. За ними, на небольшой возвышенности, рос негустой лесок, который здесь и там прореживали плантации. Мы не заметили ни одного дома и ни одного военного лагеря. Мы знали, что на том берегу вражеская территория, но разбил ли противник лагерь на небольшой высоте в виду берега или в стратегически выгодных местах на несколько миль дальше, мы знали не больше, чем самый нелюбопытный рядовой в нашей армии. Мы не сомневались, что к реке выслали дозорных. Но очарование неизвестности овладело нами; тайна обладала старомодной притягательностью и манила нас с противоположного берега – такого мирного и мечтательного красивым и тихим воскресным утром. Искушение было велико, и мы поддались ему. Солдатам не меньше нашего хотелось рискнуть, и они с готовностью вызвались участвовать в нашем безумном предприятии.

Спрятав лошадей в зарослях тростника, мы отвязали лодку и поплыли на тот берег.

Найдя подходящее место для высадки, мы первым делом позаботились о том, чтобы покрепче привязать нашу лодку и спрятать ее под нависшим берегом. Мы хотели поспешно отчалить в том случае, если нам не повезет и враг погонится за нами. Шагая по кукурузному полю, мы впятером уверенно шли на позиции конфедератов. Трое были вооружены винтовками Спрингфелда и двое – револьверами Кольта. Дополнительного преимущества в виде военного оркестра и знамен у нас не было. Одно благоприятствовало экспедиции, придавая нам уверенность в успехе: у нас не было недостатка в офицерах – один офицер приходился на полтора рядовых.

Пройдя с милю, мы подошли к опушке леса и пересекли дорогу, на которой не было видно следов колес, зато было много отпечатков копыт. Мы посмотрели на них… и зашагали дальше. Еще через несколько сотен шагов мы увидели плантацию, которая находилась справа от дороги. Как часто случалось на Юге во время войны, поля не были вспаханы и заросли бурьяном. Неподалеку от дороги стоял большой белый дом; мы заметили рядом с ним женщин, детей и нескольких негров. Слева от нас находился негустой лесок, по которому могла проскакать кавалерия. Прямо впереди дорога шла в гору; за подъемом мы ничего не видели.

Вдруг на возвышении показались два всадника в серых мундирах; их очертания на фоне неба казались гигантскими. В тот же миг сзади послышалось звяканье и топот. Развернувшись, я увидел человек двадцать всадников, которые рысью приближались к нам. И на холме количество великанов значительно выросло. Судя по всему, наше вторжение в южные штаты окончилось неудачей.

В следующие несколько секунд все происходило очень быстро. Выстрелы были частыми, быстрыми – и необычно громкими. По-моему, ни одного ответного выстрела с нашей стороны не последовало. Кобб находился впереди слева, я справа – нас разделяли два шага. Он сразу же нырнул в заросли. Три солдата и я перелезли через ограду и пустились бежать по полю – мы, несомненно, правильно решили, что всадники не сразу погонятся за нами. Пробежав мимо дома, который теперь бурлил жизнью, как пчелиный улей, мы взяли курс на болото в двухстах-трехстах ярдах дальше. Я спрятался в зарослях, а мои спутники, как выразился бы потерпевший поражение командир, отступили. Я лежал, тяжело дыша, и слушал крики, цокот копыт и одиночные выстрелы. Кто-то спустил собак, и мысль об ищейках чрезвычайно напугала меня.

Мне показалось, что прошло около часа, но, скорее всего, прошло лишь несколько минут. Не слыша шума погони, я осторожно отыскал место, откуда, по-прежнему невидимый, я мог наблюдать за ходом схватки. Единственными врагами в пределах видимости оставалась группа всадников на холме в четверти мили от нас. К этой группе бежала женщина, за которой следили взглядами все, кто находился рядом с домом. Я подумал, что она обнаружила мое укрытие и собирается меня «выдать». Встав на четвереньки, я как можно быстрее пополз назад, к тому месту на дороге, где мы встретили врага и не успели его победить. Футах в десяти от дороги я угодил в заросли шиповника, где и пролежал весь остаток дня, выслушивая унизительные замечания о храбрости янки и вселяющие уныние предположения о том, какая участь меня ожидает, если меня поймают. Враги медленно передвигались туда и обратно мимо моего укрытия, обсуждая утреннее происшествие. Я услышал, что три рядовых пустились бежать, и через десять минут их схватили. Очевидно, их повезли в Андерсонвилль; что стало с ними потом – бог знает. Остаток дня вражеские солдаты тщательно обыскивали болота, стремясь обнаружить меня.

Когда стемнело, я осторожно выбрался из укрытия, пригнувшись, перебежал дорогу и направился к реке через кукурузное поле. Ох уж эта кукуруза! Ее стебли возвышались надо мной, как деревья, и моему взгляду были доступны лишь кукурузные початки да звезды прямо у меня над головой. Поскольку я никогда не видел алабамские кукурузные поля, не переставал удивляться. Трудно понять, как можно укрыться в кукурузе, пока не окажешься на таком поле безлунной ночью.

Наконец я вышел к реке и окаймлявшим ее деревьям, плакучим ивам и тростнику. Я собирался переплыть реку, но течение было быстрым, а вода опасно темной и холодной. Другой берег исчезал в тумане, и я видел воду лишь на расстоянии нескольких шагов от себя. Оценив риск, я оставил мысль о переправе вплавь и осторожно побрел вдоль берега, ища то место, где мы привязали лодку. Я, конечно, почти не сомневался в том, что место нашей высадки охраняют – или, раз уж на то пошло, что лодка еще там. Кобб, несомненно, до нее добрался… Но надежда никогда не умирает в душе человека, и оставался шанс, что его убили до того, как он добрался до лодки. Наконец я вышел на дорогу, по которой мы шли утром, и полночи осторожно подкрадывался к месту нашей высадки с пистолетом в руках и сердцем в пятках. Лодка пропала! Я зашагал по берегу, надеясь отыскать еще одну.

Одежда моя еще не просохла после утреннего купания, зубы стучали от холода, но я все шел вдоль реки, пока кукурузные поля не закончились. Впереди показался густой лес. По нему я пробирался с трудом, дюйм за дюймом. Вдруг, выйдя из зарослей на поляну, я наткнулся на лагерный костер, окруженный лежащими фигурами, на одну из которых я едва не наступил. Часовой, которого следовало бы расстрелять, сидел у кострища, положив карабин на колени и опустив подбородок на грудь. За ним стояла группа расседланных лошадей. Солдаты спали, часовой спал, лошади спали. Зрелище было неописуемо странным! Какое-то время мне казалось, что все они неживые, и в моем сознании всплыло стихотворение Теодора О’Хары «Бивак мертвецов». Мною овладело чувство чего-то сверхъестественного; я совершенно не думал о неминуемой опасности собственного положения. Опомнившись наконец, я вздохнул с облегчением и, неслышно вернувшись в лес, зашагал назад по собственным следам, никого не разбудив. Яркость, с какой я теперь вспоминаю ту сцену, остается для меня одним из чудес памяти.

С трудом сообразив, где нахожусь, я взял хорошо влево, чтобы подальше обойти сторожевой отряд по пути к реке. В конце концов я наткнулся на более бдительного часового, которого поставили в самой чаще. Он выстрелил в меня без предупреждения. Для солдата неожиданный выстрел среди ночи полон значительности. В моем же положении – меня отделили от моих товарищей, я пробирался по незнакомой местности, окруженный врагами и прочими неведомыми опасностями, – вспышка и грохот выстрела стали особенно ужасными. Инстинкт велел бежать, так я и поступил; но был ли достаточно осмотрителен, судить не берусь, тем более в воспоминаниях. Я вернулся на кукурузное поле, отыскал реку, пробежал по берегу назад и забрался на низкую раздвоенную ветку дерева. Там я сидел до рассвета, как птица в наспех сооруженном гнезде.

В серых предрассветных сумерках я увидел, что нахожусь напротив вытянутого в длину острова, отделенного от материка узким и мелким проливом, который я без труда перешел вброд. Плоский и ровный остров почти целиком был покрыт непроходимыми зарослями тростника и ползучими колючками. Пробираясь на другую сторону, я получил возможность еще раз взглянуть на противоположный берег – так сказать, страну Шермана. Я не увидел там никаких обитателей. Заросли спускались к воде. Холодная вода больше не пугала меня; сняв сапоги и мундир, я приготовился плыть. Тут произошла странная вещь – точнее, в странный миг случилось нечто знакомое. Перед моими глазами как будто проплыло черное облако. Вода, деревья, небо – все заволокло мраком. Я слышал рев настоящего потопа, чувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Потом я больше ничего не слышал и не чувствовал.

В сражении на горе Кеннесо в июне предыдущего года меня тяжело ранило в голову, и в течение трех месяцев я был не годен к службе. Откровенно говоря, с тех пор я не принимал участия в боевых действиях, так как тогда, как и еще много лет после того, был склонен к обморокам, часто без всякой непосредственной причины. Чаще всего я терял сознание от слабости, возбуждения или крайней усталости – иногда весьма кстати.

Солнце высоко стояло в небе, когда я пришел в себя. Голова у меня по-прежнему кружилась, и я почти ничего не видел. Переплывать реку в таком состоянии было бы безумием; я решил соорудить плот. Обойдя остров, я нашел с одной стороны небольшое бревенчатое строение без крыши, построенное с неизвестной мне целью. Несколько бревен мне с трудом удалось перетащить к воде, где я спустил их на воду, перевязав лозами. К закату мой плот был готов и покачивался на воде; я положил на него мундир, сапоги и пистолет. Затем я вернулся в заросли, ища какое-то подобие весла. Вглядываясь в тростник, я услышал металлический щелчок – кто-то взводил курок! Меня взяли в плен.

История этого бедствия коротка и проста. Один конфедерат из «национальной гвардии», услышав шум на острове, прискакал туда, спрятал лошадь и незаметно выследил меня. Читатель, если вы когда-нибудь попадете в плен, желаю, чтобы вас пленил такой же замечательный малый! Он не только оставил меня в живых, но и предотвратил неуклюжее и неблагодарное покушение на собственную жизнь (подробности я лучше опущу), просто взяв с меня честное слово, что, пока нахожусь в его власти, я больше не попробую бежать. Бежать! Я не сумел бы бежать даже от новорожденного младенца.

В тот вечер в доме моего тюремщика устроили прием, на который собрались представители элиты со всей округи. Что за зрелище! Офицер-янки в полной форме – за вычетом лишь сапог, которые не налезали на его распухшие ноги, – стал достойным зрелищем, и те, кто пришли насмехаться, остались, чтобы просто поглазеть на меня. Больше всего, по-моему, их занимало то, как я ел. Развлечение продлилось допоздна. Они были слегка разочарованы тем, что у меня не оказалось рогов, копыт и хвоста, однако стойко справились с разочарованием. Среди тех, кто пришел поглазеть на меня, была очаровательная молодая женщина с плантации, возле которой мы накануне столкнулись с врагом, – та самая, которую я заподозрил в намерении выдать мое укрытие. Такого намерения, как оказалось, у нее не было. Она бежала к группе всадников, чтобы узнать, не ранен ли ее отец – кем, хотелось бы мне знать. Никто меня не связывал. Тюремщик даже оставил меня с женщинами и детьми, а сам пошел узнавать, что со мной делать. Можно сказать, что прием стал явно успешным. Сожалеть можно лишь о том, что гость, по невоспитанности своей, заснул крепким сном среди празднества, и его уложили в постель сочувственные и, как у него есть основания полагать, нежные руки.

На следующее утро два вооруженных всадника повели меня дальше. Помимо меня, с ними шел еще один пленник, захваченный во время рейда на тот берег реки. Он оказался довольно неприятным типом – иностранец, метис, который достаточно неплохо владел нашим языком, чтобы продемонстрировать собственную несдержанность. Мы шли весь день, время от времени встречая небольшие отряды кавалеристов. Все они, за исключением одного офицера из Техаса, обращались с нами вежливо. Однако мои охранники предупредили: если нам повстречается Джефф Гейтвуд, он, наверное, отберет меня у них и повесит на ближайшем дереве. Несколько раз при приближении всадников они приказывали мне отойти в сторону и спрятаться в зарослях. Один из них оставался рядом и охранял меня, а второй двигался дальше с моим спутником-пленным, за чью шею они как будто совсем не опасались. Да и я от всей души желал, чтобы его повесили.

Джефф Гейтвуд был командиром «партизан» и пользовался в округе дурной славой. Друзья боялись его больше, чем враги. Мои охранники рассказывали невероятные истории о его жестокости и подлости. Судя по их словам, в воскресенье я наткнулся в лесу именно на его лагерь.

На ночлег мы остановились на ферме, пройдя не более пятнадцати миль из-за состояния моих ног. Нас накормили, а потом разрешили спать у костра. Мой спутник снял сапоги и вскоре крепко заснул. Я не стал раздеваться и, несмотря на усталость, не сомкнул глаз. Один из охранников также разулся и снял мундир, положил оружие себе под голову и заснул сном праведника. Второй сидел в углу у печи и караулил. Жилище, в котором мы ночевали, представляло собой бревенчатую хижину, разделенную на две части. Между двумя частями располагалось открытое пространство, накрытое крышей, – такая архитектура не редкость для тех краев. В своеобразный двор, где мы находились, можно было попасть снаружи. Напротив входа горел костер. У двери стояла кровать, на которой спали старик, хозяин дома, и его жена. Их «спальня» была частично отделена от нас занавеской.

Через какое-то время часовой начал зевать, потом клевать носом. Скоро он растянулся на полу, сжимая пистолет, но по-прежнему смотрел на нас. Какое-то время он лежал, приподнявшись на локте, потом положил голову на руку и замигал глазами, как сова. Я время от времени притворялся, будто храплю, а сам наблюдал за ним, приоткрыв глаза. Вскоре случилось неизбежное – он крепко заснул.

Полчаса спустя я тихо встал, особенно стараясь не побеспокоить подлеца, лежавшего рядом, и как можно неслышнее направился к двери. Как я ни старался все делать бесшумно, щелкнул замок. Старуха села на кровати и посмотрела на меня. Поздно! Я метнулся за дверь и что было мочи побежал к ближайшему лесу, в выбранном заранее направлении. На бегу я перемахивал через ограды, как заправский гимнаст. За мной гналась целая свора собак. Говорят, что в штате Алабама больше собак, чем детей школьного возраста, причем содержание собак обходится дороже. Вероятно, их высоко ценят.

Оглядываясь на бегу, я видел и слышал, что на ферме поднялась суматоха. К моей радости, старик, очевидно не понимая, куда подевалась свора, громко подозвал собак. Они оказались послушными и вернулись домой; в противном случае старый мошенник получил бы только мой скелет. Так что угроза быть разорванным ищейками снова миновала. Бояться другой погони у меня не было причин. Внимание часового всецело занимал пленник-иностранец, а в лесу, да еще в темноте, я без труда ушел бы от второго часового – или, если бы понадобилось, без труда застал его врасплох. Как бы там ни было, никто за мной не гнался.

В пути я ориентировался по Полярной звезде (которую никогда не устану благодарить), старался держаться дальше от дорог и открытых мест возле домов. Я шел по лесу, продирался сквозь заросли, переплывая каждый поток, какой попадался мне на пути (судя по всему, некоторые из них я переплывал не однажды). Я выбирался на берег, цепляясь за ветки, стебли тростника и за все, за что можно ухватиться. Попробуйте безлунной ночью прогуляться даже по самой знакомой местности, и вы получите незабываемые впечатления. К рассвету я, наверное, не прошел и трех миль. И одежда моя, и кожа были изорваны в клочья.

В течение дня я старался держаться дальше от полей, за исключением кукурузных; но в прочих отношениях поход стал заметно легче. Благодаря легкому завтраку из сырого сладкого картофеля и хурмы я немного взбодрился, хотя по-прежнему страдал от колючек, веток и острых камней, которые попадались мне в лесу.

Ближе к вечеру я вышел к реке, но в каком месте – трудно сказать. Отдохнув полчаса, пылко помолившись за сохранение собственной жизни, я бросился в воду и поплыл. Выбравшись в очередной раз на берег, я по-прежнему держал курс на север. Продравшись через заросли, я вдруг очутился на пыльной дороге, и глазам моим предстало самое отрадное зрелище. Я увидел двух патриотов в синем, которые волокли украденную свинью!

Позже тем же вечером полковник Макконнелл и его штаб сидели вокруг костра перед его палаткой. Все находились в добродушном расположении духа; кто-то только что рассказал смешную историю о человеке, которого разорвало пополам пушечным ядром. Вдруг нечто, спотыкаясь, вышло к ним из темноты и упало в костер. Кто-то вытянул его за конечность – вроде бы за ногу. Они перевернули создание на спину и осмотрели его – они не были трусами.

– Что там, Кобб? – спросил командир, не беря на себя труд встать.

– Не знаю, полковник, но, слава богу, оно мертвое.

Мертвым оно не было.