Преступление на Пикеттс-Милл

Бывают события, по самой своей природе обреченные на забвение, невзирая на интерес, который они могут представлять. О них упоминают вскользь, в связи с другими, более значимыми событиями, частью которых они являются; так шум волн, которые разбиваются о далекий берег, не замечают из-за постоянного грохота. Многие ли знатоки нашей Гражданской войны помнят название «Пикеттс-Милл», за которым кроются героизм и упорство, проявленные во время ужасной резни с целью достичь невозможного? Неполные и разрозненные рассказы о том сражении спрятаны в официальных рапортах победителей; побежденные не сочли его достаточно важным для того, чтобы сообщить о нем отдельно. Генерал Шерман в своих мемуарах не упоминает Пикеттс-Милл, хотя все началось именно по его приказу. Генерал Ховард написал отчет о кампании, эпизодом которой стало сражение при Пикеттс-Милл, но уделил ему всего одну фразу. Однако именно генерал Ховард его запланировал, и сражение проходило у него на глазах. В самом ли деле происшествие было таким незначительным, чтобы оправдать невнимание к нему? Судить читателю.

Сражение состоялось 27 мая 1864 года, когда армии генералов Шермана и Джонстона встретились возле Далласа (штат Джорджия) во время памятной «Атлантской кампании». В течение трех недель мы теснили конфедератов на юг, отчасти совершая маневры, отчасти в боях. Мы вытеснили их из Далтона, из Ресаки, через Адерсвилль, Кингстон и Кассвилль. Обе армии выражали готовность сражаться, но сражаться на своих условиях. В Далласе Джонстон в очередной раз остановился, а Шерман при виде вражеских рядов начал обычный для него маневр, стремясь занять более выгодное положение. Дивизия генерала Вуда из корпуса Ховарда заняла позицию напротив правого фланга конфедератов. 26 мая, поняв, что на него наступает Шофилд, который находился еще левее Вуда, Джонстон отвел свой правый фланг (полка) через реку; мы же, перекликаясь, последовали за ним в лес. Произошли отдельные стычки с врагом. С наступлением темноты мы заняли новую позицию, которая находилась почти под прямым углом к прежней, – Шофилд зашел конфедератам в тыл.

Читая отчеты о военных операциях, в которых указаны относительные позиции противоборствующих сторон, как в предыдущих абзацах, штатский читатель не должен полагать, что подобные сведения были известны всем, кто участвовал в сражении. Подобные утверждения часты, и их делают даже представители высшего командования в свете более поздних разоблачений, например, официальных рапортов врага. Однако офицеры низшего ранга редко осведомлены о расположении вражеских сил, даже о тех, с кем они непосредственно сражаются, разве что узнают что-то случайно. Ну а низшие чины знают лишь, какое оружие у них в руках. Едва ли им известно, какой полк находится справа или слева от них. Если день пасмурный, они не знают даже, где какая сторона света. В целом можно сказать, что знания солдата о том, что происходит вокруг, граничат с его официальным отношением к происходящему и с его личной связью с происходящим; о том, что творится непосредственно вокруг него, он чаще всего узнает (если вообще узнает) лишь впоследствии.

В девять часов утра 27 мая дивизию Вуда отвели назад и заменили дивизией Стэнли. При поддержке дивизии Джонстона она в десять часов выдвинулась влево, в тыл Шофилду, пройдя четыре мили по лесу, и в два часа пополудни достигла позиции, откуда генерал Ховард собирался ударить в тыл врагу – или, по крайней мере, зайти с фланга, посеять замешательство во вражеских рядах и подготовить легкую победу для поддерживающей атаки с фронта. Выбрав генерала Ховарда для этого отважного предприятия, генерал Шерман, несомненно, помнил сражение при Чанселорсвилле, где Джексон Каменная Стена по приказу Ховарда проделал сходный маневр. Опыт – естественная школа, он учит тому, как надо учить.

Однако необходимо отметить несколько различий. В Чанселлорсвилле нападал Джексон; на Пикеттс-Милл – Ховард. В Чанселорсвилле нападали на Ховарда; на Пикеттс-Милл – на Худа. Важность первого различия удваивалась вторым.

Насколько всем известно, атаку вели колонной, состоявшей из нескольких бригад; ведущей была бригада Хейзена из дивизии Вуда. То, что Хейзен понял приказ именно так, я услышал от него самого во время марша, поскольку я служил при его штабе. Но после марша, который мы проделали со скоростью менее мили в час, мы еще три часа стояли на месте – словно для того, чтобы ознакомить врага с нашими намерениями. Кроме того, нашу ослабленную бригаду в составе полутора тысяч человек послали вперед, на подмогу армии генерала Джонстона, без поддержки. «Мы введем в действие Хейзена и посмотрим, добьется ли он успеха». Услышав такие слова генерала Вуда, обращенные к генералу Ховарду, мы впервые узнали об истинной природе порученной нам задачи.

Покойный генерал У.Б. Хейзен, прирожденный боец, кадровый военный, после войны начальник связи армии, был самым ненавидимым из всех известных мне людей.

Одно воспоминание о нем наводит ужас на всех недостойных военных. Он прожил бурную жизнь и постоянно находился в центре скандалов. Его немилость имели несчастье навлечь на себя Грант, Шерман, Шеридан и бесчисленное множество не столь известных людей; всех их он пытался наказать. После войны он не раз становился центральной фигурой военных трибуналов или расследований конгресса; его обвиняли во всех грехах – от воровства до трусости. Его переводили на малозначительные посты, на него «наскакивали» представители прессы, его предавали публично и частным образом, но он всегда выходил победителем. Будучи начальником связи, он враждовал с военным министром и подвергал его слова сомнению. Он обвинял Шеридана во лжи, Шермана в варварстве, Гранта в неспособности исполнять свои обязанности. Он был агрессивным, высокомерным тираном, благородным, правдивым, отважным воином, верным другом и одним из самых невыносимых людей. Долг был его религией; подобно мусульманину, он насаждал свою религию мечом. Его миссионерские усилия главным образом были направлены против духовной тьмы старших по званию, хотя он охотно отвлекался от преследования грешного командира и отдавал приказ наказать укравшего курицу ординарца: вора сажали на деревянные козлы и привязывали к его ногам тяжелые камни. Один бригадный генерал называл Хейзена «синонимом неповиновения». Поскольку мой командир, мой друг и мой учитель военного искусства уже не может ответить на нападки, пусть за него ответят его дела. Узнав от Вуда, что его вводят в действие и «посмотрят, какого успеха он добьется в разгроме армии» – и, услышав, что Ховард согласен, – он, не говоря ни слова, поскакал к своей ослабленной бригаде и стал терпеливо ждать команды «Марш!». Лишь по выражению его лица, которое приучился распознавать, я понял, что он считает приказ преступной ошибкой.

В течение целых семи часов враг узнавал о наших передвижениях и готовился нас встретить. Генерал Джонстон пишет:

«Укрепленная траншеями линия федеральных войск [мы не окапывались! – Примеч. авт.] настолько растянулась влево, что мы сочли необходимым перебросить дивизию Клеберна к корпусу Харди на нашем правом фланге, где она закрепилась рядом с людьми полка».

Генерал Худ, который командовал корпусом противника на правом фланге, пишет:

«Утром 27-го стало известно, что враг стремительно наращивает левый фланг, угрожая моему правому флангу. Навстречу выдвинулся Клеберн, и в половине шестого пополудни началась ожесточенная атака на правый фланг. Противника встретил генерал-майор Уилер со своим кавалерийским эскадроном. Нападение на Клеберна и Уилера отличалось большой последовательностью».

Вот каково было тогдашнее положение: ослабленная бригада, состоявшая из полутора тысяч человек, ждала приказа наступать. Сзади толпились солдаты из других подразделений, исполнявшие роль зрителей. Бригаде предстояло подняться на четверть мили по склону холма. Путь лежал через почти непроходимые заросли, прорезанные глубокими оврагами. Они должны были преодолеть укрепления, которые сооружали не спеша и охраняли двумя дивизиями опытных солдат, закаленных в боях, как и они сами. Правда, всех подробностей мы не знали, но, если бы кто-то, помимо Вуда и Ховарда, ожидал «легкой победы», он должен был бы выбрать более выгодную диспозицию. Мне, как инженеру-топографу, приказали спешно осмотреть местность впереди. Во время осмотра я достаточно далеко продвинулся вперед по лесу и отчетливо слышал разговоры ждущих нас врагов, о чем и доложил по возвращении. Однако с нашей позиции не было слышно ничего, кроме завывания ветра в ветвях деревьев и птичьего пения. Кто-то заметил: жаль их пугать, но придется немного пошуметь. Мы посмеялись; люди, ждущие смерти на поле боя, смешливы, хотя их смех и не заразителен.

Бригада состояла из четырех батальонов; два стояли впереди и два сзади, на расстоянии около двухсот ярдов. Правым передним батальоном командовал полковник Р.Л. Кимберли из 41-го Огайского полка, левым – полковник О.Х. Пейн из 124-го Огайского, задними батальонами командовали полковник Дж. С. Фой из 23-го Кентуккийского и полковник У.У. Берри из 5-го Кентуккийского – все храбрые и опытные офицеры, закаленные многочисленными боями. Всего в наше подразделение (известное как Вторая бригада, Третья дивизия, Четвертый корпус) входило не менее девяти полков; в каждом из них после многочисленных боев насчитывалось менее двухсот солдат. Будь мы в полном составе, у нас было бы около восьми тысяч солдат.

Мы двинулись вперед. Меньше чем через минуту строй нарушился, превратившись просто в толпу людей, которые с трудом, толкаясь и теснясь, пробирались сквозь густые заросли. Самые сильные и храбрые шли впереди; остальные рассыпались веером, ломая строй, хотя все время пытались выровняться. Вначале мы шли вдоль левого берега небольшой реки, которая текла по дну глубокого оврага; наши левые батальоны карабкались по крутому склону. Вскоре мы подошли к тому месту, где от реки отходил рукав. Кто-то переходил речку вброд, кто-то двигался поверху. Строй снова смешался. В таком месте четкий строй был невозможен. Знаменосцы ушли далеко вперед; свернутые знамена лежали у них на плечах. Если бы знамена развернули, полотнища разорвали бы в клочья нависшие ветви. Всех лошадей отправили в тыл. Генерал, его штаб и все старшие офицеры вынуждены были спешиться.

– Мы остановимся и перегруппируемся, когда выберемся отсюда, – сказал адъютант.

Вдруг мы услышали треск выстрелов, знакомый свист пуль, и промежутки между деревьями перед нами заволокло сизым дымом. Хриплые, пронзительные крики вырвались из тысячи глоток. Передовая линия отважных и храбрых бойцов замерла на месте, как двигалась – неровной линией. Толпа стала плотнее, когда первые ряды остановились, а остальные продолжали двигаться вперед. Все стреляли. Шум был оглушительным, воздух дрожал от пуль и туч шрапнели. В устойчивом, неизменном треске выстрелов канонада скорее ощущалась, чем слышалась, зато мы отлично различали в общем треске визг шрапнельных снарядов. Шрапнель с треском впивалась в стволы и ветви. У нас же артиллерии не было, и ответить мы не могли.

Наши храбрые знаменосцы очутились в авангарде сражения, на открытом месте, потому что враг расчистил пространство перед своими укреплениями. Они развернули знамена, размахивая ими, поскольку ветра не было. Со своего места на правом фланге – мы в самом деле «остановились и перегруппировались» – я видел шестерых наших знаменосцев одновременно. Время от времени один из них падал, но знамя тут же подхватывал кто-то другой.

Снова должен привести цитату из отчета генерала Джонстона о том сражении, ибо ничто не сравнится с мнением конфедерата, считавшего, что атаку вели силами всего Четвертого корпуса, а не одной слабой бригадой:

«Четвертый корпус двигался упорядоченно и напал на техасцев с ожесточением. Техасцы ответили точным огнем на поражение. Они стреляли с близкого расстояния; они демонстрировали мощь, свойственную войскам генерала Шермана в ходе всей кампании… Федеральные войска подошли к конфедератам на расстояние нескольких ярдов, но вынуждены были отступить под градом метких пуль; они отошли под прикрытие ближайшей низины, которая находилась за ними. На расстоянии двадцати шагов от первой линии конфедератов остались сотни трупов. Когда войска Соединенных Штатов очутились в пятнадцати шагах от первых рядов техасцев, один из их знаменосцев воткнул в землю флаг в восьми или десяти футах перед своим полком. Его тут же застрелили. На его место выскочил еще один солдат и тоже был убит, едва коснувшись древка. За ним последовали второй, третий – они приняли смерть так же быстро, как их предшественники. Однако четвертый взял знамя и отнес назад этот предмет солдатской преданности».

Такие случаи время от времени происходили в бою с тех пор, как люди начали чтить символы, но враг упоминает о подобных происшествиях нечасто. Знай генерал Джонстон, что на его закаленные в боях дивизии нападает ослабленная бригада численностью менее чем в полторы тысячи человек, он не сумел бы более великодушно выразить свои страстные похвалы храбрости врага. Подтверждаю правдивость его слов. Я собственными глазами видел то, о чем он пишет, и сожалею, что я не в состоянии вспомнить даже название полка, чье знамя было спасено столь отважно.

В начале армейской службы я часто задавался вопросом, почему отважные войска вынуждены отступать, хотя их храбрость не поколеблена. Пока человек не стал инвалидом, он способен идти вперед. Что заставляет его остановиться и в конце концов отступить, помимо страха? Есть ли признаки, по которым солдат неизбежно понимает, что сражение безнадежно? В том сражении, как и в других, я так и не узнал ответа; объяснение по-прежнему ускользало от меня. Во многих случаях, которые я наблюдал лично, когда вражеская пехота находилась на близком расстоянии, а нападавшие впоследствии отступали, имелась некая «граница», которую не переходил ни один человек. За нею лежали только убитые. Никто не доходил до передней линии врага, где его закололи бы штыком или взяли в плен. Разницу составляли три или четыре шага – расстояние слишком маленькое для того, чтобы повлиять на меткость стрельбы. В подобных сражениях никто не целится в конкретного врага; солдаты просто стреляют в сторону противника. Конечно, пуля, выпущенная с двадцати шагов, не менее смертоносна, чем с пятнадцати, а с пятнадцати – не менее смертоносна, чем с десяти. Тем не менее есть некая «граница», края которой окаймлены трупами самых храбрых. Когда противники сражаются без прикрытия, когда атаки сменяются контратаками, у каждой стороны есть своя «граница», а между ними располагается нейтральная полоса – пространство, где нет мертвецов, потому что живые не могут туда дойти.

Я заметил это явление на Пикеттс-Милл. Стоя на правом фланге, я видел перед собой небольшую поляну, по обе стороны которой стояли противники. Хотя поляну заволокло дымом, кое-что можно было различить: дым поднимался пластами и расползался между деревьями. Большинство наших солдат вели стрельбу, стоя на коленях, укрываясь за деревьями, камнями и другими естественными преградами, но отдельные группы стреляли из положения стоя. Время от времени одна из таких групп после очередного артиллерийского обстрела бросалась вперед, движимая общим отчаянием, и значительно отрывалась от первого ряда стрелков. Миг – и все, кто был в той группе, падали, как подкошенные. Мы не видели перемещений врага, не слышали перемены в ужасном, равномерном грохоте канонады – однако все они оказывались поверженными. Часто можно было видеть, как одинокая фигура отскакивала от своих товарищей и в одиночку шла на вражеские укрепления со штыком наперевес. Но такой одиночка продвигался не дальше своих предшественников. Вынужден сказать, что примерно треть из «сотен трупов в двадцати шагах от линии конфедератов» лежала на расстоянии пятнадцати шагов, но в десяти шагах не было ни одного.

Именно восприятие – возможно, бессознательное – такого необъяснимого явления часто побуждает еще невредимых, полных сил и отважных солдат отходить, не вступая в ближний бой. Солдат видит, точнее, чувствует, что дальше он не пройдет. Его штык бесполезен; он преследует назидательную цель. Истощив все возможности, солдат убирает штык в ножны и доверяется пуле. После того как и пуля оказывается бесполезной, он отступает. Он сделал все, что мог, доступными ему средствами.

Никто не отдавал приказа отступать, а если бы и отдал, его бы не услышали. Выжившие один за другим отступали между деревьями и прыгали в овраги. Они обгоняли раненых, которые медленно брели в тыл, и трусов, которых ничто не могло заставить двигаться вперед. Левый фланг нашей ослабленной бригады вел бой на краю кукурузного поля; они отступали вдоль невысокой ограды. Когда отдельные группы солдат почти добрались до леса, на них с фланга напали противники, которые двигались через поле напрямик, почти параллельно с нами. Как я узнал впоследствии из отчета генерала Джонстона, нам противостояли бригада генерала Лори и два арканзасских полка под командованием полковника Бокама. Именно туда послал меня генерал Хейзен. Я прибыл вовремя и видел отступление наших солдат. Повинуясь приказам офицеров, своей храбрости и инстинкту самосохранения, отступающие выстроились вдоль ограды и открыли огонь. На первый взгляд незначительное преимущество в виде несовершенного укрытия на открытой местности сотворило обычное чудо: отступающим удалось остановить атаку, проводимую, впрочем, без особого рвения – ведь ее вели превосходящие силы противника. Нападавшие были отбиты, а если бы они впоследствии возобновили атаку, они не увидели бы никого, кроме наших убитых и раненых.

Сражение в целом подошло к концу, но ближние бои и рукопашные схватки в отдельных местах продолжались до ночи. Когда остатки нашей бригады вышли из леса, подошла еще одна бригада (Гибсона). Если бы нас бросили в атаку колонной, как следовало, вторая бригада последовала бы за нами через пять минут. Тогда же прошло целых сорок пять минут, в течение которых враг методично уничтожал нас и готовился оказать столь же любезный прием тем, кто шел за нами. Ни Гибсон, ни бригада, которую отправили ему на «помощь», с такой же медлительностью, с какой помощь предлагалась нам, не появились вовремя. Я не заметил их передвижений, видимо, у них были другие обязанности. Вот что пишет Хейзен в своем «Рассказе о военной службе»:

«Я был свидетелем атаки двух бригад, которые следовали за моей бригадой, и ни одна из них не продвинулась к укреплениям противника ближе чем на сто ярдов. Они побежали, и строй их нарушился меньше чем за минуту».

Тем не менее их потери были значительными, включая несколько сотен пленных, взятых из укрытий, откуда они боялись выходить, чтобы бежать. Общие потери составили около тысячи четырехсот человек, из которых почти половина приходится на убитых и раненых в бригаде Хейзена. Такие потери произошли меньше чем за полчаса реального боя.

Генерал Джонстон пишет:

«Убитые федералы лежали перед нами – офицеры и солдаты. Их было очень много, семьсот, судя по подсчетам».

Очевидно, он ошибается, хотя я не обладаю подручными средствами, чтобы оценить истинное количество убитых. Помню, что все мы были поражены слишком большим числом убитых по сравнению с ранеными – последствие того, что бой велся с необычно близкого расстояния.

Сражение получило свое название от водяной мельницы, которая находилась поблизости. Она стояла на берегу небольшой реки, носившей вполне прозаическое название Тыквенный ручей. У меня есть причины предложить, чтобы водный поток переименовали в ручей Воскресной школы.