Немного о Чикамауга
История той страшной битвы хорошо известна. Я не собираюсь рассказывать о ней целиком, но хочу поведать лишь об одной ее части, которую видел собственными глазами; моя цель – не поучение, но развлечение.
Я служил при штабе бригады федеральных войск. Битва при Чикамоге была далеко не первым сражением, в котором я принимал участие. Хотя по возрасту в то время был почти мальчишкой, я находился на фронте с самого начала мятежа и видел достаточно, чтобы понимать войну. Мы прекрасно сознавали, что сражение неизбежно; на него намекало наше нежелание сражаться. Брэгг всегда отступал, когда мы хотели драться, и дрался, когда мы больше всего желали мира. Мы вытеснили его из Чаттануги, но вся наша армия туда не вошла. Он отступал так упорно, что преследователи, шедшие за ним буквально по пятам, куда больше беспокоились о том, чтобы не оторваться от всей нашей армии, чем о том, чтобы ускорить погоню. К тому времени, когда Роузкранс собрал вместе три своих разбитых корпуса, мы находились далеко от Чаттануги, а наши обозы оказались настолько уязвимыми, что Брэгг развернулся, собираясь захватить их. Чикамога стала сражением за дорогу.
Сзади подходили корпуса Криттендена, а также корпуса Томаса и Маккука, который оказался в тех краях впервые. Вся армия двигалась слева от дороги.
По пути и весь день велись ожесточенные схватки. Лес был таким густым, что для сражения приходилось подходить к врагам почти вплотную. Одно обстоятельство было особенно ужасным. Через несколько часов боев мою бригаду, уставшую, расстрелявшую все патроны, сменили и отвели назад, к дороге, для охраны нескольких артиллерийских батарей – около двух дюжин пушек, – которые обстреливали открытое поле в арьергарде наших войск. Но не успели наши усталые и практически безоружные солдаты добраться до пушек, как линия фронта переместилась, наши отступили за пушки и пошли дальше, бог знает куда. Миг – и поле посерело от мундиров конфедератов, которые бросились в погоню. Пушки начали стрелять ядрами и картечью, и на протяжении примерно пяти минут, хотя нам показалось, что прошел целый час, ничего не было слышно, кроме страшного грохота канонады, и ничего не было видно сквозь дым, кроме взбитой пыли. Когда все было кончено и пыль рассеялась, зрелище оказалось неописуемо ужасным. Конфедераты остались на поле – как нам показалось, там остались они все. Некоторым удалось добежать почти до наших пушек. Но ни один из этих храбрецов не стоял на ногах. Трупы были так густо покрыты пылью, что казалось, будто они переоделись в желтые одежды.
– Мы хороним наших мертвецов, – мрачно сказал канонир, хотя, несомненно, позже выкопали всех, ибо некоторые были еще живы.
За «днем угрозы» последовала «ночь бодрствования». Враг, которого везде оттесняли от дороги, продолжал растягивать линию фронта на север в надежде перерезать нам путь и встать между нами и Чаттанугой. Мы не видели и не слышали его передвижения, но любой дурак сообразил бы, что враг движется. Мы тоже двигались налево, параллельно противнику. К утру мы зашли довольно далеко и принялись наскоро окапываться чуть поодаль от дороги, на той стороне, которая подвергалась угрозе. Солнце еще не перевалило за полдень, когда на нас ожесточенно напали по всему фронту, начиная слева. Мы отбивали атаки, но враг наступал снова и снова; его упорство удручало. Казалось, противник применяет против нас вероятностный закон, считая, что одна из многих попыток наверняка увенчается успехом.
Одна попытка действительно увенчалась успехом, что мне довелось увидеть. Мой командир генерал Хейзен послал меня за артиллерийскими снарядами. В их поисках я поскакал вправо, в тыл. Обнаружив обоз с боеприпасами, я получил у старшего офицера несколько фургонов, нагруженных тем, что мне было нужно, но офицер сомневался в том, что мы действительно находимся там, куда я предлагал везти снаряды. Несмотря на мои заверения, что я только что оттуда и снаряды нужно доставить совсем недалеко, за дивизию Вуда, он позвал меня на вершину холма, за которым находился его обоз, и мы стали рассматривать местность. К своему изумлению, я увидел, что вся равнина впереди кишит конфедератами; казалось, сама земля движется по направлению к нам! Они шли так стремительно, что нам едва хватило времени развернуться и галопом скакать прочь, бросив обоз. Многие фургоны оказались перевернуты из-за отчаянных попыток их развернуть. Каким чудом тот офицер предугадал, что будет, я так и не понял, потому что мы с ним вскоре расстались, и больше я его никогда не видел.
Из-за какого-то недоразумения в то время, когда враг пошел в атаку, дивизию Вуда убрали с линии фронта. Через образовавшуюся брешь длиной в полмили хлынули конфедераты. Не встречая на своем пути никакого сопротивления, они рассекли нашу армию на две ровные половины. Дивизии, которые находились справа, были разбиты и бежали со всех ног вместе с генералом Роузкрансом. В конце концов они очутились в Чаттануге, откуда Роузкранс телеграфировал в Вашингтон и сообщил о поражении всей армии. Однако вторая, оставшаяся часть его армии не сдавалась.
О героизме генерала Гарфилда раньше говорили много глупостей. Заметив атаку справа, Гарфилд тем не менее вернулся и соединился с уцелевшей левой половиной армии под командованием генерала Томаса. В этом большого героизма не было; то есть так поступил бы на его месте любой человек, в том числе и командующий армией. Мы – точнее, те из нас, у кого сохранился слух, – слышали пушки Томаса, и от нас требовалось одно – развернуться по достаточно широкой дуге и двигаться на звук. Я сам так поступил, отнюдь не считая, что благодаря такому подвигу меня необходимо выбрать президентом. Более того, по пути я встретил генерала Негли, и, поскольку моя должность инженера-топографа требовала некоторых знаний рельефа местности, я предложил проводить его назад, к славе или могиле. С прискорбием сообщаю, что мои добрые намерения были отклонены в довольно грубой форме, что я милосердно приписал явному безумию генерала. Думаю, его разум остался в Нашвилле, за бруствером.
Не в состоянии найти свою бригаду, я явился с докладом к генералу Томасу, который велел мне оставаться с ним. Он принял командование всеми войсками, которые не были разбиты, и находился в осаде. Битва была ожесточенной и продолжительной. Враг наступал на наш правый фланг, отрезая нам путь к отступлению. Мы могли двигаться, лишь «отдав» правый фланг и позволив врагу окружить нас. Именно это и произошло бы, если бы не отвага Гордона Гренджера.
Вот как все выглядело. С тоской озирая поля в тылу наших войск, я вдруг почувствовал себя первооткрывателем, заметив, как блестит на солнце металл. К нам приближалась какая-то армия! Расстояние было слишком велико, в воздухе нависала дымка, и я даже в бинокль не мог рассмотреть, какого цвета форма у солдат. Доложив о своем «открытии», я получил от генерала приказ посмотреть, кто там. Пустив лошадь в галоп, я приблизился к армии и понял, что там наши. Я поспешил назад с радостной вестью, и меня снова послали в ту сторону, чтобы проводить подкрепления к генералу.
К нам пришел генерал Гренджер с двумя сильными резервными бригадами; он быстро двигался на звук канонады. Встретив его и его штаб, я направил его к Томасу, а сам, не в состоянии придумать ничего лучше, решил отправиться в гости. Я знал, что у Томаса служит мой брат; он был офицером батареи из Огайо. Вскоре я нашел его во главе колонны, и мы, двигаясь вперед, приятно побеседовали, не обращая внимания на пули над нашей головой – враг бездумно целил слишком высоко. Какая мелочь! Все испортил один выстрел, сбивший с лошади еще одного офицера той же батареи. Мы усадили его у дерева и пошли дальше. Через несколько минут бригады Гренджера подошли к нам, и закипел бой!
Случайно я наткнулся на бригаду Хейзена, точнее, на ее остатки. Они проделали марш в полмили, чтобы соединиться с уцелевшей частью армии на достопамятном Снодграсс-Хилл. Увидев меня, Хейзен сразу же осведомился, где артиллерийские снаряды, за которыми он меня посылал.
Снарядов не хватало, как и всего остального; в последние часы того бесконечного дня только у людей Гренджера хватило бы боеприпасов для пятиминутного боя. Пойди конфедераты еще в одну атаку, нам пришлось бы отражать ее одними штыками. Не знаю, почему они не стали атаковать, возможно, у них тоже не хватало боеприпасов. Известно мне одно. Весь тот день, пока солнце не спеша двигалось по небу, каждый из нас в напряженном ожидании врага мучительно умирал хотя бы однажды.
Наконец, стало слишком темно для того, чтобы сражаться. Вдруг издали, слева и сзади, люди Брэгга испустили «боевой клич мятежников». Жуткие вопли подхватили и впереди, и справа, и снова сзади; наконец, вопли вернулись туда, откуда пришли. Более отвратительных звуков не слышал ни один смертный – даже измученный и измотанный тяжелыми двухдневными боями, без сна, без отдыха, без пищи и без надежды. Впрочем, в одном месте где-то сзади нас леденящий душу вопль не был слышен. Именно туда мы в конце концов отступили в полном унынии, хотя нас оставили в покое.
Для тех из нас, кто выжил после атак Брэгга и кто сохранил в памяти убитых товарищей, которых мы оставили лежать на поле, то место много значит. Возможно, оно не столь важно для людей более молодых, чьи палатки стоят там теперь. Там, склонив головы и сцепив руки, Божьи ангелы незримо стоят среди героев в синем и героев в сером, которые спят вечным сном в лесах Чикамоги.
