В три часа пополудни дождь шел по-прежнему. В течение пятнадцати часов мы вымокли до костей. Замерзшие, сонные, голодные и разочарованные, испытывавшие глубокое отвращение к выпавшим на их долю страданиям, солдаты моего полка тем не менее не теряли упорства. Конечно, всеми овладело уныние. Среди деревьев плыли сизые полосы порохового дыма; они застывали на фоне горных склонов и развеивались от дождя, наполняя воздух странным едким запахом, который уже не вселял в нас мужества. Справа и слева на много миль по-прежнему хрипло грохотал бой. Грохот то усиливался, то стихал вдали. И то и другое больше не привлекало нашего внимания.

Нас снова разместили за пушками, но даже артиллерия, наша и вражеская, как будто устала от противоборства. Орудия стреляли друг в друга нечасто и словно нехотя. Правый фланг нашего полка расположился клином чуть позади поля. Рядом находилась другая, резервная дивизия. Чуть поодаль разместили остатки еще одной бригады. Опушка леса, окаймлявшая противоположный край поля, тянулась прямо, как стена, от правого фланга моего полка бог знает до какого полка противника. Вдруг из той стены, не более чем в двухстах ярдах от нас, вышла цепь солдат в серых мундирах с ружьями наперевес. Чуть дальше за ними, ярдов через пятьдесят, шла еще одна цепь, вдвое реже; за второй цепью с уверенным видом шагал один человек! Наступление такой горстки против целой армии тогда казалось мне неописуемо нелепым, хотя их левый фланг был прикрыт лесом. Сейчас я думаю о происходившем иначе. На нас двинулись три пехотные цепи; длина каждой составляла около мили. Наши канониры быстро прицелились и осыпали наступавших градом шрапнели. В атаку пошла пехота. Наши полки, находясь под угрозой, встали стеной, выставив вперед ружья. Штыки они оставили в ножнах. Правый фланг моего полка отвели немного назад; нам предстояло встретить фланг нападавших. Остатки разбитой бригады в арьергарде сомкнули ряды.

И вот грянула буря. Из леса словно вырвалось огромное серое облако и бросилось на наши батальоны. Сражение началось с оглушительного треска, от которого, наверное, деревья сбросили листья. Нападавшие ненадолго останавливались, склонившись над убитыми, и снова устремлялись вперед. В дыму блестели их штыки. Миг – и неподвижные синие ряды будут проткнуты штыками. Почему они стоят? Почему не примкнули штыки? Может, собственный залп оглушил и парализовал их? Их бездействие сводило с ума! Еще один громкий залп – выстрелил арьергард! И вот серая масса попятилась, открыв беспорядочную стрельбу. Свинец одерживает победу над сталью, посредственность – над героизмом. Находятся, правда, те, которые утверждают, что иногда бывает и по-другому.

Все, о чем я пишу, заняло лишь минуту времени. Второй ряд конфедератов залег и открыл огонь. Строй синих мундиров нарушился и рассыпался; казалось, солдаты Союза лишились силы духа. Для решающего удара вперед вывели наш резервный полк. Мы побежали. Странно было смотреть на то, как они стреляют – совершенно беззвучно. Грохот вокруг был таким, что человеческое ухо его уже не воспринимало. В пятидесяти шагах от нас разыгралась жуткая сцена; но мы замерли, словно вросли в землю. Сзади подскакал наш командир, махнул рукой, словно показывая: «После вас!» – и мы, почти беззвучно крича «Ура!» бросились в бой. И снова первый ряд серых расступился, и снова из укрытия вышел третий ряд. Выставив штыки, они бросились вперед по грудам убитых и раненых. Никогда еще не видели мы столь явного доказательства важности численного превосходства! На площади в триста ярдов на пятьдесят сражались не менее шести полков. После первой атаки выход каждого нового полка, если бы его немедленно не отбивали, мог бы изменить исход сражения.

Собственно говоря, численность наша была примерно равной; одному Богу известно, долго ли еще мы продержались бы. Но вот что-то пошло не так на левом фланге противника. Наши каким-то образом прорвали его ряды. Миг – и конфедераты дрогнули, а мы, примкнув штыки, бросились вперед и начали теснить противника туда, откуда он вышел. Здесь, среди палаток, в которых солдаты Гранта провели предыдущий день, наши побитые части перемешались. Опьянев от вина победы, мы уверенно бросились на несколько батальонов, а враг поливал нас свинцом. Неожиданная атака слева заставила нас круто развернуться и пуститься в погоню; нас поддерживала вышеупомянутая арьергардная бригада.

Когда мы остановились, чтобы перегруппироваться за своими любимыми пушками, и отметили, как мало нас осталось, пока мы пытались оправиться после страшной усталости и успокоить бешеное биение своих сердец… когда мы, затаив дыхание, спрашивали, кто видел того или иного нашего товарища, и истерически смеялись, услышав ответ, мимо нас и как будто над нами пролетел в открытое поле большой полк с примкнутыми штыками и ружьями наперевес. За ним последовал еще один, и еще; два, три… четыре! Боже! Откуда все они появились и почему их не было раньше? Как величественно и уверенно они проносились мимо! Они напоминали огромные океанские волны, которые, обгоняя друг друга, спешат разбиться о безжалостные скалы! Мы непроизвольно садились, подтягивая усталые ноги к груди, готовые в любой миг вскочить и влиться в их отважные ряды. Потом храбрецы начали возвращаться; измученные, они плелись между деревьями, а за ними бушевало пламя. Затаив дыхание, мы наблюдали за тем, как враг стреляет им в спину. Шли минуты, но мы не слышали ни звука. Вдруг мы заметили, что нас окружает не относительная, а абсолютная тишина. Неужели мы совершенно оглохли? Смотрите: показались санитары с носилками, а вон и врач! Боже правый! Капеллан!

Сражение в самом деле подошло к концу.