Полночь.

Они наступали сквозь тьму, и горизонт отзывался раскатами грома при каждом шаге Землекрушителя. Как только прозвучал сигнал часа Лиса, Кин соскользнул с койки и спустился в машинное отделение, в грохот и лязг системы зубчатых передач, в клубы грязного пара.

От Кенсая удалось улизнуть только вечером. С момента приезда Второй Бутон заставлял Кина неотлучно находиться при нем с утра до ночи, связав по рукам и ногам необходимостью обслуживать. Кенсай без конца, без всякого смысла и цели, бродил по внутренностям Землекрушителя, проводил долгие часы за созерцанием окружающего ландшафта из рубки. Казалось, что ему просто-напросто нравится тратить впустую минуты Кина.

Время от времени Кенсай опирался на его плечо, будто раны причиняли ему боль, а на самом деле напоминая юноше, что он – тут, рядом. Как и всегда был.

Человек, которого ему следовало бы называть дядей. Единственный оставшийся в целом мире и столь близкий по крови. И Кин был настроен уничтожить его, равно как и то, ради чего работал, – все, во что должен был верить в силу воспитания.

Он отвернулся от тех, кто ему доверял. Снова. Изображал верного Пятого Бутона. Кивал и кланялся братьям, проходящим мимо, спускающимся и поднимающимся по лестницам, зная, что завтра они могут быть мертвы. А все, что они знали и видели, исчезнет. Неужели в нем давно укоренилась ложь? Где заканчивался обман и начиналось истинное «я»? И что от него останется, когда кошмар закончится?

Кин прошептал ее имя. Единственная истина во вселенной, звучащей все фальшивей с каждым вздохом.

В недрах Землекрушителя он нашел Синдзи, который работал над лопнувшим поршнем. Юноша громко попросил о помощи, Кин бросился к нему, окутанный грязным паром.

– Как дела?

– Хай, – кивнул Синдзи. – Мы связались с повстанцами Йамы, и они уже на пути к Главдому. Используя коды, которые мы им передали, они сумеют пересечь защитный периметр.

– У нас могут возникнуть проблемы завтра, когда мы доберемся до Йамы.

– Кенсай?

– Да. Следит за мной, как паук за мухой. Похоже, вам надо продуть систему охлаждения в одиночку.

Синдзи кивнул.

– Масео ее продует. И я отключу контроль между этим участком и мостиком. Мы можем устроить пожар на девятом уровне, рядом с топливными фильтрами.

– Хорошая мысль.

– Все образуется, Кин-сан. Верь.

– Верить? Что это, черт возьми, такое?

– То, что помогает двигаться вперед, когда мир становится грязно-коричневым.

– Звучит так, будто ты говоришь о невежестве. Или о вопиющей глупости.

– Вера. Глупость. – Юноша пожал плечами. – В принципе одно и то же.

Они раздели его донага и вымыли – чисто-чисто, избавив от пота и грязи, засохшей крови после набега на Киген и пыток, которые ему пришлось вынести. Раны до сих пор были покрыты коркой. Пар в ванной комнате разжижил мокроту в груди, и он начал сильно кашлять – ужасные изматывающие приступы, от которых содрогалось тело. Инквизиторы наблюдали за ним налитыми кровью глазами молча: вообще не проронив ни слова.

Они проверили его волосы, рот, каждое отверстие, в котором можно спрятать лезвие. Облачили в черную одежду, расчесали волосы, скрутив в простой узел, скрепленный черной лентой. Они не хотели рисковать и не оставили Даичи ничего, чем можно было бы нанести удар Первому Бутону в его доме лжи и обмана.

Даичи закрыл глаза. Смыл сажу со рта чашкой почти чистой воды.

Голос первого Инквизитора прозвучал тонким и тихим как шорох бумаги вздохом:

– Ты не говоришь, пока к тебе не обратится Первый Бутон.

– Ты не будешь смотреть в глаза Первому Бутону, – добавил второй.

– Ты проявишь уважение, которое должно проявлять к Первому Бутону, – изрек третий.

Даичи ответил шепотом, хриплым и грубым, как посыпанная гравием дорога:

– А то что?

Первый Инквизитор склонил голову. И переместился. Только что он стоял в полудюжине шагов от Даичи, а в следующее мгновение предстал перед ним, возникнув из облака иссиня-черного дыма.

Кулак его превратился в размытое пятно, и удар отбросил Даичи назад на несколько футов. Он рухнул на колени, на губах выступил привкус смерти и слез, которые он не мог не пролить.

– А то будет больно, – ответили Инквизиторы хором.

Тьма была настолько черной, что Каори не могла разглядеть свою руку, ни капли конденсата на стекле, защищавшем глаза. На лице был респиратор, затянутый туго, до боли, но зловоние чи все равно попадало на язык, просачиваясь в каждую пору. У девушки кружилась голова, и эхо, летевшее вверх и вниз по трубопроводу, сильно дезориентировало ее.

Она слышала других Кагэ за спиной – Маро и остальных. Их была лишь пара дюжин, переходящих вброд неглубокий кроваво-красный поток. Трубопровод достигал двадцати футов в диаметре, толщина его составляла два дюйма.

Капитан неболёта Феникса высадил Кагэ рядом со «ржавым змеем» чи-трубопровода, а потом потребовалось полдня, чтобы прорезать внешнюю оксидную оболочку и, наконец, проскользнуть внутрь. После того как перерабатывающий завод в Йаме был разрушен, Гильдия выкачала из северного трубопровода столько чи, сколько возможно, но внутри упрямо протекал ручеек из осадка глубиной по щиколотку. Пары оказались такими густыми, что Каори почти могла хватать их пригоршнями из воздуха. Но пробираться вот так было лучше, чем бродить по мертвым землям снаружи.

Она могла поклясться, что слышала голоса и то, как скребут по трубе когти.

И улавливала шепот.

Кагэ не подсвечивали дорогу, чтобы не рисковать и не воспламенить пар. Они продолжали брести в темноте, и теперь жижа из осадка доходила до колен. Любые звуки усиливались, искажались и вскоре думать стало практически невозможно. Но они продолжали двигаться вперед, зная, что сворачивать некуда и труба приведет их только в одно место. По назначению.

В Главдом.

Каори понятия не имела, как долго они уже тащились в кромешной тьме. Шаги звучали похоронным маршем. Пробираясь через тяжелые односторонние клапаны, они попадали в обширные помещения затихших насосных станций: машины сохраняли неподвижность, ведь трубопровод был пуст.

Люди замедлялись только тогда, когда уже больше не могли дышать, а усталость грозила поставить их на колени. Каори не чувствовала голода и не испытывала никаких других желаний, кроме одного: выползти из трубы и попасть прямо в черное сердце Гильдии. Ну и еще одного – взорвать Главдом к чертям, разнести в горящие клочья, которые полетят по склону горы.

У нее на спине была привязана взрывчатка – то, что осталось от набега на Киген, который закончился провалом, ловкой комбинацией Кина и сдачей отца в руки Гильдии.

Каори застыла в темноте: ее укачало, как младенца в материнской утробе. На девушку налетел Маро и вытянул руку, чтобы ухватиться и удержаться на ногах.

Его голос прозвучал в десять раз тише шепота, заглушенного дыханием:

– Каори, ты в порядке?

Она покачала головой, прищурив глаза от жгучих паров чи.

– Следи за собой, брат, – ответила она. – А я в порядке.

И она двинулась дальше.

Рассвет выглядел сернистым пятном на восточном горизонте, от которого эхом отдавались завывания ледяных горных ветров. Над головой клубились грозовые тучи, пронизываемые ослепительно яркими трещинами, и каждый удар барабанов Бога Грома сотрясал окрестные камни.

Акихито стоял на балконе, уставившись в небо на западе, молясь, чтобы арашиторы как можно скорее опустились на стены Дворца Пяти цветков и наполнили воздух песней Райдзина. Если он прислушивался, ему казалось, что он различает вдалеке мелодию – слабую, тихую, но которая с каждым мгновением становилась все громче.

Ночь медленно улетала, а вместе с ней испарялось и тепло из постели. Холод пробирал до костей, усиливая боль от старой раны в ноге. Акихито натянул защитные очки, оберегая глаза от черной мороси, гадая, что принесет сегодняшний день. Стараясь не думать о прошлой ночи, прогнать леденящий холод воспоминаниями о тепле между бедер Ханы. Мысли о его возлюбленной могли привести к гибели человека на поле боя.

А Акихито был всего лишь человеком. Не самураем. Не Танцующим с бурей. А просто охотником, ставшим… кем? Воином? Нянькой? Дураком?

Звук крыльев в темноте. Могучие шестерни рассекают морозный воздух, вызывая мурашки на руках. Здоровяк поднял глаза к сереющему небу и увидел величественную арашитору, гладкую, белоснежную и прекрасную. А на спине у нее сидела девушка, еще более прекрасная.

Кайя оказалась закована в темное железо – толстый нагрудник от горла до ребер. Натянутая на специальную узду кожа оберегала задние лапы и шею. На голове – железный шлем с длинной кисточкой, глаза закрывало черное стекло. Кузнец даже нашел время, чтобы выбить на доспехах молитвы Богу Грома.

На Хане был надет нагрудник, обитый полосами железа, растрепанная белокурая копна развевалась. Защитные очки тоже были на месте. На спине висел меч цуруги, хотя Акихито понятия не имел, умеет ли она драться.

Кайя приземлилась во дворе, и раненые гайдзины, разбившие лагерь у стен дворца, в изумлении уставились на грозовую тигрицу и всадницу. У чужаков отвисли челюсти. Хана выхватила клинок, а Кайя встала на дыбы, и по перьям, потрескивая, пробежали вспышки молний. Грозовая тигрица рассекла воздух оглушительным ревом.

Хана посмотрела на Акихито, наклонив голову набок и скривив губы.

– Идешь?

Медленно прихрамывая, Акихито спустился по лестнице, пересек двор под удивленными взглядами. Хана взяла его за руку и с ворчанием усадила на спину Кайи.

Когда он устроился у девушки за спиной, она прижалась к нему, оглянувшись и одарив озорной ухмылкой.

– Ты долго спал.

– Мне хотелось бы думать, что я это заслужил, – улыбнулся он, обнимая ее за талию.

– Не придирайся к словам.

– Я удивлен, что ты рано встала.

– Не могла заснуть из-за твоего храпа.

– Я не храплю.

Хана отвернулась, пробормотав кое-что достаточно громко, чтобы Акихито услышал:

– Ну да. Я просто подумала, что опять началось землетрясение…

Под ягодицами Акихито прокатилась волна мускулов, мелькнуло мгновение настойчивой гравитации, толкающей его вниз, когда Кайя взмыла ввысь. Он чувствовал ее силу, жестокое величие, и желудок ухнул к пяткам, когда они поднялись над стенами и устремились в светлеющее небо.

Акихито продолжал обнимать Хану за талию, а ногами обхватил торс Кайи, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие контроля над лицевыми мышцами. Хоть он и летал раньше на неболётах, но это было совсем другое чувство.

Под ними раскинулся город Йама, а далекий горизонт становился все ярче. Когда они поднимались, Акихито почувствовал что-то холодное и мокрое на щеке, а перед глазами замелькали черные пятна.

Акихито нахмурился за своими защитными очками. И внезапно повсюду начали падать, кувыркаться и кружиться… снежинки! Словно забытые драгоценные камешки с пылающего небосвода. Замерзшие. Крошечные. Совершенные.

Снежинки.

Акихито поймал одну на раскрытую ладонь, глядя на нее прищуренными глазами. Она оказалась хрупкой и красивой. Она заключала в себе симметрию и сложность, которые заставили бы заплакать любого из величайших мастеров.

А если бы снежинка была белой, она бы показалась Акихито даром небес.

Но она черная. Прямо как дождь. Такого же цвета, как то, во что они превратили эту страну. И вдруг где-то вдалеке, на грани слышимости, Акихито снова уловил биение, нарастающее, как дрожащий пульс.

Он посмотрел на юг, и желудок вжался в ребра. То было просто впечатление в мутном свете почти наступившего рассвета. Но Акихито уже различил огромные облака надувных шаров неболётов, роящихся вокруг силуэта, столь огромного и ужасающего, что здоровяку пришлось заставить себя повнимательнее посмотреть на механическое чудовище.

– Вон они, – выдохнул Акихито.

Хана ободряюще сжала его руку.

– Дыши спокойно, – сказала она. – Скоро на нашей стороне будет Богиня.