Руки ее обвились вокруг его шеи, и ей показалось, что она вернулась домой.

Как будто и он знал, каково это – возвращаться домой.

Юкико крепко обнимала тигра под карнизом крыши дворца, пока на землю лил черный дождь.

Буруу промок во время полета, а глаза Юкико щипало от густой вязкой грязи. Она прижалась щекой к щеке тигра, не обращая внимания на яд, прилипший к перьям.

Она облизнула губы и кивнула.

Девушка прошлепала в сторону кухни, а Буруу уставился на бушующую наверху бурю, в его глазах отражался свет. Великий Райдзин, отец всех арашитор, был занят игрой на барабанах, и от каждого грохочущего раската дрожали окна. С темнеющих небес лился химический дождь, медленно обнажая кости смертных: яд проникал в легкие, камни и почву под ногами.

Лотос обладал безраздельной властью на островах. Подумать только, что нечто столь безобидное – крошечный цветок – смогло кардинально изменить облик земли. Двигатели, машины и прочие «сокровища», плюющиеся крошечными струйками яда в некогда голубые небеса, постепенно окрашивающиеся в алый цвет.

Цветок, убивающий землю одним вздохом на раз, завернутый в бант из кроваво-красных лепестков.

Вскоре Юкико вернулась. В руках она несла ведра с почти чистой водой из подземного источника Йиши. Девушка принялась мыть Буруу, черный цвет постепенно сменился серым и наконец тигр снова стал девственно-белым.

Он не был уверен, что дождь может разъесть перья, как разъедает все остальное, к чему прикасается, но глаза зверя запорошило песком, да и созданный Кином механизм наверняка мог пострадать.

Юкико ничего не ответила и нахмурилась, когда вылила воды на механизм у Буруу на спине. У ног тигра растекалась черная лужица, смутно пахнущая увядшими цветами.

Буруу наклонил голову и ответил так, словно хотел напомнить Юкико ее истинное имя.

Взгляд Буруу скользнул по ее животу, к железному нагруднику, прикрывавшему крошечный бугорок тепла.

Она обвила руками шею тигра. Буруу чувствовал, как болит ее сердце, словно ему в грудь вонзили клинок, и от страха за Юкико его нутро сковало льдом.

Эта девушка значила для Буруу больше, чем сама жизнь. Он любил каждое ее мгновение, и она стала частью его самого, как дыхание, ветер, дождь, как кровь в венах.

Буруу наклонил голову, еще крепче прижался щекой к ее щеке, и от раскатов грома у них обоих по спинам побежали мурашки.

Буруу ощущал, что сейчас Юкико находится возле потайного места, куда она никогда прежде не стремилась попасть, несмотря на силу дара и растущее осознание. Запертая дверь, зарешеченная и проржавевшая.

Место, где Буруу был в худшем своем проявлении. Где он потерял гордость, имя и самого себя.

Но она любила его. И всегда будет любить. Разве не так?

Ее мысли были нежны, как летний дождь.

И он показал.

Назвать это бурей было бы все равно что окрестить океан дождевой каплей, а ураган – весенним бризом.

Безостановочно сверкают молнии, не умолкают раскаты грома. Дождь подобен падающим мечам, ветер – не столько стена, сколько утес на фоне бескрайней черноты, грохочущей, как лавины. Зазубренные шпили из темного камня, потрескавшиеся на вершинах и изрыгающие огонь в почерневшие небеса. Пепел. Тлеющие угли. Огромные потоки расплавленной породы текут из недр земли, остывая от прикосновения кипящего океана, восставая из бурлящих волн и вздымаясь непокорными горами.

Трон Сусано-о, Бога Бурь. Здесь он создавал свою музыку, а вибрация от звуков просачивалась в вулканическую воду и убаюкивала громадных зверей, дремлющих под покровом волн. Они были необъятными, как время. Древними, как боги. Ископаемые пресмыкающиеся, мучимые голодом глубиной в десять тысяч морских саженей.

Их дети кружились в прибое: серебристая чешуя и зубы-катаны. Но пара, породившая отпрысков, не шевелилась. И ни разу не проснулась с тех пор, как Сусано-о впервые предложил гигантам спеть колыбельную.

Теперь их имена утеряны для людей, поглощены тенями мифов и эпох. Но арашитора помнил их.

Найя и Ааэль. Отец и мать всех драконов.

На вершине высочайшего вулкана, ныне угрюмого и остывшего, возвышалась резиденция Хана – серия туннелей из черного камня, хороших, прочных и теплых. Ветер целовал рты-трещины, напевая навязчивую мелодию, и все открытые бесконечные гласные говорили о давно минувших временах, когда Шима была лишь сном в утробе Госпожи Идзанами. До ее смерти. До падения. До того, как она поклялась отомстить.

Стая же собиралась только тогда, когда Хан созывал большой слет или когда самка чувствовала приближение первой течки, а для самцов наступало время побороться за ее внимание.

Затем стая наблюдала за кровопролитным сражением: как дерутся в испещренном молниями небе тигры без пары, а самцов с подругами сдерживает мускус их собственных самок.

Они не виделись друг с другом месяцами, однако были семьей. Стаей. Последние грозовые тигры во всем мире, обитающие в колыбели своего отца и живущие свободно, без детей обезьян, их горящих цветов и отравленных небес.

Время от времени в их краях появлялись Залетные: в основном молодые самцы, с угольными глазами и черными перьями, прибывавшие с востока, чтобы испытать себя в схватке с арашиторами Края вечных бурь. Они бились до первой крови, и это было похоже на игру в войну, призванную испытать силы противника. Иногда самка грозового тигра улетала с кем-то из них в земли, которые дети обезьян называли Морчеба.

Но порой между их визитами проходили годы – и тогда компанию арашиторам составляла только буря.

Таков был мир Буруу. Это было все, что он когда-либо знал.

А сейчас он сидит на вершине обиталища Хана, в гнезде, выглядывает за край, расправляя маленькие крылышки. Ему едва исполнился год, и он готов к первому полету.

Вот его первое настоящее воспоминание.

Рядом мать, теплая, излучающая свет. Братья, Эш и Драк, следят за происходящим. А над ними кружит отец. Могучий Скаа. Величайший арашитора из ныне живущих. Хан Края вечных бурь.

Юкико наблюдала за воспоминаниями в сознании Буруу, как ребенок за пантомимой с тенями. Она почувствовала страх детеныша, когда он заглянул в пропасть, зияющую вдалеке, – острые клыки черной скалы и пенящиеся моря, наполненные голодными морскими драконами.

Она ощутила, как он задрожал.

Буруу вздохнул.

Теперь она наблюдала, как в глубинах памяти Буруу подавил страх и провалился в пустоту. Ветер завывал, словно дюжина голодных волков, угрожая столкнуть детеныша со склона горы. Гром гремел оглушительно, и ярость Бога Бурь была почти невыносимой. Но маленький грозовой тигр широко расправил крылья, как велел ему отец, и почувствовал, как духи воздуха призывают его подняться выше.

Буруу взмахнул крыльями и взлетел, ощутив беспредельный и невероятный восторг и ужас, заполонившие воздух вокруг него. А потом издал рык.

Рев триумфа. Первый рев новичка в стае.

Стая ответила, от мала до велика, и над всеми проревел гром. Отличный день. День гордости. Тигров было мало. И они цеплялись за существование, задушенные почти до полного исчезновения, отравленными небесами Шимы. Яды уничтожили большинство великих ёкаев – только те, у кого имелись возможности и воля к бегству, пережили возвышение Гильдии Лотоса.

Фениксы полегли и умерли от разрыва сердца, когда небеса заполнились грязными смолистыми испарениями. Драконы уплыли на север, когда океаны окрасились в багряный цвет.

Грозовые тигры улетели по приказу последнего Хана Шимы. Их было немного. Даже когда Хан установил закон отменить ритуальные смертельные поединки за право спаривания, провозгласив немыслимым для арашиторы убийство собрата, они размножались медленно.

Поэтому день, когда детеныш впервые вставал на крыло, оказывался знаменательным – то был маленький шаг, чтобы отползти от грани вымирания.

Буруу взмыл в небо, разгоняя ветер крылышками. Он изо всех сил стремился к облакам, мышцы напрягались практически до разрыва. Но, наконец, он выровнялся, занял место позади отца, снова взревев, окликая соплеменников, собравшихся внизу. И ответ тигров наполнил его гордостью.

Хан ответил последним, но громче всех. И оглянулся на Буруу с нескрываемой гордостью и особой любовью, которую родители всегда питают к младшему ребенку.

Юкико нахмурилась, провела пальцами по шерсти Буруу.

Голос Юкико в его сознании прозвучал мягко. Неопределенно.

Буруу опустил голову.

Она ослабила хватку и отступила на шаг, чтобы посмотреть другу в глаза. Он не увидел осуждения, не почувствовал страха в ее сердце.

Подробности давней истории, равно как и то, что Буруу сделал в прошлом, не имели для нее значения.

Все, что было действительно важным для Юкико, – это он, Буруу. А еще то, что он принадлежал ей, а она – ему.

Заглядывая в окна ее души, он понимал: Юкико простит ему что угодно.

Все простит.

За исключением, вероятно, того, что он снова оставит ее одну.

Дворец даймё задрожал, раскаты грома напомнили тигру о шагах Землекрушителя, который даже сейчас тащился к Кицунэ-дзё.

Вздох Буруу потонул в грохоте ярости над головой.

Юкико наполнил восторг, неистовая радость, от которой на глаза навернулись слезы.

Ее объятие было яростным, как муссонный ветер. Они стояли рядом, слившись в единое целое. Крылья Буруу складывались вокруг нее, напевая прерывистую, как у насекомых, песню, и буря, казалось, утихла, словно затаив дыхание. Вот он – последний момент затишья. Глубокий вдох перед погружением.

Буруу ненадолго закрыл глаза. Почувствовал ее жар, тепло малышей в утробе Юкико. Теперь они – его семья. Его – все.

А потом снова разразилась буря, и руки Юкико соскользнули с шеи тигра. Девушка повернулась и бросилась во дворец, волосы заструились за ней, как черная вода. А Буруу стоял под карнизом, наблюдая, как темный дождь бесконечными струями стекает по водосточным трубам, окрашивая увядшие листья в саду в серый цвет. Барабаны Райдзина не приносили утешения. Звучал марш бури, а не колыбельная.

Грозовой тигр вгляделся в то, что ждало его впереди, что он должен сделать и куда должен отправиться.

Буруу заморгал, глядя на облака, и в его глазах засверкали молнии.