Независимость женщин, обусловленная войной, анархией в условиях разрухи и несостоятельностью мужчин, привела к всплеску эротической активности. Подобно тому как в двадцатые годы новый общественный слой – молодые женщины-служащие – выработал свой особый, «бойкий» тон, в послевоенные годы свежую струю тоже внесли представительницы «слабого» пола, которые не желали больше слушать чужие советы и тем более указания, а предпочитали говорить сами, причем все более категорично. «Мне не нужны комплименты, мне нужны деньги», – заявляет юная абитуриентка в фильме «Завтра все будет лучше» 1948 года пожилому господину, который обхаживает ее с приторной галантностью. Такой героине приз зрительских симпатий был обеспечен; этот свежий тон вселял наиболее раскрепощенным кругам послевоенного общества надежду на лучшее будущее.

Нередко можно услышать, что в 1945 году Германия была страной женщин. С одной стороны, это и в самом деле так, с другой – страшной – стороны, это заблуждение. Волна изнасилований, прокатившаяся по стране в первые недели после прихода Красной армии, продемонстрировала женщинам грубую власть мужчин. В западных оккупационных зонах с этим дело обстояло ненамного лучше: оккупанты, уголовники, вернувшиеся с фронта немецкие солдаты, оказавшиеся на улице, выпущенные на свободу озлобленные иностранные рабочие и разного рода психопаты превратили жизнь женщин в настоящий ад. Но это вовсе не означает, что те смирились со своей участью. Мало того что они просто не могли позволить себе такую роскошь – сидеть дома, дрожа от страха; они и не желали этого.

Многие немецкие мужчины вполне осознали, что проиграли войну, только после весны 1945 года. Американские солдаты с немецкими девушками на улицах Берлина, 1945 год

В силу разных причин, связанных с добычей пропитания на черном рынке, они вынуждены были совершать отчаянные многокилометровые рейды по городу. Важным делом было также получение новостей от родственников, подруг, бывших коллег. Люди обменивались советами, информацией, старались быть в гуще событий. Поскольку телефонная связь отсутствовала, приходилось топать по городу или от деревни к деревне. Наряду с собирательным образом женщины, работающей на расчистке завалов, сложился еще один довольно распространенный стереотип: город в женских руках.

Когда не надо было бегать по делам, люди просто гуляли. В сохранившихся киноматериалах – в хронике и на любительских съемках – можно увидеть на удивление много женщин, разгуливающих по улицам маленькими группами или поодиночке. Летом 1945 года на Курфюрстендамм уже снова работали кафе. Кто мог себе это позволить – а таких было не так уж мало, несмотря на продуктовые карточки, которые нужно было отдавать и здесь, – сидели за столиками и наслаждались солнцем. Остальные гуляли. Британский киножурнал Pathé высмеивал «моду» берлинских женщин на Курфюрстендамм и обращал внимание на их толстые шерстяные носки в сочетании с короткими платьями. Одна молодая берлинка появлялась на экране в самодельных вязаных туфлях, которые украсила бумажными цветами. Сегодня их сочли бы довольно стильными.

Опасности, подстерегавшие тогда людей на каждом шагу, не могли заглушить жажду новых впечатлений и приключений. «Взаимосвязь близости смерти и жизнелюбия», о котором писала Маргрет Бовери, проявлялось и в сфере эротики. Многим женщинам хотелось снова «испытать острые ощущения». Эйфорические настроения первых послевоенных месяцев и тяжелые испытания страхом и одиночеством привели к сексуальному голоду, принимавшему порой причудливые формы. Довольно странно для сегодняшнего слуха звучит, например, шлягер 1946 года «S.O.S. Ищу любовь. Срочно», в котором 22-летняя актриса и танцовщица Ингрид Лутц воспела царившую в те дни жажду секса. «Стой! Стой! Стой!» – лает она на публику, и это звучит как сердитый окрик часового, заметившего в тумане беглеца. «Привет! Куда спешите? – кричит она. – О чем думаете? Чего хотите?» Все это звучит и в самом деле довольно по-хулигански. Песня была бесконечно далека от того идеала женщины в виде ласковой кошечки, который, как утверждают, возобладал в последующие годы. «S.O.S. Ищу любовь. Срочно» звучало холодно и дерзко, и исполнение было вызывающе грубым: «S.O.S. Хочу целоваться. Срочно. S.O.S. Когда? Хочу знать точно».

Эротический сигнал бедствия, который Лутц посылала слушателям, хорошо вписывался в контекст тогдашних актуальных тем: нехватка мужчин, падение нравов и распутство. По этой вокальной карикатуре на похоть можно судить о реальном энтузиазме, с которым женщины шли в наступление. Старший пилот авиакомпании Pan American Джек О. Беннетт, первым принявший участие в операции «Берлинский воздушный мост», вспоминал в своих мемуарах «40 тысяч часов в небе», как к нему однажды в декабре 1945 года на Куфюрстендамм во время прогулки обратилась «элегантно одетая женщина из приличного общества» и спросила, не желает ли он пригласить ее к себе на этот вечер. «Я не нуждаюсь ни в деньгах, ни в продуктах, – сказала она. – Мне холодно, и я не хочу от вас ничего, кроме тепла вашего тела».

Возможно, пилот Беннетт в своем тщеславии несколько преувеличивает момент бескорыстия в этой истории, но все еще характерное для того времени осознание, что каждая ночь может стать последней, побуждало многих людей вести себя друг с другом гораздо более смело и раскрепощенно, чем в мирные времена. О том, насколько распространенной была сексуальная непосредственность и смелость, свидетельствует, в частности, такой факт: центральное берлинское управление здравоохранения, серьезно озабоченное ростом венерических заболеваний, заказало режиссеру Петеру Певасу художественный фильм-предостережение, напоминающее об опасности подобных излишеств. Этот фильм под названием «Уличное знакомство» производства студии DEFA вышел на экраны в 1948 году. Певас превратил историю девушки Эрики в шедевр киноискусства, в котором ярко отразилась растерянность послевоенного поколения, «алчущего жизни и жаждущего любви».

В 1949 году вышел сборник рассказов «Тысяча граммов», который занял важное место в истории немецкой литературы, поскольку включал среди прочего манифест так называемой литературы руин. В рассказе «Верность», написанном Альфредом Андершем, речь идет о муках вожделения, выпавших на долю молодой женщины, чей муж еще находился в плену. День за днем она после обеда ложилась голой на кровать и предавалась этим мукам, распаляя свою плоть мыслями: «Эти ноги, этот живот жаждут прикосновений… Ведь это же все так просто. Мне двадцать семь, и я страдаю от неудовлетворенности. Мне надо просто взять то, что мне нужно, тихо, без шума. Я же знаю, как это делается. Сейчас должен прийти этот тип с цветами. Я надену что-нибудь понаряднее и предложу ему чашку чая. А если он будет смущаться и робеть, я прямо скажу ему, что мне от него нужно». Название «Верность» объясняется тем, что героиня рассказа при этом представляет себе, как будет мучиться угрызениями совести, утолив хоть на время свою жажду мужских ласк.

Литературная ценность этого текста заключается не в том, что героиня стойко сопротивляется желанию пасть в объятия почтальона или мужчины с цветами, а в той деловитости, с которой автор изображает женское вожделение – абсолютно без прикрас, безжалостно и бескомпромиссно, в духе литературы руин.

Нужда породила множество форм жизни, и многие женщины теперь вели непростое, полное труда и лишений, но при этом необыкновенно свободное существование. Обычные семьи на некоторое время вновь стали большими семьями, в которых делились опытом, обсуждали разные жизненные позиции. Кроме того, возникали временные жилищные общины. Знакомые съезжались вместе, друзья селились в одной квартире, рассчитанной на одну-две семьи, а теперь служившей прибежищем для шести. Тесное сожительство помимо неудобств имело и преимущества, например давало возможность постоянного обмена мыслями, приносило утешение, а иногда и любовь – скажем, живущая на первом этаже пара распадается и завязывает – крест-накрест – новые любовные отношения с соседней парой из того же подъезда. Женщины снова имели численное превосходство; постоянная смена жильцов кроме дополнительных хлопот давала и новые любовные импульсы.

Жилищные общины, которые якобы породило поколение студенческого движения, возникли как социальное явление сами по себе еще на тридцать лет раньше в результате крушения Третьего рейха. Журнал Konstanze, конечно же, и здесь был в первых рядах поборников новых форм жизни: он пропагандировал жилищные общины в многочисленных фоторепортажах, в которых уже по одним только небрежным позам молодых и, разумеется, привлекательных людей можно было понять, что уж там-то жизнь действительно необычайно интересна (фотосерия «Расслабьтесь, господа!»). В очерке «Четверо с седьмого этажа» рассказывается о четырех художниках – двух мужчинах и двух женщинах, – которые живут и работают вместе. Резюме: «Вот четверо молодых людей, которые строят свою новую жизнь. Которые не сдаются под ударами судьбы. Это лишь несколько из тех многочисленных храбрецов, которых пролетевший над миром ураган потрепал, но не сломил. И таких, к счастью, можно видеть всюду – среди рабочих и художников, моряков и профессоров, ремесленников и врачей».

В «Фильме без названия» (1948), этой удивительно милой, жизнеутверждающей картине Рудольфа Югерта, три женщины и один мужчина живут вместе в пострадавшей от бомбежек вилле в Берлине: антиквар со своей сестрой, его бывшая жена и домашняя работница, деревенская девушка Кристине, роль которой исполняет Хильдегард Кнеф. В фильме преобладает самоуверенный женский тон, который задает элегантная бывшая жена антиквара; с ней постоянно пикируется его стервозная сестра, бывшая нацистка. Удивительна та легкость, с которой в этой подчеркнуто либеральной полухудожественной среде домашняя работница получает признание как новая любовь хозяина дома. Герои переживают бомбежку, эвакуацию, бегство в сельскую местность. Фильм в форме «романтической сатиры» показывает, как хаос разрушает социальные стереотипы. Он одновременно и переслащен, и пересолен, и именно этой «консистенции» обязан своим огромным успехом, потому что отразил духовные и эмоциональные возможности, заключенные в тяжелых испытаниях вынужденной миграции.

Кров и любовь – эта тема была вездесуща. В фильме «Избыток жизни» Вольфганга Либенайнера, который часто называют последней ласточкой «руинного кинематографа», одна супружеская пара на грани полного разрыва одновременно сдает – по недоразумению – свою полуразрушенную мансарду двум студентам: Карин и Вернеру. Те с радостью вышвырнули бы друг друга из квартиры при помощи полиции, но пока вынуждены сосуществовать под одной крышей на крохотном пространстве. Решимость, остроумие, боевой дух и уверенность в себе – всего этого у Карин оказывается чуть больше, чем у ее соседа. Такая вольность нравов (злополучное соседство кончается свободной любовью под дырявой крышей) в сочетании с пренебрежением к статье уголовного кодекса о сводничестве пришлась по душе не всем членам послевоенного общества, хотя оно и не страдало избытком бюргерской морали, который ей кое-кто приписывает. Как писала газета Die Zeit, «для студентов эта парочка слишком бездуховна».

Были и женские общины, причем масштабы этого явления впечатляют. В промышленном городе Дуйсбург семьдесят пять одиноких работающих женщин поселились в современном, только что построенном жилом комплексе с множеством малогабаритных однокомнатных квартир. Семьдесят шестая кнопка дверного звонка принадлежала домоправителю. Это была отнюдь не унылая казарма для одиноких женщин и не женский монастырь, а построенная на средства социального жилищного строительства женская община, в которой коллективизм сочетался с полной частной независимостью. Единственное условие: вышедшие замуж должны были освободить жилплощадь.