– Что с ножом? – наклоняясь через стол, спросила Сэммиш.

– Булькнул в реку, – ответила Алис, солгав лишь отчасти. – Кто хочет его вернуть, пусть сперва превратится в рыбу.

– А с Андомакой?

– Ни слова, ни звука, ничего.

«Яма» сегодня работала – в том плане, что входная дверь не была заперта, а древнему одноглазому деду заплатили, чтобы он вместо хозяина сидел на раздаче пива, сидра и жаркого из общего котла. Однако за столами не было никого, кроме Алис и Сэммиш. Долгогорье, как все прочие округа, высыпав на улицу, выстроилось по обочинам перед похоронным шествием. Кто-то будет смотреть, как везут новопреставленного, и негромко, взволнованно обсуждать, дурное ли сие предзнаменование или доброе – навлечет ли столь скорая потеря князя несчастья или, наоборот, избавит от ужасного правления. Другие, включая большинство завсегдатаев «Ямы», проворачивали в толпе тычки либо готовили их к предстоящему празднику, завтрашнему коронованию княгини. При прочих раскладах Алис была б сейчас с ними.

Сэммиш пришла, надев толстый плащ, завязав волосы в пучок. Под глазами темнели, намекая на бессонницу, пятна, и в целом от подруги исходило нервное, суетливое напряжение. Возможно, страх, возможно, восторг. Ее нога покачивала стол, отбивая быструю дробь.

– Если повезет, Андомака, Трегарро и Братство сочтут нас костями на пепелище. Только Саффа засветилась после пожара.

– Где она?

– Скоро уедет. Отправляется на юг, – с резким смешком ответила Сэммиш. И враз отрезвела: – Уезжаю и я.

Алис ошарашенно откинулась на лавке. Из тысячи новостей, о которых могла сообщить Сэммиш, этого и представить было нельзя.

– Ты покидаешь город?

– Только хотела сперва тебя повидать. Убедиться, что с клинком покончено. И попрощаться. – Алис не отвечала, и она пожала плечами. – Я, в общем-то, не загадывала, как дальше быть после тычки. Главное было ее провернуть, а теперь дело сделано. Когда мы с Саффой пересеклись, то начали обсуждать, как лучше вывести ее из города. И как-то само оказалось, что моя задумка включает двоих. Ее и меня. Так просто будет разумней.

Алис не поняла, почему в оправданиях Сэммиш ей почудился укор. И покачала головой, словно попыталась прийти в себя после тягостных размышлений.

– Куда собираешься ехать?

– Пожалуй, на Медный Берег. Она вернется домой. А меня там никто не будет искать.

Алис выкашляла смешок.

– А то – разгуливая по Притечью, нелегко делать вид, будто валяешься под обломками на Зеленой Горке!

– В этом-то и причина.

Алис обернулась, и одноглазый вопросительно вскинул бровь. Она мотнула ему головой. Есть и пить с нее хватит.

– И как скоро назад? – спросила Алис.

– Не знаю, – сказала Сэммиш, произнеся это как «никогда». – Помнишь, что она говорила про те края? Про Дом Духов? Раз уж я туда попаду, стоит к этому присмотреться.

– Служить богам? Займешься тычками на духовной основе?

– Не обязательно тычками. Может, чем-то другим. Я не знаю. И, пока не доберусь, не пойму. Но из того, что она мне рассказывала… там люди смиряются с горем. Мне бы этого тоже хотелось.

– С горем? – Алис будто ослышалась. – Тебе?

– Я потеряла близкого человека, – криво улыбнулась Сэммиш.

Алис попыталась скрыть удивление, но как его спрячешь от Сэммиш?

– Прости, – сказала она. – Я не знала.

– А я не рассказывала, – ответила Сэммиш.

– Ну тогда решено. Дай день на сборы, и я еду с вами.

– Нет, – отрезала Сэммиш, как будто захлопнула книгу. Потом снова заговорила, помягче. Но эта мягкость потребовала от нее очевидных усилий. – Нам не стоит путешествовать вместе. Вдвоем – уже полно риска. А о троих разнесется молва. Оставайся здесь, не высовывайся – или езжай на запад. Куда-нибудь, где не будет выделяться инлиска.

– Ты же тоже инлиска.

– Я не выделяюсь вообще.

– Кое в чем выделяешься среди всех.

Сэммиш подняла кружку, допила сидр до гущи, сжала в ладони донце. Потом бережно поставила кружку на стол. Будто хрупкую вещь, которую боялась сломать. И встала, и Алис встала за ней.

– Славно ты поработала, – сказала Сэммиш.

– Ты тоже. Давай там поосторожнее.

Сделав шаг, Алис обняла подругу. Сэммиш напряглась и начала было ее отталкивать, но остановилась, похоже принимая какое-то решение, а потом обмякла. Так они и стояли долгую теплую минуту, и Сэммиш опустила голову на плечо, нежно, как кошка сворачивается клубком перед сном. Она промурлыкала что-то вроде «Вот было бы здорово», но Алис не хотелось прерывать мгновение, чтобы спросить, что имелось в виду.

В тишине слышалось протяжное дыхание обеих. Затем Сэммиш отстранила от себя Алис и отступила. Некоторое время они еще смотрели друг на дружку прежде, чем Сэммиш повернулась и пошла – к двери, на улицу, в огромный мир. Алис села обратно.

Подкатил дед, и Алис отдала ему кружку Сэммиш. И довольно долго сидела одна. У нее еще оставалось маленько деньжат. И было маленько не по себе за то, что не вернула их Саффе, после всего, что женщина с Медного Берега испытала. Но Долгогорье неласково к девушкам без монет, а Алис по-прежнему надо было чего-нибудь есть. В общем котле отыскалась свинина, ячмень и нечто с чудесным вкусом, напоминавшее форель. Ела она не спеша и в одиночестве.

Первой пришкандыбавшей в «Яму» командой оказались Нимал, Мелкий Куп и еще двое с ними. Алис приветственно кивнула, но парни были старше, чем ей бы хотелось, натасканные в своем ремесле и слишком ушлые, чтобы не поиметь с нее выгоду, дай им намек. Она продолжила ждать, подчеркнуто не обращая внимания на их дележку утренней добычи. Следующим зашел сам корчмарь с похоронными цветами за ухом и скорбью в глазах. Одноглазый двинул на выход, и Алис проводила его взглядом без сожаления. Далее забрела команда помоложе. Среди них была Смуглянка Аман. Должно быть, провела одну из своих первых тычек, и темноватые щеки девушки раскраснелись от удовольствия. Алис подождала, пока молодежь разберет свои доли, затем поманила девчонку к себе.

– Удачный день? – поинтересовалась Алис.

– Поработали, – ответила Смуглянка Аман, желая похвастаться, но не желая объявлять во всеуслышанье, что при деньгах. Толковая девка.

– Хочешь взять медяк сверху?

– За что?

– Задание простое. Надо забрать вещи из моей старой комнаты. Меня могут искать, и я не хочу, чтоб нашли. Поскольку ты – это не я, то ты сходишь туда, выйдешь обратно и принесешь вещи мне.

– За медяк?

– За два, коль поторопишься.

Девчонка облизала губы – осмотрительность боролась с корыстью.

– Чего тебе принести?

– Чуток из одежды. Сумку. Кошелек – и я знаю, сколько в нем, не польстись. И небольшой ящичек.

– А что в ящичке?

– Пепел, – проговорила Алис. – Всего лишь пепел.

Близившаяся ночь носила имя собственное. «Гаутанна». Слово из прошлого, со времен до нашествия ханчей. Оно означало мгновение пустоты или переход от натяжения к ослаблению. От напряженного вдоха к испусканию выдоха назад в небеса. Этой ночью над Китамаром не будет князя, и разные вещи, в иное время невероятные, сегодня станут возможны.

Во всяком случае, так об этом болтали люди. Может, скрашивали, как могли, смутные времена после смерти правителя. Может, им нравилось понарошку играть, будто по улицам бродят боги. Поднагнать капельку жути безо всяких последствий. В прошлый раз, едва ли не год назад, Алис, Оррел и Сэммиш всю вещую ночь напролет строили планы на утро – на повальное веселье и пьянство в честь венчания на престол. И Алис ничего не предчувствовала, кроме крупной поживы после удачного дня. Но Оррела ныне не стало, Сэммиш ушла, и представление об истончении мироздания, о богах на городских улицах, о дремлющем под землей волшебстве казалось очень правдоподобным.

Мать ее уже ждала. Пожилая женщина сидела на табурете у двери, курила трубку и смотрела, как закат красит облака золотом и кровью. Когда Алис присела рядом на корточки, она улыбнулась.

– Все в порядке? – спросила мать.

– Более-менее. Обо мне кто-нибудь спрашивал?

– Никто.

– Он еще у тебя?

Мать длинно, задумчиво затянулась трубкой.

– У меня.

– Ты на него глядела?

– Нет. Ты сказала не смотреть, я и не стала.

– Ты врешь?

– Ох, родная, конечно. Но только что не глядела. Все прочее – правда. – Она ухмыльнулась, подвинулась и вытащила из-под ляжки сверток рогожи. Алис развернула его, осмотрела кожаные ножны, затем вынула клинок и проверила насечки на серебре. Не то чтобы она не верила матери. Просто прекрасно понимала, что мать – истинная долгогорка. Если пожилая женщина и обиделась, то ничего не сказала.

– Приноси его обратно, и мы найдем солидного покупателя.

– Не все деньги стоят сопутствующих им неприятностей.

– Слышу глас мудрости, – сказала мать. – Я серьезно. Чтобы понять эту истину, мне понадобилось больше лет, чем тебе.

– Никому не говори, что он лежал у тебя.

Мать с любовью взъерошила ей волосы.

– Понятия не имею, о чем ты тут мне толкуешь.

Алис затолкала кинжал вместе с мешковиной в одежную сумку. Когда она встала, облака уже начали выцветать. На востоке замерцали первые звезды. Скоро их будет намного больше.

– Придешь меня навестить?

– Приду, как смогу, – сказала Алис и повернулась к звездам спиной.

Этой ночью Кахон был черен и гладок, словно стекло. Если прислушаться, журчанье воды содержало странные оттенки, словно музыкант дал волю своему инструменту и надеялся, что тот вывезет какую-нибудь новую мелодию. Алис перешла самый южный из четырех мостов, что вели к подножию Старых Ворот. Сверху поднимались загибы дороги, взбиравшейся к Дворцовому Холму и тому, что происходило там этой ночью. Подъем освещали фонари и факелы, но Алис не собиралась туда идти.

Она прошлепала вдоль западной кромки реки. Навстречу двигались двое синих плащей – стражники с подозрением оглядели ее, но не окликнули. С виду она не представляла опасности, не обещала и развлеченья. Разминувшись, они отправились по своим делам, как и она по своим.

Под самым северным из четырех мостов змеилась тропа.

При свете солнца каменные плиты зеленели водорослями. Ночью же камни были черны, как сама река. Алис спустилась по старым, истертым ступеням и далее по тропе, скользкой, как лед, от илистой слякоти. Врезаясь в каменные опоры, река подбрасывала белую пену. Алис немного выждала, прислушиваясь. Иногда тут, в тени моста, находили приют бездомные, но не сегодня. Этой ночью она в одиночестве. И неясно ей было, радоваться этому или жалеть.

Она не знала, когда созрел ее замысел. Может, когда Сэммиш рассказала ей про обряд и Алис поняла, что именно увидела у работорговцев той ночью, когда забрала у них Тиму. Может, после кражи, когда уходила с клинком. Она не совершала свой выбор, а скорее осознала его после того, как выбор уже был сделан. Жаль было умалчивать об этом при Сэммиш. Неправильно обрывать дружбу на лжи, но та не поняла бы ее. Может быть, даже остановила. И какой бы хорошей подругой Сэммиш ей ни была, она не была родной кровью.

Не была ее братом.

Алис уселась над водой. Если бы захотела, могла бы снять сапоги и остудить в реке ноги, но вместо этого стянула сумку и поставила возле себя. Кожаная сумка оказалась более темной, чем она думала, и понадобилось время, чтобы расстегнуть все ремни. Первым она вынула оттуда кинжал – развернула тряпку, а потом извлекла серебро из ножен. Оно, в свою очередь, казалось более ярким, чем полагалось, словно лунный луч падал на клинок, не подсвечивая ничего другого вокруг.

Следом очередь ящика. Ящика Дарро. Очередь Дарро. Она провела пальцем по бороздкам насечки. Коробку она принесла на всякий случай, если подведет память, но, когда час настал, выяснилось, что помнит каждую линию и изгиб. Слишком много ночей в году с ней не делил никто, кроме Дарро, чтобы об этом забыть. Сдавило горло, и слезы подступили к глазам. Она не заплакала – лишь впустила в себя тоску.

Временами она не помнила горя. По крайней мере, забывала его почувствовать. Порою днями подряд. Нынче Алис скорбела – до самых глубин.

Мешковиной она чисто вытерла участочек каменной кладки. То есть чисто, насколько смогла. Покончив с этим, взялась за кинжал и надавила серебряным лезвием на предплечье. Лезвие было острым. И ужалило ее с легкостью. Охотно. Проступила кровь, черная в темноте, и тогда она промокнула в ней кончик клинка, как перо в чернилах.

Подстегивало желание поторопиться, но она сопротивлялась ему. Алис не знала, не восприняла ли зов спешки неправильно, поэтому зорко следила, не промелькнет ли луч света. Медленно, тщательно она выводила посмертный знак, именно так, как то проделывал убийца, одетый кучером, – когда-то в ее прошлой жизни. Только этот знак принадлежал Дарро. Истончение мироздания вокруг нее, казалось, заколыхалось, как занавеска.

Закончив, она снова села, сжимая нож в руке. И понадеялась, что ничего не произойдет. Она пыталась, потерпела неудачу, и ничего с этим не сделать. Невыносимым было бы не попытаться вовсе. Она ждала на перепутье между тоской и ужасом.

Было слишком темно, чтобы увидеть, как кровь источает дым. Вместо этого она учуяла его, как жар от накалившегося железа. Урчание реки кануло в некую кромешную тишину. Что-то наподобие чада или тумана, казалось, поднимается из воды. Или не из воды. Сквозь нее, как будто мир утратил вещественность и эта темная мгла была в нем единственным настоящим. Она услышала, как собственное дыхание запнулось и осеклось. И как бы со стороны поняла, что охвачена паникой. Повсюду вокруг нее росли, насыщались, крепли тени. Кожа покрылась мурашками, словно от поползновения насекомых. Мертвые обратили на нее свой взор, и был он холоден, тяжел и исполнен неприязни.

Она попыталась заговорить, но сумела лишь тонко захныкать. Пробуя снова, скручивала кулаки, пока не заломило раздувшиеся пальцы. Она чересчур далеко зашла, уже нельзя останавливаться. Никак, пока не убедится сама.

– Дарро? – произнесла она вьющейся вокруг темноте. – Дарро, ты здесь?

Долгий миг с виду ничего не менялось. Но потом тьма медленно собралась, уплотнилась в цельные очертания. В человеческое тело, темное посреди темноты.

– Это ты? – прошептала она. Поначалу фигура не двигалась, но затем медленно подняла руку, точно в приветствии. Алис встала.

– Я хотела повидаться с тобой. Хотела узнать, все ли у тебя хорошо. У тебя все хорошо?

Фигура не дала ей ответа. Она старалась разглядеть ее лицо, увидеть в нем лицо Дарро. Пустота была непреодолимой.

– Я по тебе скучаю, – сказала она. – Я делала все, чтобы ты оставался здесь, с нами, но… Я тоскую. И очень тебя люблю. Наверно, я могла бы тебя вернуть, такой способ есть, но тогда здесь перестану быть я, а это уже совсем край. Я уже пробовала похожее. Слишком неподъемна цена, и мне от этого горько. Я бы спасла тебя, если б могла, но только не так.

Она помедлила, выжидая. Выжидала и тьма.

– У меня не вышло проститься с тобой. – По щекам бежали слезы – крупные, теплые, быстрые, но голос не дрожал. – Я должна была сказать, как сильно мне тебя не хватает. А еще – прощай.

Фигура не двигалась. Бесформенная тень, что была ее головой и телом, оставалась такой же однообразной, лишенной всяческих черт, но у Алис создалось впечатление, что теперь она смотрит в спину. Что полый образ отвернулся. Быть может, это всё, что он мог.

Она выждала еще немного, смакуя мгновение, и ненавидя его, и тяготясь неизбежным, как проглоченным камнем. Выставив ногу, она наступила на посмертный знак и, крутнув лодыжкой, стерла его начертание. Мгновенно фигуры не стало, а с нею и призрачной мглы, и свежующего взора мертвых.

Почувствовав стеснение в груди и горле, Алис склонила голову. И попыталась с любовью принять свою скорбь, потому что, кроме нее, от брата ничего не осталось. А еще, как понимала сейчас, потому что даже это поблекнет.

Сквозь темноту на том берегу прогрохотала карета, сверкая факелами на крыше. Как прежде, шелестела река.

Кругом во сне ворочался и бормотал огромный город, чудовищный зверь о десяти тысячах глаз. Она силком заставила ладони разжаться, потянула пальцы, поразминала суставы, пока не прошло онемение. Взялась за лезвие клинка, отвела локоть назад, как метатель ножей на ярмарке, и прицелилась куда-то промеж горизонта и вершины небес. Подкрепила бросок разворотом, и две бездыханные секунды спустя в урчанье воды расслышала всплеск – если только не померещилось. Какое-то время она еще посидела одна в темноте, ощущая пусть пока не покой, но что-то приблизительно схожее.