Словно лиса, удравшая, чтоб не зашиб камень фермера, Элейна а Саль исчезла. Шепотки об этом событии всколыхнули двор, но никто не ведал, что оно значило. Чума добралась до дворца, и княжна стала первой пораженной недугом. Или понесла дитя от красного плаща, от лакея-инлиска, от любого из полдюжины придворных воздыхателей. Или же умерла.

Лису могли сцапать волчата Андомаки. Или приключилось что-то еще. Она не знала, а те, кто знал, не рассказывали.

– Вы многолики, Халев, – сказала Андомака. – Но вы не мой родственник.

Вопреки позолоте на стенах и масляным лампам, дворцовая приемная была темной и тесной. Толстые стены удерживали внутри зимний холод, поэтому ни она не снимала свой плащ, ни Халев Карсен не расстегивал камзол.

– Князь очень занят, – сказал Халев.

– Не помню, чтобы Осая так сковывали его обязанности, – сказала она. Шпилька могла сойти за невинную, и если Халев почувствовал жало, то спрятал укол за пожатием плеч.

– У Бирна идет первый год. Когда он проправит несколько оборотов, то привыкнет и наловчится. Так бывает со всем по-настоящему новым.

По-настоящему новым. Не шпилька ли в ответ? Утверждает ли Карсен, что бастард под маской имени а Саль знаменует новый порядок в Китамаре? Ей было затруднительно трактовать его слова, поэтому, скорее всего, это значило «да».

– Ладно, тогда я попрошу о встрече на будущий год.

– Если я могу что-нибудь сделать для вас, буду рад помочь, – сказал Халев. И секунду спустя: – Что вас сюда привело, Андомака?

Вопрос гулко прозвенел в воздухе, точно комната раздалась в размерах. Она хотела отговориться банальностью, но это ложное эхо дало полезную паузу. Если бы в ее сне кто-то – знакомый с детства, а сейчас вероятный враг – спросил у нее, зачем она пришла во дворец, то что бы это означало? Если б ее спящий разум сотворил Халева с этим вопросом, то что пытался бы ей подсказать?

Ее готовили, натаскивали разгадывать сны, но с возвращением Осая подготовка становилась все тщательней и суровей. Бывали целые дни, когда она не ощущала никакой привязки к своему телу. Видела разные вещи, явления, слышала их, обретала смысл там, где прежде никогда не искала. Будто стремительно мудрела, правда, зачастую с трудом вспоминая пройденные уроки. Казалось, ее знания слегка подтекали, как свежая краска под неожиданным ливнем.

– Андома? – подал голос Халев, и впервые он казался искренне открытым. – С вами все хорошо?

– Что ведет меня во дворец… полагаю, Элейна. – И это правда. Элейна приведет ее туда, хотя бы своею кончиной. Разумное объяснение. – Мы часто общаемся – я и она.

– По сей день?

– Вы сами знаете ответ.

– Знаю. О чем вы вдвоем обычно беседуете?

– О Бирне. Он ведь так и не ступил на путь Братства, – сказала Андомака. Что тоже правда. Все их беседы на такие темы, как любовь, секс и смерть, политика и волшебство, на деле велись об отце княжны и его порочной крови. Они разговаривали об измене целому городу и об участии в ней княжеской семьи, пусть Элейне было это невдомек. – Городу пошло бы во благо, если бы она поддержала древний обычай.

– Я вас услышал, – ответил Халев. А вот это, похоже, неправда. Он ей не верил, это чувствовалось, притом постоянно отвлекался на что-то другое. Она не могла распознать, где блуждали его мысли, но попробовала уловить некоторые обрывки. Короткие образы. Что-то про воск и свиную кровь. От них повело голову, как под хмельком. – Боюсь, Элейна также недоступна для встреч. Не сейчас.

– Она здорова?

– Она молода, – молвил Халев. – В молодости всем нелегко. Каждому новому поколению приходится бороться за выживание. – Еще один неясный ответ. Уклончивый. Сомнений нет, что-то случилось. Но судя по смыслу, девчонка не умерла. Пока еще нет.

– Тогда до следующего раза, – сказала Андомака, обращаясь одновременно к Халеву и к себе во внутренней беседе. Девчонка умрет в другой раз. Пробежала легкая дрожь, когда ее разум, парящий вовне, на миг совместился с разумом, что жил в этом мире.

Халев отвесил поклон и удалился. И сразу же вошел красный плащ, коему вменялось сопроводить ее обратно. Оба сделали вид, будто это высокая почесть, однако меч на поясе стража вовсе не был декоративным. Дворец начеку, и у нее возникло чувство, сродни недавнему, при прибытии зимнего каравана, что здесь не знают и сами, против кого держать оборону. Боец-фехтовальщик пытался парировать удары с завязанными глазами.

– Как вас зовут? – спросила она провожатого возле черных приземистых ворот, ведущих на север, к Зеленой Горке.

– Марбек, госпожа.

«Ты будешь повиноваться моему голосу, Марбек, – подумала она. – Этот рот будет тобою командовать, а ты будешь исполнять, что бы ни велели тебе эти губы». Вслух она ничего не произнесла. Он бы вовсе не так ее понял.

Выйдя за пределы дворца, она ступила на открытое пространство своей части города. Большинство усадеб элегантно выстраивались слева – светлый камень и голые деревья, беременные листвой. Андомака свернула вправо. Чуть севернее и книзу белый речной лед уже приобретал темный оттенок. Терял четкие грани. До нее доносился какой-то звук, смутный, но непомерно обширный. Шепот великана под стать целому миру. Стонал лед. Живые воды беспокоились во сне, соскучившись по синему небу.

Пригрезься ей, будто на вопрос врага, что привело ее во дворец, ответила река, сновидение оказалось бы вещим. Андомаку привела сюда нить Китамара – в час оттепели, когда мир был готов всколыхнуться опять, чтобы ей пребывать тут и далее, но только уже княгиней.

На всем обратном пути к усадьбе бежала вода. Вода была везде. Капала из сливных труб, сочилась вдоль улиц. Грязный снег, за месяцы утоптанный в лед, преображался. Сам воздух, чуялось, пышет новой надеждой. Неумолимая хватка зимы ослабла. Настала оттепель. Пора перемен, а времена перемен всегда опасны и полны чудес. По прибытии ее ожидал Трегарро. Ждал и Осай.

Она искупалась перед церемонией, не ради необходимости, просто это было прекрасным началом. Теплая вода в медной ванне. Жар, проникающий в поры. Ей вспомнилось первое посвящение в таинства Братства Дарис. Тогда она была совсем маленькой. Отец, Драу Чаалат, взял ее с собой, велев надеть лучшую одежду. Ибо время пришло. Он возглавлял Братство Дарис, как сейчас Андомака. Отец впервые провел ее коридорами без дверей во внутренний храм, и она остолбенела, увидев там ожидавшего ее князя Осая. Волосы повелителя уже тогда редели, но сохраняли пока темный цвет, а болезнь, впоследствии выбелившая кожу в сухой пергамент, еще не давала о себе знать. Он был мужчиной – сильным, бодрым, преисполненным жизни. Он был самим городом.

Та, первая церемония довольствовалась малым. Осай подсказал ей слова, и девочка пролепетала их, не понимая всей значимости. Лучше всего она помнила свои ощущения от князя. Его мужественность, и милость, и чувство огромной головоломной мозаики, которая только начала раскладываться перед ней.

В тот день был сделан первый шаг по тропе, что вела к последнему камню дня сегодняшнего.

Она поднялась из воды, надела церемониальную рясу и вышитый красный жакет с золотым кружевом. В последний раз расчесала свои бледные волосы, и чувство умиротворения снизошло на нее, как первое тепло после глотка вина. Жизнь делается терпимой, когда обретает смысл, а смысл всей ее жизни лежал перед ней. И не было никакого страха. Лишь непреложная уверенность, что все так, как должно быть. Все было в порядке.

В этот раз путь без дверей она прошла в одиночку. Папа умер давно, его посмертный знак выбит в камне. Но все равно она представляла отца рядом с собой. Его спокойное одобрение. Его невозмутимость, бывшую не чем иным, как отражением ее собственной. Храм наполняло сияние свечей, и от шального дуновения, незнамо как проскочившего вслед за ней, язычки пламени подрагивали и приплясывали, будто смеялись. Трегарро стоял по одну сторону алтаря. Осай в теле мальчика с Медного Берега – по другую. Нож, свиток и ткань были разложены как подобает. Дядя кивнул ей мальчишечьей головенкой, и она склонилась перед владыкой.

– Это наиболее важное из деяний, которые ты когда-либо совершала и совершишь впредь, – промолвили Осай, Айрис и все князья ушедших веков. Она ожидала, что эти слова отразятся в ней эхом, как речи Халева, но то были просто слова. – Мы гордимся тобой.

– Благодарю, повелитель, – сказала она, всплакнув от признательности и счастья.

– Крепись, – сказал мальчик. Тем самым языком, однажды произнесшим: «Вам ведь этого вовсе не нужно. Мы бы могли уйти вместе. И вы бы освободились». Все это было и оставалось неправдой.

Мальчик прошествовал перед алтарем и встал на колени. Трегарро заступил ему за спину, наложил на тонкую, ребячески гладкую шею шнурок и затянул. Лицо мальчика потемнело, пока его удавливали. Андомака не исключала сопротивления под конец, но, не считая непроизвольных, бессильных хрипов, китамарская нить вплела в себя эту новую смерть со спокойствием. Притом что тело опорожнило кишечник, должна была разнестись несусветная вонь, но нет. Это всего лишь плотский конфуз, даже довольно умильный. Трегарро осторожно подтащил труп к подножию алтаря и прикрыл лицо с вываленным языком черной тканью. Они остались вдвоем, вдвоем во всем храме. Она вдруг поняла, что плачет – но не от испуга или печали.

Умирая в прошлый раз, Осай был много старше, больным и окруженным придворными. Он сильно страдал и боролся за то, чтобы остаться по эту сторону темных заводей смерти, пока не найдется пропавший кинжал, пока не приедет его тайный приют – этот вот мальчик, пока не будет раскрыт и обезврежен злонамеренный заговор. Его врачи и сиделки не были посвященными, а для визитов в дом Братства он чересчур ослабел. Выпадало так мало минут, когда ей удавалось подсесть к нему и шепнуть в недужные уши последние новости о продвижении дел. Ныне она гадала, не Бирн ли а Саль назначил постоянный надзор над их дядей, дабы сохранить в секрете несостоятельность своих притязаний на трон, или же забота и уход и были только тем, чем казались?

Под конец плоть подвела старика. Он захлебнулся вдали от воды, ради добавочной щепотки жизни отказавшись от средств, способных облегчить его уход. Он умер, сжав кулаки, впиваясь ногтями, не зная, найдет ли она, Андомака, способ привести его назад, или же нить Китамара будет прервана навсегда.

После неудачного завершения обряда Бирн а Саль претерпел разве что сумбурное сновидение. А мальчика, сына Осая, но не Бирнова двоюродного брата, оставили у нанятых его доставить работорговцев. Все, к чему она старательно готовилась, все, для чего ее воспитывал отец, обессмыслилось разом.

И вот, новая смерть Осая – но быстрая, без мучений и страха. Добровольная смерть без борьбы, с верой в воскрешение. Прежде всего остального Андомака была жрицей. Провела жизнь в услужении своему богу и городу. Она села подле мертвого мальчика, развела руки над его недвижным телом и начала похоронную службу. Душа его обретет спасение, так надлежит и так будет. Она пропела псалмы, с помощью Трегарро омыла тело ароматным маслом и утерла чистой тряпицей. Перед мертвым мальчиком – ребенком, который был ее дядей, она благоговела и преклонялась. А когда обряд отпевания завершился, изобразила его посмертный знак.

И почувствовала, как дрогнуло нечто глубинное в основании храма. Осай вновь упокоился с миром и пребудет там, пока она не призовет его. В воздухе стояла оттепель, пора перемен. Истончения и вероятностей. Обновления города и ее звездного часа. Она прикрыла глаза и погрузилась внутрь тела, пропуская сознание через каждый сустав и конечность, точно хозяйка подготавливала комнату для почетного гостя.

– Вам нехорошо? – спросил Трегарро.

– Превосходно, – отозвалась она. Так оно и было, лишь один беспокойный отзвук до сих пор не умолк. «Что вас сюда привело?» Она ведь дала верный ответ, разве нет? Она разгадала вещий смысл этих слов. Но отголосок вопроса оставался звенеть. Что было странно. Почему он не стих?

– Если хотите, отложим, – сказал Трегарро.

– Нет причин, – твердо произнесла Андомака и открыла глаза. Он подал руку. Она поднялась. На большом пальце Трегарро тоже бугрился застарелый шрам, толстый и бледный, как на лице. По-своему капитан был красивым мужчиной. И она была очень признательна за его стойкую службу ей и Братству.

Сам обряд сейчас воспринимался ею в виде рисунков на кожице луковицы, наложенных друг на друга слоями. История Братства не знала никого, кто проводил бы ритуал трижды. Ее первую попытку, когда венец получил Бирн а Саль, постиг провал, затем, после обретения кинжала и мальчика, освобождение Китамара свершилось, а теперь был черед третьего и последнего раза.

Души меркнут. Хотя тело мальчишки еще не остыло, нить уже выпадала из мира. Она спасла ее ранее. Сохранит и сейчас. Андомака взяла кинжал и вывела собственной кровью посмертный знак, который только что даровала. Знак потемнел. Загорелся. Холодный дым и взоры мертвых, уплотняясь, насытили воздух. Она поежилась, уверяя себя, что виной лишь прохлада минувшей зимы. Или радость грядущего преображения. Она протерла клинок материей, никогда не видевшей солнца. Макнула серебряный кончик в чашу с речной водой. От волнительного предвкушения на шее вздыбились волоски.

Она насекла посмертный знак черточками букв своего имени. Выписала на воде свою суть, свою жизнь, всё, чем была ныне и прежде. Проведя последнюю линию, она отложила кинжал и водрузила ладони плашмя на алтарь. Камень морозил кожу, как лед.

Еще не успев сделать и вдох, она испугалась, что ничего не вышло. Едва не окликнула Трегарро. Но не окликнула. Холодный дым, что не был дымом, сгустился, клубами ввинчиваясь в воздух из ниоткуда. Или из мест, не виданных ни одними живыми глазами. Прежде она ничего не знала об этом. А теперь почувствовала, будто падает с огромной высоты, а дым становится бескрайним и бурным морем, принимающим ее в свои воды.

И в этом море двигалось нечто. Сначала она не могла разобрать его облик. А потом смогла.

Ответ на вопрос был получен. Она поняла, что вело ее во дворец. Убедилась воочию, чему посвятила жизнь от рождения, и чувство предательства оказалось глубже всех небес и морей. Она ужаснулась, раскаялась – всецело, молниеносно. Попыталась вернуться назад, силой воли втиснуться в плоть, которую уже наполовину покинула. Попыталась кричать.

Нечто, что звало себя Китамаром, нечто, проедавшее гнилостной пастью путь сквозь поколения ее предков, поймало ее в грязно-белые зубы. Тряхнуло непомерной башкой, как охотничий пес, ломающий крысе хребет, и ее тонкая, яркая связь с собой, загодя источенная годами тщательной подготовки и упражнений, лопнула.

Андомака Чаалат, властительная знатная дама, верховная жрица Братства Дарис, не умерла. Ей выпала не настолько щадящая участь.