31
Ночь была долгой, холодной и страшной. Сэммиш ничего так не желала, как повернуть на юг, к Камнерядью и Саффе, но опасение, что ее преследуют или высматривают, гнало на север, за реку. Когда девушка достигла Речного Порта, с ней поравнялась гроза – холодные рыхлые капли-сгустки, что замерзали, касаясь каменной мостовой. Снег был бы теплее. Снег был бы человечнее. К утру на улицах останутся мертвецы, несчастные без гроша на ночлег и без друзей, готовых разделить с ними кров. Печальная будет насмешка, коли она сама попадет в их число.
Страхи придавали ей прыти. Сперва она боялась, что Братство Дарис сумеет засечь на городских улицах ее след. Потом – что ее доконают стужа и голод. И под конец, когда согрел быстрый шаг, а узкие проулки Долгогорья приблизились, воспрял страх перед существом под кожей Тиму.
С ней так бывало всегда, хоть не всегда так ужасно. Отрабатывая тычку, ее ум был спокоен и отстранен, заперт в пределах взятой на себя роли. А потом две ее «я» стыковались вместе, и она содрогалась от приступа страха. Если опасность была близка, Сэммиш могло тошнить. Иногда она просыпалась посреди ночи от воспоминания, как едва разминулась с синим плащом или разъяренным кулаком из толпы. И тогда садилась и по новой тряслась от несбывшегося, пока не смаривал сон. Сегодня все то же самое, прибавляя довесок – нарастающий ужас перед будущим. Саффа на Камнерядье все ждала известий о Братстве и его расположении. В придачу к прожитым страхам Сэммиш было чего бояться и впереди.
Она добралась до своей комнаты у пекарни, сорвала промокшую одежду и заползла под одеяло. Тело стало тяжелым, опухшим, как у утопленницы. Сон налетел таким внезапным и кромешным рывком, что подумалось – не смерть ли пришла? Но после она проснулась – стало быть, нет.
Она напялила свой второй комплект одежды, а мокрую повесила сушиться. Ныло все тело. Дождь еще капал, теперь тоненькой, стылой моросью. Без мокрого снега, но ненамного приятнее. До карантина на Камнерядье прогулка неблизкая. Легче было бы не идти. Ненастные облака и мерзкая погода – хорошее оправдание. Но тут она представила, как Саффа ждет и гадает, не поймали ли Сэммиш. С ее везеньем смуглая женщина поддастся нарастающим опасениям и из осторожности исчезнет опять, тогда Сэммиш придется выслеживать ее только ради дурного известия. Лучше завершить все сейчас.
У нее был запрятан ломтик вяленой свинины, и Сэммиш жевала его на ходу, сперва прогрызая, как собака палку, затем высасывая соль и старое сало. Опасно так жить, как она. Если не сумеет раздобыть денег, Сэммиш вылетит на улицу еще до начала лета, а приключения с Саффой и Алис, мертвым князем и живым наследником непохоже, чтоб обеспечивали насущной пищей. Она умрет, а окружающий ее город сомкнется, как вода, когда из нее вытащишь палец. Сэммиш не оставит по себе никакого зазора.
Образы-воспоминания Алис проплывали на ходу сквозь ее усталое, замерзшее, помутненное голодом сознание. От них веяло грустью. Один возчик подвез ее на телеге от Притечного моста до половины Коптильни и помахал рукой, когда она соскочила. Маленькие проявления доброты в этом городе было легко позабыть, но они тоже были не менее реальны, чем, скажем, река, хоть и бессильны прорвать тьму и гниль. Пока Сэммиш торила путь на запад, а затем на север, тучи над головой разверзлись, и невероятное, теплое солнышко осияло Дворцовый Холм, чисто вымытый после дождя. То есть настолько чисто, насколько в принципе это возможно.
Почти в том же часу, как покинула зачумленное убежище Саффы, только день спустя, Сэммиш туда же вернулась. После полного круга по Китамару ноги тряслись от усталости, ступни отваливались, а в голове прояснилось до жути. Теперь, зная, где искать чужеземку, было нетрудно тишком проскользнуть под канатами. Карантинные улицы были безлюдны и тихи. Несколько новых мешков валялось на земле, куда жрецы приносили и скидывали местным воду и храмовую крупу, принимая посильное участие в их судьбе. Она подумала про Оррела, истекающего предсмертным потом в замкнутой палате на южной окраине, и задалась вопросом, не следует ли и ей поберечься хвори, которую Саффа таскает наготове, словно меч.
Женщина с Медного Берега ждала, сидя на крыльце. Темные глаза просияли радостью и надеждой, когда увидели Сэммиш. А затем, прочитав написанное на ее лице, померкли. Сэммиш присела прямо на улице, приткнув спину к стене. Некоторое время единственный звук издавала лишь талая вода, струясь там, где лед уступал лучам солнца. Сэммиш все смекала, как ей лучше начать – «Мы опоздали», или «Я пробралась туда, но принесла недобрую весть», или «Как же мне жаль», – и никак не могла подобрать правильных слов. В общем, молчание нарушила Саффа.
– Он был добрым мальчиком. Из него бы вышел хороший человек.
– Мне жаль, – произнесла Сэммиш, и то, как женщина осела при этих словах, говорило, что, несмотря на внешнюю покорность, надеялась она на другое.
– Рассказывай, – молвила Саффа, и Сэммиш послушалась.
Когда она дошла до момента, где ложный мальчик настойчиво выспрашивал, как найти его мать, и стало ясно, что тело не принадлежит больше Тиму, Саффа уронила голову на колени. И зашлась одышливыми, долгими всхлипами. Сэммиш обнаружила, что тоже сочувственно плачет, продолжая рассказ. Закончив, она взяла старшую женщину за руку, и Саффа не отстранилась. Какое-то время скорбь была всеподавляющей. Больше года эта сильная, исхудавшая мать искала своего сына. Сэммиш попыталась вообразить, сколь беспощадной была надежда, чтобы подвигнуть кого-то отправиться вот так, в одиночку, в чужие края. И Сэммиш стала свидетелем, как эта надежда гибнет.
– Мне так жаль, – сказала она едва ли не в сотый раз. Но на этот раз Саффа достаточно пришла в себя и ответила:
– Спасибо тебе. Хотя бы я буду знать. Хотя бы смогу прекратить поиск. Не такой я алкала милости, но получила что есть.
– Нельзя ли… я не знаю. Вернуть его обратно?
– Мой сын не то, чем был его отец. А если б и был, прибежище Осая рассекречено. Он не останется в нем. Тиму больше нет.
– Значит, это конец? Ты все сворачиваешь?
– Мне здесь больше нечего делать. Все, что я любила, ушло. Этот город для меня теперь смерть. Я поеду домой. Я… я не знаю, что буду делать.
– Или, – сказала Сэммиш.
Красные и слезящиеся глаза Саффы перехватили ее взгляд. Женщина убрала руку, и Сэммиш не препятствовала. Мысли, кувыркавшиеся за время длинного, холодного путешествия, облекались в слова. Наклонясь ближе и сплетя пальцы, Сэммиш продумывала каждое предложение прежде, чем высказать вслух:
– Услышь меня. Ты не первая, кто вступал в схватку с этой тварью. Тот, о котором ты говорила, отец Андомаки, сказал, что мальчик, может быть, не понадобится. Но потом он, однако, понадобился. У них что-то пошло не так. Ты не крала тот нож. Его украл кто-то другой. Я не знаю, кто эти люди и что заставило их предпринять такую попытку, но они на это пошли. В своей ненависти к этому существу ты не одна. – И через секунду добавила: – Мы не одни.
– Это не твоя драка.
– Ты знать не знаешь, какая у меня драка, – ответила Сэммиш резче, чем намеревалась. Она собралась извиниться, но остановила себя. – Слушай, что я говорю, – ему противостоят и другие.
– Так кто же они? Живы ли? Борются ли по-прежнему?
– Я не знаю, но… такой вот выходит расклад.
Саффа посмотрела на свои руки, медленно потерла ладони со звуком, напоминавшим шорох ветра в неплотно прикрытой ставне. Покачала головой.
– Ты предлагаешь по добру, но нет.
– Я ничего тебе не предлагаю, – сказала Сэммиш. – Я сообщаю к твоему сведению. У них существовал план низвергнуть наших врагов. Да, замысел не сработал. Но кто сказал, что он в принципе был обречен? И если нет, то я собираюсь осуществить его. Останься и помоги, или уезжай домой. Я тебе не сторож. Но я хочу все исправить.
Поразительно было слушать себя, ведущую эти речи, и чувствовать свою искренность. Она не припоминала, когда в последний раз громко заявляла о важных для нее лично вещах. Она всегда тихонько берегла их внутри. Сейчас походило на глубокий вдох после протяженного заплыва под водой. На устах у Саффы сложился вопрос, и Сэммиш подумала, что это снова очередное «Зачем?». Она ошибалась.
– Как?
– Пока непонятно, – сказала Сэммиш. – Но начну я с того, что опять украду этот долбаный нож.
Трегарро стоял на каменной лестнице, за спиной притих его доверенный лейтенант. Мокрый снег, наметенный сквозь разбитое окно, чернил каменные плиты. Две девушки в фартуках служанок промакивали его тряпьем, отжимая в оловянное ведро ледяную воду. Их руки покраснели от холода. Само окно было разломано. Время и погода подточили свинец. Когда шпионка, или убийца, или кто там она, метнула ставню, каркас окна сложился, как призовой боец, который взял деньги, чтобы упасть от первого удара.
Дурной выдался день. Что-то случилось с Элейной а Саль. Не прозвучало никаких объявлений, но сплетни слуг перерастали в сплетни господ быстрее, чем падает камень, и Зеленая Горка бурлила разными предположениями.
Андомака, как родственница князя и дама из высшей городской знати, отправилась во дворец выведать, что удастся, о своей лжекузине. Если им повезло, то сучка сдохла. Но исполнители об этом молчали, и чем дольше они не являлись за остатком оплаты, тем менее вероятным казался такой исход. Покамест стоило полагать, что похождения Элейны раскрыли и так называемый князь наказал либо выдворил дочурку из города до завершения разбирательства. Она вообще могла забеременеть – в таком случае придется убивать ее на сносях. Или же резать ребенка потом, но до того, как трон займет Андомака.
А тут еще такое.
– Сколько человек на дежурстве? – спросил Трегарро.
– Восемнадцать, сэр. Всего на службе полсотни. Пятьдесят три. Три смены, но по ночам двери заперты, и в караул выходит меньший состав. Еще все берут выходные. Таков обычай.
Он был молод и посвящен во многие тайны Братства, но недостаточно продвинут для самых сокровенных из них. И, когда нервничал, слишком много болтал.
– И тем не менее. – Трегарро указал на окно.
– Говорят, она переоделась в горничную, – сказал лейтенант.
– Я в курсе. Это я тебе об этом сказал. А спрашиваю следующее: как получилось, что восемнадцать наших охранников позволили какой-то девчонке проникнуть во внутренний храм только потому, что она напялила дешевый передник?
– Я… они не видели ее, сэр.
– Так она теперь еще и ведьма? Заделалась невидимкой? Превратилась в мышь?
– Ее просто не заметили.
– Что ж, пожалуй, если выпороть нескольких самых незрячих, у них обострится зоркость.
Колебания подручного перед ответом красноречиво сказали о его опасениях первым встать у столба. Если дойдет до кнута, то так и будет.
– Как прикажете, сэр.
– Удвоенные смены. Никаких выходных до моих распоряжений. Никто без опознания не заходит во внутренний храм. Любому, кто попытается проскользнуть, резать глотку – а труп допросим потом.
Его лейтенант быстро кивнул, повернулся и отошел деревянной походкой. Похоже, всерьез готовился к порке.
Справедливо. Трегарро сам вполне серьезно готов был ее назначить. Но после такого вопиющего провала лучше посоветоваться с хозяином, а не гнать сломя голову, рискуя сотворить что-нибудь нежелательное для Осая – для Китамара.
Шрамы на щеке зудели, как обычно случалось с ним при болезни, только это никакая не хворь. Тело сообщало, что он напуган, и Трегарро всеми средствами глушил это послание. Он медленно прошелся назад по пути бегства шпионки, высматривая что-либо странное или неуместное. Любой оставленный след, способный привести к ответу, кто она и где ее можно найти. Но перед ним открывались пустые коридоры, и все. Эта девушка была тенью.
В своем храме Осай сидел на алтаре, закинув ногу за ногу. Его юное тело, казалось, пребывало в покое, а на лице проглядывало, почитай, озорство. Стеклянные бусины выстроились в сложной позиции в разгаре игры, словно игроки только что отошли от доски. Трегарро оглядел поле, пытаясь угадать, какой цвет сейчас ходит.
– Красный, – сказал мальчишка, будто читая мысли. – Как считаешь, что ему надо делать? Атаковать или окапываться?
– В большинстве случаев атака опаснее, – сказал Трегарро.
– Согласен, – молвил Осай. – Что отыскал?
– Ничего для вас нового, повелитель. – Он почувствовал стремление отчитаться, что удвоил стражу, что накажет оплошавших охранников, что приносит глубочайшие извинения за осечку. И не позволил этому порыву развязать себе язык. Лишь молча ждал.
– И все же это не ничего. Она сказала, что у нас есть общие друзья, пусть не самые любимые. Она говорила о Саффе и знает имя Андомаки. Это две зацепки. И знала, что искать надо здесь. Три. На самом деле это уже кое-что. А еще она мне не доверяла. – Дух, носивший мальчишечью кожу, щелкнул костяшками, как землекоп перед трудной работой. – Очаровательное наблюдение: она мне не доверяла. Ныне по улицам бродят боги, Трегарро. Они чувствуют истончения, как птичка чует червячка. Они иногда толкаются, отпихивают меня. Мнят, будто могут вернуть себе это место, но они ой как неправы.
– Боги, повелитель?
– Боги. Философские учения. Предания этого мира, что творят его облик. Призраки, вместо плоти облаченные в страны и царства. Как ни назови. Мне без разницы.
– Кем бы они ни были, дважды им сюда не проникнуть. До моего последнего вздоха.
– Аккуратнее, – ухмыльнулся Осай. – Не приведи бог, услышат. Что такое? Чего такой кислый?
– Я вас подвел, повелитель. Полагал, вы будете недовольны.
Тонкие плечи мальчишки ерзнули, отвечая и да и нет.
– Был бы. Но все прошло интересно. И я молод. Я был молодым очень давно и позабыл, на что это похоже. К тому же мальчишка. Мальчишки жаждут опасности, и так мне проще махнуть рукой на ошибку. В конце концов, ничего страшного не случилось. Мы сумели выкрутиться. А в бытность Осаем я очень состарился. Останься им, сейчас был бы разгневан. Я мог унюхать смерть его носом, особенно под конец. Молодости невдомек ощущения старых. Выходит, тебе повезло, что я тот, кто есть.
– Как скажете, повелитель.
– И еще Саффа. Саффа проделала сюда весь этот путь. Она была красавицей. Жрица с Медного Берега. Умна. Искренна. Прекрасна, без своей рясы. Я и представить не мог, что она кинется за мальчишкой. Плоть от плоти своих родных мест. Ни за что б не подумал, что она их покинет.
– Звучит так, будто вы любили ее?
– Во всяком случае, привечал. Придется ее убить, но я с удовольствием с нею общался. Даже отчасти тянет повидать ее вновь. Взглянуть на любовницу глазами ее собственного ребенка. Можно многое открыть, если вот так менять угол зрения. Кем она была, когда предавалась соблазну. Кто сейчас, когда пытается спасти сына. Любовница и мать – очень разные люди, даже если это та же самая женщина. Еще и другие глаза. Осай своими ее пожирал. Эти глаза совсем иначе ее воспримут. Вот оно, самое ценное в нашем деле. Как будто вкушаешь хорошее мясо. Мир становится гораздо скругленнее, когда проведешь в нем не одну жизнь.
– Звучит… звучит ошеломительно, повелитель.
– Да. Но этого не произойдет. Времени нет. Не при такой погоде.
Трегарро почувствовал натяжение в кишках – по неясной причине. Поначалу неясной.
– Небо мочится дождем со снегом, – убаюканный доверительной манерой Осая, он позабыл как про формальную речь, так и свои огорчения.
– Ага. Уже довольно тепло. Чувствуются перемены. Воздух пахнет иначе. Если чутко прислушаться, то слышно, как потрескивает лед на реке. – Радость, тоска и нетерпение пели в его голосе скрипкой.
«Оттепель, – задумался Трегарро. – Осай говорит об оттепели. О часе превращения, когда грань между существующим и тем, что будет, становится тоньше, преодолимее». На миг он вспомнил об Андомаке, и кишки скрутило узлом еще крепче. Он оттолкнул от себя бледный образ. Они поступили правильно. Запустили долгожданные события. Должный шаг к тому, чтобы убрать с престола фальшивых наследников и возвести истинный дух этого города на его место по праву. «Мы спасаем город», – вот в каком напоминании он нуждался. Андомака будет княжить, а он, точно так же, как сейчас, ее охранять.
На свете бывают тайны, и он был им сопричастен.