24
Новый год встречал холодом. Сэммиш признавала, что дни увеличиваются и медленнее тают светлые часы. Но не испытывала этого на себе. Ясные, чистые небеса Длинной Ночи и последовавших дней канули в никуда. Над городом грудились тучи, темнея, как скалы. Из них сыпал снег, сухой и мелкий, точно бесчисленные малюсенькие зубы. Ветер, что его уносил, был колюч и беспощаден.
Во всем городе на домах больше не было украшений. Нынче никаких праздников – только долгое зимнее заточение и надежда на нескорую оттепель. Рыскающие по улицам псы отощали, а крысы оголодали и осмелели. Бездомным, кто разжился чашкой или плошкой, в богадельнях разливали пустой суп. Лари и полки, прежде вдохнувшие от щедрот урожая, продолжали тянуть свой долгий годичный выдох. Каждая закончившаяся банка, каждая клеть, переставшая снабжать чугунки вяленой свининой или говядиной, убавляли городу возможности дотянуть до лета. Карантин в Камнерядье, похоже, справлялся с болезнью – хворь не распространилась по городу. Но мужчины и женщины с Коптильни и Зеленой Горки были вынуждены перебираться через реку, чтобы купить еды, и дополнительный сбор для жителей восточного берега поднял цену на хлеб и сыр. Даже если откроют хранилища, а Камнерядье объявят очищенным и здоровым, Долгогорье не застраховано от голода по весне. Еда поступала к ним только тогда, когда кончались деньги на ее покупку.
Город расшатывался, как было заметно, наверное, всякому. И никто, похоже, не знал, что с этим делать, а Сэммиш меньше всех. Что тут придумать, только не высовывать голову и заниматься тем же, что и всегда: выживать. По утрам она брала черствый хлеб, если оставляли, и обходила улицы победнее. Если попадались люди Тетки Шипихи или просто более лихие, чем обычно, долгогорцы, она меняла маршрут, загибая крюки. За грошовый прибыток не стоило умирать, но если долго не получать и его, то нечем будет платить за комнату у пекаря. А без ее взносов пекарю не на что будет покупать муку и мед.
Все на свете зависело от всего остального, и все было тонко и хрупко.
Около полудня она, глядя в окна, изучала ставки, отмечаемые мелом в пивных, или чистила от пепла банные котлы возле Храма, или торила обледенелую тропу через город, собирая ножи для точильщика. Топая по льдисто-тусклым улицам с ладонями, мерзнущими в рукавах, Сэммиш почти забывала Алис и Саффу, Андомаку с Зеленой Горки и всю эту неподъемную грязную жижу, плюхнувшуюся на нее после гибели Дарро. А когда вспоминала, то убеждала себя, что не ей разгребать эту чужую бурду и хорошо, что с этим покончено. Порой даже убеждала успешно.
Ножи лежали в кожаной котомке: пара прямых лезвий из сапожной мастерской, набор ножниц по ткани от портного и – расширение клиентуры – пять резаков от кожевника с края города. Вонь сыромятной кожевни забралась ей в одежду, но платили там хорошо, и дополнительная работа восполняла потерянную точку у мясника.
Привычно, как в сто прошлых раз, она ступила под кров хибары точильщика. Стены пронизывал зимний холод, источаясь, точно жар от огня. Арнал сидел за работой. Железная печка не давала замерзнуть воде на точильном камне, а пламя отбрасывало чуточку света. Старик укутался шерстяными одеялами и надвинул на глаза кожаную шляпу, отороченную облезлым мехом. Волосы выбивались из-под нее, как лозы, проросшие между кирпичин. Взглянув на девушку, он быстро отвел глаза. Не изменился в лице, а будто лишь на мгновение почувствовал боль или жалость. Он отложил нож, над которым трудился – трехгранный шип с большой палец длиной, такими извозчики правят коням копыта, – и поманил ее ближе. Сэммиш внезапно охватило мрачное предчувствие, но лицо Арнала было вполне себе добрым. Она подошла, держа перед собой кожаную котомку.
– Сегодня приличный заказ, – сказала она. – Напряженный, видать, у кожевников месяц.
– Или хреновая выучка, – сказал Арнел, принимая котомку из ее рук. – Ничто не тупит лезвие быстрее неумелой руки. Присядь-ка ко мне. Надо с тобой поболтать.
Сэммиш проглотила извинение. Она не понимала, что сделала не так. Если вообще что-то сделала. Арнал пододвинул к печке маленький деревяный стульчик и остановил льющую воду маленькую помпу. Струйка на камне иссякла. Сэммиш смотрела, как вращается тонкий зубец точила и облетают последние капли. Будто предзнаменование.
– Я, эмм, решился на перемены, – не глядя на нее, произнес Арнал.
– Я могу набирать больше ножей, – сказала Сэммиш. – Я еще не ходила по хозяйствам Речного Порта. Там в половине домов готовят на собственных кухнях. Буду выходить на заре и каждую неделю доставлять вам дюжину сверху.
Арнал взмахнул ладонью, и она смолкла.
– Ты ни при чем. Со мною беда. Руки слабеют. Уже несколько месяцев как одрябли. И начинают трястись. Видишь?
Как только он об этом сказал, увидела. Раньше Сэммиш не присматривалась к пальцам точильщика. Толстым и заскорузлым по всей длине. Там, где желтые ногти соединялись с кожей, плоть побелела и растрескалась, как упавшая плитка. Подрагивание наводило на мысли о листьях под легким ветерком или о пламени свечки на сквозняке. Мастер уловил, что она смотрит на пальцы, и улыбнулся – с горечью.
– Вы показывались лекарю?
– С первого снега завариваю лечебный чай каждый вечер. Ненадолго помогло. Но теперь стало хуже, а отвар на вкус как ослиная моча. Я больше не могу трудиться как следует. В таком состоянии – никак. Ты ничего плохого не сделала. Просто я постарел и пора уступить дорогу.
– Ох, – сказала она.
– У меня есть сын, работает у лудильщика в Коптильне. У сына есть где поставить койку, и он разрешил мне к нему приткнуться. Может, сумею помаленьку помогать в мастерской, в дни, когда получше себя буду чувствовать. Но с этим делом, – он окинул жестом свой сарайчик, точильный камень, помпу и мутную воду с песком, – я кончил.
– Понятно, – сказала Сэммиш. Ее голос звучал спокойно, учитывая, как заметались мысли. К такому повороту она была не готова. Никак не догадывалась, что подобное может случиться.
– Эту пару лет ты здорово на меня поработала, – продолжал он. – Ты умненькая, а самое главное – надежная. Наверняка найдешь себе место, где с лихвой перекроют жалкие гроши, которые ты у меня получала.
– У вашего брата?
Арнал вопросительно наклонил голову.
– Ваш брат заведует трактиром, – пояснила Сэммиш. – А я научилась разбираться в отметках для ставок. Он себе часом никого не подыскивает?
Арнал опустил на колено дрожащую руку. В тоскливых глазах стояла жалость то ли к ней, то ли к себе, то ли к тому, как им подобных перемалывают жернова этого мира.
– Я у него спрошу, – сказал он, и по интонации это значило «нет».
Арнал подобрал котомку, развязал и стал осматривать ножи, вытаскивая их по одному. Теперь, зная о тряске в руках, она подмечала, как трепещут лучики света на железных гранях. Закончив, он отсчитал полдюжины медных монет. Пять старинных, с лицом князя Осая. Одну свежей чеканки – блестящую и несущую профиль Бирна а Саля. Точнее, она догадывалась, что, судя по всему, это он. Отпечаток выглядел не слишком похожим.
– Давайте вечером зайду за ножами, – предложила она.
– Подождут до завтра. Вдруг запоздаем и кожевники успеют унести выручку? – Он пожал плечами. «Теперь-то какая разница?»
– Тогда до завтра, – сказала Сэммиш. Уходя, она услышала поскрип помпы и шелест воды.
В последний, видимо, раз. Она свернула на восток, домой, в Долгогорье. Ноги отбивали согревающий на ходу ритм. Она размышляла о том, что теперь придется доставать деньги каким-то другим способом. Придется выспрашивать, нет ли у кого работы. А что она умеет? В чем сильна? Не сказать, будто Сэммиш одолевали тоска, унижение или потерянность. Она лишь сознавала их данность, принимала – и держала внутри под замком. Жилье в Притечье, работа в пивной, собственная постель. Все завертелось и разлетелось по сторонам, как кусачие снежинки, подхваченные ветром. Было больно, но не так остро, как она опасалась. Будто бы знала заранее, что мечта – это сон и однажды придет пора просыпаться. Разница между тогда и теперь была только в том, что эта пора наступила.
– Жестко с тобой приключилось, – выдыхая пар, заметила Алис во время прогулки. Одним из тех вечеров, когда ночевала в Долгогорье, а не торчала невесть где, куда заносила работа. У нее на шее красовался новенький красный шарф, а плащ из стеганой кожи так и просил, чтобы кто-нибудь оглоушил владелицу и его снял. Свинчатой дубинкой Алис потряхивала, как какой-нибудь зеленогорский хлыщ прогулочной тростью.
Сэммиш пожала плечами.
– Бывает.
– Бывает разное. Не всегда хорошее.
От других людей не ускользали ни время, проводимое Алис за пределами округа, ни деньги, прилипавшие к ее рукам. Сэммиш наслушалась и усмешек, и пересудов, и выдумок. Тетка Шипиха взяла Алис в тайные убийцы. Алис во дворце встретила девушку с точно такой же внешностью, и они поменялись местами. Она трахается с богатеем из Камнерядья, которому нравится держать на коротком поводке разбитную долгогорку. Ничего из этого не было правдой, но все подразумевало, что с Алис происходили какие-то странности. Она больше не укладывалась в Долгогорье, как раньше.
Для Сэммиш отныне существовало как бы две Алис. Сердитое, ранимое, прекрасное, смешливое и мягкое создание, по которому она молча тосковала уже долгие месяцы, и эта девица – полубандитка-полущеголь, которая старалась с ней чаще общаться, ведь Сэммиш знала истину ее превращения, и вдобавок Алис особо не с кем было поговорить.
Сэммиш понимала, что это самообман, но не могла избавиться от ощущения, будто первая Алис еще прячется где-то в городе, может, даже в родном Долгогорье. Зайди в нужную корчму или на рынок, попади к ней домой в подходящее время – и она окажется там, где всегда, где обычно. Они надерутся вдвоем горячим вином у театра, срежут пару кошельков и похохочут.
– Я имею в виду, – сказала настоящая, идущая рядом девушка, – не стоит из-за этого вешать нос. Я проявляла сочувствие.
– Извини. Я, наверно, не в том настроении.
– А ну как я тебя выручу, – сказала Алис, понизив голос до шепота. – Мы кое-кого ищем в Речном Порту. Не скажу зачем, но это сынок из купеческой семьи. Зовут Гаррет, и толком о нем ничего не известно.
Очевидные выводы из ее слов стелились перед Сэммиш, точно ковер. Загадочный молодой человек был новым интересом Андомаки и залатанного и стал бы новым заданием Дарро, если бы тот не погиб. Новой тычкой. И если Сэммиш согласится помочь, объедки со стола перепадут и ей. Воспринимать это так ершисто было не совсем справедливо. Алис зазывала ее на тычки и раньше. Все почти то же самое. Но по ощущениям далеко не то.
Сэммиш покачала головой.
– Мне это ни о чем не говорит. Знаю одного портняжку из Притечья, по имени Гарред, но ставлю в заклад мою ногу, что к твоему он никаким боком. Прости, тут я плохая помощница. Удачно тебе на него поохотиться.
Алис опешила, а Сэммиш пожелала, чтобы подруга сменила тему. Работа на Андомаку заказана наотрез, и чем настойчивее Алис домогалась до причины, тем сильнее Сэммиш хотелось объясниться, а все ею сказанное отправится прямиком на Зеленую Горку, в Братство Дарис. Лучше не разговаривать вообще. Сэммиш немного прибавила хода, и Алис подстроилась под ее шаг.
Улица выгибалась влево, в обход пустого колодца, далее пересекая стесненную, унылую площадь. Темнели полосы – следы фургонов, продавивших колесами снег. Тремя этажами выше к свесам крыш жались вороны, переминались и хрипло жалобились белесому низкому небу.
Об забор опирался Уллин, пуская сизый дымок из желтой костяной трубки. Приветственно вскинул подбородок, увидав Алис. Сэммиш он не признал, да и к лучшему. Алис сменила поступь, пружиня в бедрах – словно худощавый развязный парнишка с плавностью в движениях и готовностью к драке. Все, что она из себя строила, было спектаклем. Уллин оттолкнулся от изгороди, но навстречу не двинулся.
– Нам надо одну темку обстряпать, – сказала Алис.
– Не буду тебя задерживать, – ответила Сэммиш.
– Покумекай, что я сказала, лады? Ты здорово умеешь отыскивать нужные вещи. У нас такие люди без дела не киснут.
– Удачи, – неискренне пожелала Сэммиш. По крайней мере, неискренне в части «Найди, кого ищешь». Алис вразвалку подошла к Уллину, а Сэммиш взяла курс на восток, в сторону дома. Алис и Уллин обменялись фразами, но слов не было слышно, только дыхание курилось на холоде при угасающем свете. Уллин засмеялся и потянулся, заводя руку подельнице за плечо, но девушка отстранилась. Сэммиш еще не разучилась улыбаться. Не без ревности, но и та уколола скорей по привычке.
К тому времени, как она добралась до комнаты, надвинулась ночь. Не было никакого заката, только медленное помрачение мироздания. Кот сегодня нашел приют где-то еще, а может, наконец пересекся с псом, которого не смог превзойти в беге. Сэммиш, хоть и не устала, легла на кровать и задумалась, чем займется теперь, раз заработок с заточкой накрылся. В принципе, в городе есть и другие точильщики. Если найдется тот, кто решит расширить объем работы, может, и удастся сохранить прежний доход. Пускай впереди уже не откроется путь в лучшее будущее – лишь бы хватило монет на прокорм. Еще можно по-новой сходить в больницу, узнать, не нужны ли уборщицы за больными и умирающими. Заодно поглядеть – вдруг, вопреки всему, еще жив Оррел. Или пройтись по кварталам, вымаливая работу по дому в семьях богатых торговцев, хотя такие места ревниво берегут для своих, а за нее замолвить словечко некому.
Она закрыла глаза, призывая сон. Сон как-то не шел. Мысль скакала за мыслью, а за ними новые мысли возникали и отлетали, без связи одной с другой. Ни о чем таком не думая загодя, вдруг, в темноте, она поднялась и оделась. В голову отчего-то вступило: надо выйти из дома. Ночной воздух обжег морозцем. Заныли уши и нос. Определившись по памяти и паре фонарей на тавернах, она потопала к западу. К тому времени, как добралась до застывших каналов Притечья, почти разогрелась. Когда спускалась к Кахону, начало светлеть небо. На заснеженном льду она поскользнулась два раза, но не ушиблась. Только вообразила, что будет, если теплый приток с севера ослабит твердый покров и она провалится: как засияет лед снизу, в глазах утопающего? Зря только себя накручивала. Для оттепели слишком рано. Подтаявший лед был наименьшей ее заботой.
На Ильнике черные деревья обнаженно застыли под матово-серебристым небом. Чтобы попасть туда, где была в прошлый раз, она ориентировалась по нависающей черноте Старых Ворот, но город как будто поменял положение. Она все время оказывалась то севернее, то южнее, то слишком близко к реке, то, наоборот, далеко. Решила уже возвращаться назад, в свою комнату. Не лечь отдыхать, а захватить черствый хлеб, как тогда, в дар обитателям Ильника. Для Горо. Но ломило ступни, до Долгогорья было неблизко, а пуще того, ей опостылело в очередной раз быть просительницей. Этого она уже досыта нахлебалась.
Когда утро обратило снегопад в пепел на фоне небес, она вошла под сень рощи, поднесла сложенные чашей руки ко рту и выкрикнула его имя. Ничего, кроме быстрого шороха птичьих крыл. Она выкрикивала имя снова и снова, по слогам, пока созвучья не утратили смысл, донося до мира, не желавшего слушать, лишь бессодержательный шум. Когда по ногам пополз холод, она стронулась с места, продолжая орать. Когда голос сел и охрип, она голосила охрипло. Если бы дикарь не пришел, она сама не знала, что бы ее заставило сдаться. Разве что истощение. Или синие плащи, получив задание забрать новоиспеченную безумицу и сунуть ее в камеру поостынуть.
Но он пришел, продравшись меж двух стволов – неизвестно, росли ли они тут в прошлый раз. Дикарь носил шерстяной полинялый плащ, при ходьбе опирался на сучковатый посох, а хмурый взгляд мог бы высекать искры.
– Ты, блин, чего вытворяешь? – прошипел он, подойдя поближе.
– Она еще здесь?
У него поползли брови.
– Конечно нет. Здесь ее нашла ты. Значит, найдут и другие. Она оставила меня тем же вечером, сразу после тебя.
– Ушла из города?
– Повторю снова, – произнес Горо. – Ушла отсюда. А остановилась ли в пределах этих стен или продолжит путь до вод соленого моря – не ведаю, поскольку мне она ничего не сказала, да я и знать не хотел.
– По-моему, далеко она не направилась.
– Тебе-то какое до этого дело?
– Я пришла ей помочь, – сказала Сэммиш. – А ты пришел помочь мне ее отыскать.
Брови-гусеницы дикаря подскочили в изумлении.
– Ты гляди! Знать, у кого-то выпали молочные зубы, – проговорил он. А потом улыбнулся, будто узрел нечто приятное или выиграл при сильно неравных шансах. – Ну, хорошо. Давай поболтаем.