Главный зал Китамарского дворца освещала тысяча крохотных, не больше мизинца Андомаки, свечек, да еще полдерева горело на длинной железной решетке. В воздухе стоял запах горящей живицы, терпкого вина и простых, неярких духов, вошедших в моду в этом году. Среди скопления придворных расхаживал певец, проникновенно выпевая гимны полудюжине богов поочередно, от него не отставал аккомпаниатор-барабанщик.

В боковых галереях гости собирались в кружки для бесед. Инлиска в пестрых шалях демонстрировала перед восторженной, а местами равнодушной, знатью мелкие заклинания, а может, обычную ловкость рук. Скоморох отвешивал шуточки, построенные так, чтобы никого не задеть. Священник приходской церкви совершал обход с мешком для подаяний, принимая серебряные и медные монеты, а взамен выдавая наслаждение безгрешностью. Пускай даже те, кто облачен в мех и тончайшие шелка с драгоценностями на шее и сугробами манжет, почувствуют себя щедрыми и великодушными.

Слуги подносили говядину и вепрево мясо поближе к наиблагороднейшим ртам в Китамаре, а после убирали плоские подносы, дабы вытереть натекший жир. Здесь не допускалось ничего несвежего или пользованого. Даже к светильникам был приставлен наряд из молодых скромниц, что, не смея пялиться на высших, ненавязчиво следили за пламенем и меняли свечи. Дворцовая стража носила свои красные плащи как на парад – с блестками на воротниках и обшлагах, вшитых нарочно к этому случаю.

Каменные стены, по контрасту, были темными, древними. Им помнилась война и кровопролитие. Свет, казалось, говорили они, мимолетен. Сажа с окалиной – долговечны. Временами, как сейчас, дворец напоминал Андомаке старого солдата, вынужденного рядиться в платье с оборками. Прекрасные и яркие декорации. Манящие обещания веселья и теплого света. Каменная основа безучастно терпела их иллюзорность. История примеряла на себя новую надежду.

От Длинной Ночи прошло десять дней. Город по большей части откатился к обычному, повседневному ритму. Гирлянды с заборов и окон уже были сорваны либо побурели, теряя иголки и листья. Открылись рынки для тех, кто был готов что-нибудь продать или купить по морозу. Только дворец да Зеленая Горка поддерживали праздничную атмосферу, отмечая уже миновавшую дату – потому, что могли себе это позволить. По общепринятому укладу сегодня был первый день нового года и начало длительных, неспешных холодов, что рано или поздно должны будут окончится весной. Притом существовали и другие способы годовых отсечек.

Официальный календарь начинался со дня, когда Бирн а Саль неправедно возложил на себя княжий венец. Приверженцы Шау, Ламмаса или Эмурийских мистерий отсчитывали свои даты от замерзания реки. Дайанцы – от равноденствия. Была тысяча способов описывать круг времен года с небесным движением солнца, и кто-то непременно отстаивал их правоту. Будь это музыкой, в уши вливалась бы какофония. Но Дворец и Храм придерживались всеобщего календаря, поэтому справляли Десятидневье, а князь открыл свои палаты – хоть и не слишком-то широко. Достаточно, чтобы впустить лиц благородного происхождения. Андомака слыхала, что купечество Речного Порта, поскольку сюда их не позвали, затеяло собственный пир, как тень настоящего празднества. Стало интересно, правда ли это и будет ли там присутствовать неуловимый любовник Элейны а Саль. Хорошо бы посмотреть своими глазами, даже если придется отправиться инкогнито.

– Сегодня вы выглядите очаровательно, Андома, – произнес чей-то голос, и с воображаемого пира торговцев она вернулась в действительность. К жрице подступил Баразин а Джименталь, и с последней встречи у него чуточку одрябли щеки. Женитьба нагнала ему лишний вес.

– Вы очень добры, – сказала она, склонив голову. Оба понимали, что вельможа сейчас выступил с приглашением, а она от него отказалась. Любой искушенный придворный заметил бы это, но все прошло должным образом. Никто не почувствует себя в обиде, за исключением новой жены Баразина. Он улыбнулся, кивнул и вернулся к толпе придворных. Андомака однажды поцеловала его, когда оба были подростками, и владыка дома все никак не избавится от воспоминаний. По-своему это было довольно мило.

Семейства дворца и Зеленой Горки, их компаньоны и домочадцы бродили по залу, общались, прикасались друг к другу и уклонялись от прикосновений. Вот Мича Рейос, с тех пор как заболел ее муж ставшая главой семьи. Вот кузен самой Андомаки, Обер Чаалат, с чересчур широкой улыбкой и блестящим от пота лицом – уже пьян. Низенький Джабин Карсен с церемониальным мечом на боку, который, наверно, согнется при попытке его извлечь. У каждого из них водились свои интриги и тайны, предметы обожания и неприязни. Собравшееся на этом вечере общество состояло из стольких обществ, сколько явилось участников, и лишь немногие имели общие интересы. Андомака находила все это изысканным и комичным, а также тоскливым – примерно в равной пропорции.

Единственного человека, которого ей хотелось увидеть, здесь не было. Она прошлась по залам поменьше – с тем же успехом. При всей своей величавости дворец был компактнее и теснее, чем владения домов на Зеленой Горке. Его сооружали в давнюю эпоху, когда Китамар был меньшим, менее цивилизованным и менее склонным прощать ошибки, и века пронесли его летопись в холодном камне толстых стен, галерей и приемных палат, что поражали размахом – тогда, в дни постройки. Среди развлечений и музыки, пива, вина и сидра оставалось не так много уголков, куда могла бы пойти девушка вроде Элейны, и еще меньше, где она могла бы уединиться. Андомака знала большинство этих мест, но не все. Пока что.

Она почувствовала, что приближается к цели, когда поднялась по узкой лестнице в каменный сад на крыше дворца. Там ревело пламя костра, насыщая воздух дымом, излучая жар, которым невозможно согреться. Костер едва не обжигал подставленную щеку, пока вторая мерзла на холоде. Старшие представители знатных семейств оставались внизу, в относительном комфорте, пока их потомки кружились под синей недвижной луной в красном мелькании пламени.

Прошло немного лет с тех пор, как сама Андомака числилась среди молодого поколения высокородных кровей. Прекрасно помнилось, как она рвалась прочь от унылых, скучных разговоров старших туда, где собирались сверстники. Разумеется, за ними неустанно бдили дворцовые стражи и шапероны домов. Их свобода была постановочной, но иной им не доставалось и так, пока молодежь не входила в возраст.

Она неспешно брела среди игрища света и тьмы. На вершине Китамара дул холодный ветер, и от него нечем было отгородиться.

В желто-голубом платье, Элейна стояла у восточного карниза, далеко от костра. В ее волосы были вплетены серебряные нити, а на шее она носила шарфик, чтоб не замерзнуть. Девушка разговаривала с одним молодым солдатом, но тут же отпустила его, увидев идущую к ней Андомаку.

Отсюда, с края крыши, западная половина города расстилалась картой самой себя. Под обрывом у ног – длинная круча Старых Ворот, косые зигзаги и петли улиц, будто змеи на детских рисунках, и сразу за ними – бледный лед на реке. По берегам реки сверкали кварталы – свечами, фонарями и факелами. С высоты стирались все рубежи и различия между Речным Портом и Новорядьем, Притечьем и Долгогорьем. Лишь Храм выделялся, как межевой столб, вздымая свой камень над блеклым деревом инлисских построек. А далее шла городская стена, и за ней тянулась бесконечная темень загородных полей. При взгляде отсюда Китамар был единым огромным организмом, и они стояли у его головы. Наверху – убывающий месяц и необъятная звездная ширь. Прекрасно и жутко. Элейна прервала тишину.

– Андомака. – Ни «Приветствую, сестра», ни «Благословляю в новом году», ни иные формальные любезности, допустимые между ними. Девушка общалась с нею вольготно, отбросив защитные барьеры. Наблюдать за этим было все равно что за мышкой, приученной радоваться кошачьей компании.

– Элейна, – молвила Андомака, подстраиваясь под ее ритм и тональность, чтоб поддержать доверительное общение. – Как ваше сердечко?

Смех девушки был отрывистым и жестким, как кашель.

– Бывало и лучше. Я уже…

Андомака молчала, думая, что та подыскивает слова, а потом, обернувшись, увидела, что девушка плачет. Андомака заставила себя взять ее за руку. Странно, но у Элейны были теплые пальцы. Может, оттого, что ее молодость отрицала холод.

– Все хорошо, – сказала ей Андомака. – Чего б ни стряслось, все будет хорошо.

– Это глупо. Я не должна… Я должна быть счастлива.

– Отчего?

– Оттого, что свободна.

В груди закололо с досады, когда перед Андомакой начала вырисовываться причина расстройства княжны.

– Вы порвали с…

Элейна посмотрела на небо с дрожащей улыбкой на губах.

– Да. Любой другой исход подверг бы его опасности.

Итак, возникли откровенно издевательские осложнения. Пока девушка втихомолку бегала к своему тайному воздыхателю, она была доступной мишенью – вне присмотра красных плащей. Теперь, оберегая любовника от отцовского гнева, она обезопасила в первую очередь себя. Только отчасти, конечно. Андомака взглянула за край, на скалу основания дворца, потом назад – на пламя кострища. Нет невозможного в том, чтобы столкнуть девчонку с карниза и назвать это несчастным случаем. Однако на крыше много чужих глаз, так что неясно, сыграет ли подобная ставка. Обвинение в убийстве может всплыть даже потом, когда Андомака – или Осай в ее теле – вернет себе этот город. Она покачала в руке девичью ладонь. Резко выпрямить руку, чтобы обездвижить локоть, – и поворот в талии. У Элейны не будет выбора, кроме как шатнуться вперед. Отпустит ли она руку, когда сорвется? Или утянет Андомаку с собой?

«Нет, так нельзя». Слишком много неопределенного риска. Действовать надо продуманнее. Она не осознавала, что вздохнула сама, пока девушка не сжала ей руку.

– Спасибо, – сказала Элейна, очевидно приняв вздох за знак сочувствия.

Андомака склонилась к девушке и поцеловала в лоб. Пожалуй, другой способ найдется.

– Вы уверены, что поступили правильно?

– Я – княжна. Что мне еще было делать?

«В том-то и дело, что нет», – подумала Андомака. Столько жертв и обид, чтобы защитить уже опороченную семейную честь. Она посмотрела вниз, на огни Речного Порта. Где-то там, среди далеких улиц и низеньких башен, влюбленный юноша уставился на дворец, и его сердце сжимает то же горе, что у Элейны. Это было бы умилительно, не влеки за собой судьбу целого города.

– Вы не стали бы первой, имевшей любовника, – тихонько хихикнула Андомака. – Помимо жены, Осай делил постель и с другими женщинами. Об этом известно всем.

– Не сравнивайте.

– Потому, что он был мужчиной?

Кажется, щеки девушки покрылись румянцем, но при луне трудно было убедиться наверняка.

– От этого все иначе.

– Иначе. Но это не означает, что невозможно. – Она развернула девушку к себе. Белки глаз Элейны рассекали красные прожилки, а веки опухли, будто ее ударили по лицу. Плакать ей совсем не идет. – Свои жизни мы посвящаем нашему городу, вы и я. За город мы выходим замуж. Городу мы приносим детей. Вручаем ему наши семьи и нашу кровь. Для нас это жертвенное призвание и наш долг. Но это не все, что есть мы. Вы должны сами брать удовольствия от жизни. Никто вам их не подарит. – Андомака закашлялась, ошарашенная напором в собственном голосе. Ее речь звучала почти сердито. Есть над чем подумать. – Как его имя?

– Я не… мне никак…

– Назовите его.

– Гаррет.

– Ступайте к своему Гаррету, – сказала Андомака. – Не как Элейна а Саль, княжна и наследница. Ступайте как женщина к мужчине. Покажите, на что в вашей жизни ему разрешается притязать, а на что – нет. И откройте в нем то, что вам послужит опорой.

– Вы… а у вас… я имею в виду, а вы сами?

Андомака поняла суть вопроса и с трудом, но таки удержалась от презрения в голосе. Она будет той, кем необходимо быть в данный момент. Другой она станет позже.

– Я тоже женщина.

На лице девушки расцвело удивление. Нет, не удивление. Надежда. Вот что было ей нужно. Дозволение немного согрешить – с нее хватит. При игре вдолгую не менее действенное, чем прогулка до карниза и шаг за край.

– Элейна! – Они обе обернулись одновременно и увидели на фоне огня шагающий к ним мужской силуэт. Элейна резко отдернула руку – это интересно было подметить. Андомака переводила взгляд с черного мужчины на девушку и обратно, пока подошедшая фигура не разрешилась в Халева Карсена.

Этого человека она знала с юности, но всегда несколько отдаленно. Он был известен как лучший друг и ближайший советник Бирна а Саля. Сейчас мужчина казался рассерженным как никогда. Или, быть может, взволнованным. Он почти открыл рот, но тут же, видимо, передумал. Андомака поставила б золото на то, что изреченные им слова оказались не теми, которые изначально пришли на ум.

– Кинт вас повсюду искал.

– Простите, – сказала Элейна.

– Пожалуйста, срочно посетите отца.

Элейна кивнула и отправилась прочь. Андомака отчасти ждала, что девушка обернется, но та не оглядывалась. И почти не сомневалась, что Карсон пойдет вместе с ней, но тот остался.

– Прекрасно выглядите, Андомака, – сказал он, и здесь о романтическом приглашении речи не шло.

– Как и вы, Халев. Власть вам к лицу.

– Этому я не поверю. – Что-то здесь было не так. Собеседник говорил излишне жестко и тщательно подбирал слова. Неясно, что за этим крылось, но факт того, что он начеку, уже значил многое. Если озабочен был Халев Карсен, значит, озабочен и Бирн а Саль. И если именно она тревожит обоих, то, значит, они ступили на нежелательный путь и по нему неплохо продвинулись. Она улыбнулась, взяла советника под локоть и повела обратно – к огню и веселью.

– Прекрасна, не правда ли?

– Кто?

– Молодежь. Трудно поверить, что и мы когда-то были такими.

– Мы сами еще не состарились, – бросил Карсен. И, смягчаясь, добавил: – Как бы мы себя при этом ни чувствовали.

– У вас утомленный голос.

– Время года такое, – солгал Карсен. – Я сделаюсь радостен, когда сойдет темнота. Только и всего. Вы помните, как моя сестра решила присоединиться к песнопевцам? Стояла на углу без сорочки, взывала «Свет, вернись!».

Андомака улыбнулась и покачала головой:

– Не припомню. У меня б отложилось такое событие.

– Предполагаю, дело замяли родители. В любом случае в нашем доме об этом ходили толки. А вы по-прежнему служите Братству Дарис?

– Время от времени, – солгала Андомака.

– Вам стоит чаще бывать во дворце. Я знаю из первых уст, как ценит Бирн ваше общество.

Это что, угроза? Или проверка? Андомака безучастно улыбнулась.

– Почему бы и нет.

Они дошли до ступенек, спускавшихся в теплоту общего зала. Советник воспользовался случаем убрать руку от спутницы, и Андомака не стала цепляться. За Халевом было интересно и поучительно наблюдать – как будто читать стихотворение на поверхностно знакомом языке. Неясно, действительно ли он обеспокоен, как ей казалось, – возможно, ее обманывала собственная тревога. Но она четко увидела, как напряглись его скулы при первых возгласах из главного зала – смехе и громком уханье. С Карсеном впереди они ускорили шаг, и представшая внизу сцена оказалась, пожалуй, самым неожиданным событием вечера.

В пространстве огромного зала Бирн в Саль, князь Китамарский, самолично скакал среди собравшейся знати, как малый ребенок у себя в детской. Между ног он зажал метлу и на бегу нахлестывал ее, как лошадку. Дворцовая стража, стараясь, как могла, расчищала путь, но он перемещался непредсказуемо. Лицо было бледным с нездоровыми пятнами красноты, словно князь намазался румянами и как следует пропотел. Ширилась пьяная улыбка, и все, мимо кого он скакал, хохотали и хлопали его по плечу. Куда им деваться. Он же князь. Он – сам город.

– Прошу прощения, – сказал Карсен и двинулся сквозь толпу. Андомака следила за ним, и за князем, и за сообществом высших городских семей. Не ее одну мучила неправедность этой картины. Чувство тревоги и пагубы стояло в воздухе, как запах вина, копоти, тел. Лишь немногие знали, что трон занял фальшивый князь, но кто, помимо нее, эти люди – было доподлинно неизвестно. Андомака тоже хлопала и смеялась – вела себя так, будто попала на замечательный розыгрыш. Но мысленно, в уединении разума, проговорила: «Ты изменник по крови. Я убью тебя, твое семя и вытравлю пятно твоего правления из истории. Ты будешь всеми забыт». После этого смеяться стало намного легче.

Князь заухал опять, повернулся и понесся галопом в другом направлении. Красные плащи поспешили вперед него, и барабанщик на ближней галерее начал отбивать дробь. Кто-то затянул народную песню, до того старинную, что половина слов была на древнеханчийском наречии. Постепенно в хор втянулся весь большой зал. Этот напев был им знаком с колыбелек, а значит, навевал домашнее тепло и уют – хотя, если вслушаться, призывал к войне и кровавой сече. Присоединилась и Андомака, закрыв глаза, позволила мелодии себя захлестнуть. Все что надо, она уже сделала. Отвела внезапную угрозу, дав Элейне желанное разрешение продолжить свидания. И, сверх того, выведала имя любовника. Гаррет. Запах, на который она науськает маленькую волчицу и других из охотничьей своры.

Со стороны Элейны то была совсем незначительная обмолвка. Прозевать – легче легкого. Княжна так и не догадается о роли, которую в ее гибели сыграет эта оплошность.