От города Кахон устремлялся на юг, растекаясь и замедляя бег по мере продвижения к морю. Поглощенные ширью вод, в его потоке терялись речки помельче. Кахон пересекал Мастил и плавной S оборачивал Хаунамар. Десятки сел лепились по берегам могучей реки, используя воду для питья, полива и вращения неказистых меленок. А когда этого не хватало на прожитье, брали монету с лодок, швартовавшихся на ночь у невзрачных причалов и с торящих бечевник воловьих упряжек. Далеко на юге Кахон расширялся в частую дельту, и уже его воды терялись на несоизмеримом просторе и протяженности моря.

К западу от дельты располагались черноземные острова Йустикара – Карам, Имаха и зачумленные развалины Литгоу. К востоку суша плавно изгибалась в чашу усиженных тучами гор. Великие города Дулай и Гхан отмечали начало Медного Берега. Китамар, холодный город дерева и камня, бараньего жира и дыма над кузнями, при дворах Берега был такой же диковиной, как ловцы жуков и ночные базары Дулая для мещан Долгогорья. Рассказы о мощи и богатстве северного града, его кровавом прошлом и прелести обитателей не только манили соблазном, но и отпугивали. Из такого далека Китамар виделся единым, столь же зловещим, сколь и чарующим, ликом. Девушке, рожденной у теплых волн Гхана, он представал лишь немного более реальным, чем затонувшие жадеитово-золоченые города – по преданию, старинные жилища духов первых людей и короля о восьми телах, до того, как было поломано небо.

«Небо было поломано? Как же это оно поломалось?» – заинтересовалась Сэммиш, и дикарь поднес палец к губам. Она умолкла.

Звание жрицы Шести не наделяло какой-то особенной значимостью. Почти каждому родовому владению был нужен тот, кто присутствовал при обрядах, пил из чаши и проговаривал клятвы в священном кругу. За это приходилось платить, но не чересчур неподъемно – лишь самым бедным не удавалось наскрести средств на храмовый сбор. Только жрецы Шести обладали правом заседать на судах, выступать перед советом старейшин или возжигать огни в знак окончания сезона дождей. Поскольку многие люди желали благ, проистекавших из сана жреца, многие и принимали его, а далее до конца жизни не обременяли себя божественным.

Посвящение Дома Духов было совсем другим делом. В отличие от братств и второстепенных храмов, имевших миссии в каждом городе, Дом Духов принадлежал Медному Берегу и ничему более. Каждый из его посвященных являлся жрецом Шести, но далеко не только. Им следовало пожить в миру. Хранители Дома Духов имели знаменитых любовниц. Многие обзавелись семьями, родили детей. Некоторые проводили усопших родителей. Дом Духов был местом, куда приходили в поисках примирения с окружающим миром. У Саффы на глазах от кровавого стула скончался молодой муж. Она отнесла на костер его тело, и ни родных, ни близких не было рядом, чтобы облегчить ее ношу. Умиротворение, обещанное Домом Духов, и научение любви к миру, но без вмешательства в его устройство, отзывались в каждой струнке ее души.

Но при всем при этом хранители не слишком склонялись допустить ее в свой круг. Во-первых, она была молода. А еще ее горе не притупилось. Отвергнуть и без того изводящие тебя вещи усилий не требует, и мудрецы боялись, что новая послушница не найдет покоя в их доме, когда исцелит свое сердце. В итоге она сумела их убедить.

Молодая, израненная, затворившаяся от мира. Если оглянуться в прошлое, станет ясно, что правитель Китамара, Осай а Саль, в ней увидел. Кем она, по его мнению, являлась и почему именно ее он избрал.

Известия о грядущем прибытии китамарского князя воспринимались как дивное чудо: лед и тьма северных вод вышагивают по дорогам и греются под солнцем их побережья. Совет старейшин сохранял сдержанность и спокойствие, но им так полагалось по должности. Все иные же трепетали в предвкушении и ерзали, как детишки, никак не дождущиеся разрешения отведать медовых пряников. По крайней мере, так отложилось у нее в памяти. Установить правду в сложившейся повести после того, как открылась ее концовка, – задача трудная, если не сказать невозможная.

Шла середина сухого сезона, что означало дожди не чаще одного-двух раз в неделю. Показавшийся из дельты корабль был высок и замысловато выструган из темного дерева. Корабль бросил якорь в Дулайском заливе. Совет старейшин созвал представителей всех влиятельных фракций собраться на широком белом пляже и встретить лодки почетных гостей. На первом приставшем к берегу струге стоял сам князь Осай. Одет он был в черно-индиговую рубаху, голова выбрита налысо. Саффа ожидала увидеть на нем груз самоцветов и золота, но правитель сошел на песок без прикрас и принял приветствия Медного Берега простецки, точно рыбак после доброго улова. Беловолосый человек с ледяными глазами, сопровождавший его, был крупнее, сильнее и все равно рядом с князем смотрелся ребенком. Это был зять Осая, Драу Чаалат, ставший виновником горестей Саффы не менее самого князя.

«Кто?» – переспросила Сэммиш.

«Драу Чаалат, – пояснил дикарь. – Муж сестры Осая, Ханан, и отец твоей бледной женщины, Андомаки. А ты даже этого не знаешь? Твоя жизнь и смерть во власти этих людей».

«А если знать, кто там на ком женат, то мне выйдет скидка за проход по мосту?» – вспылила Сэммиш.

Ее соблазнение разворачивалось первоклассно. Вначале внимание князя Осая было обыденно-вежливым, затем более откровенным. И поначалу ничего сверх того. Если бы он выражал свою страсть настырно или выдавал за дипломатическую необходимость – а такие вещи случались, – она бы ему отказала, но все было не так. Он приглашал ее на ужины и хохотал над шпильками, которые Саффа вставляла в беседу. Он высоко ее оценил – как мужчина ценит женщину. И был по-своему красив. Старше нее, но не разбитый старец. Он двигался со скупым изяществом сильного мужчины, знающего, как применить свою силу. Человек столь неслыханного влияния, окруженный загадочностью, заметил ее. Не доверяя его восторгу и пустячным похвалам, она поверила, что князь счел ее достойной лести.

А самое главное, долго ему не пробыть. Всего лишь несколько недель, и он вернется в свой Китамар и уйдет из ее жизни. Никакое постоянство с ним невозможно. Любые взаимные заигрывания по осени навсегда смоет дождь. Ставить, очевидно, здесь не на что.

Его зять, Драу Чаалат, порой присоединялся по вечерам. Как узнала Саффа, вельможа был жрецом Братства Дарис. Она сознавала, что это высокая должность. В его таинствах она не разбиралась, и жрец не стремился ее посвящать. Как-то за ужином Чаалат показал пару простых чар, уровня уличных гадателей. Саффа притворилась восхищенной, после чего он оставил их с князем наедине.

Сладостными были те ночи, наделяли они ощущением широты и счастья и жизнь, и само ее тело. И делали последующее предательство еще горше.

Осай уехал – она не обманывалась, так должно было быть – с уважением, нежностью и без пустых обещаний. Однако Драу Чаалат остался ради каких-то туманных дел Братства. Саффа и не подозревала, что основным его делом была она.

Он нежданно, но не нахально, явился к ней в дом. Вместе со свитой прислужников. Белые волосы и борода жреца не несли признаков возраста. Просто такой у них был цвет – как у кости. Она поднесла ему вина и воды, а жрец вручил гостинец – ватрушки с мясом, купленные утром на базаре. Они поговорили о… чем-то. Саффа не помнила о чем. А затем, не повышая голоса, он спокойно объяснил, что пока ребенок не надобен братству, она может любить его и растить, как пожелает. Но коли настанет день, когда Осай в нем будет нуждаться, ее долг – ребенка отдать. Возможно, жертва и не потребуется. Скорее всего, нет. Но если да, то чтобы всенепременно.

Сперва она его не поняла, а потом все равно не поверила. Прошел еще месяц, пока Саффа не признала, что беременна. Чаалат дал ей золота и серебра и обращался с почетом, как подобало относиться к возлюбленной князя, а после сел на корабль, державший курс в дельту. Она же внушила себе, что в предрассветной темноте ее будит лишь политика престолонаследия и очередности кровных связей.

В первый раз Тиму лягнулся, когда Саффа лежала в постели, прислушиваясь к отдаленной грозе, – и это отдалось в ней знамением. Впоследствии она не могла объяснить, что подвигло ее изучать таинства Дарис – помимо посвящения в Братство самого Осая и смутных воспоминаний о беспокойстве, которое причинил Драу Чаалат.

Тиму рос здоровеньким. О том, кто его отец, знали все, и никто не попрекнул Саффу, что она нагуляла ребенка от заграничного князя. Мир соткан из подобных вещей. Одной любопытной странностью больше, одной меньше. Продолжались занятия в доме духов, хотя теперь отпускать от себя мир стало труднее. В нем находился ее сын. Она часами могла медитировать над собственным распадом и смертью и даже находить в этих понятиях умиротворенность. Рисовать ту же картину с участием своего мальчика повергало ее в животный ужас, и лучшее, что удавалось, – лишь наблюдать за собственной паникой и пытаться принять тот факт, что она – женщина, которая боится за сына.

Пока Тиму рос, Саффа копила знания о Китамаре и Братстве Дарис. Сокровенные обряды их дома держались в строгом секрете, но доходили шепотки о скрывающейся там тьме. Поклонение предкам – вполне распространенный и обыденный культ. Ричийские мистерии, верования Аммен То и даже уважительное подчинение совету старейшин содержали отведенную долю почитания тех, кто пришел сюда раньше нас.

Братство Дарис было другим.

Она отыскала старинные сказания из ненадежных источников, по сути древние сплетни. В них говорилось о детских жертвоприношениях и узах наследия прочнее кровных. Предания о ноже, бывшем иглой, способной стежками приметать нечистый дух к детской плоти. Суеверные предсказания об умирании самой Смерти. Она начала прозревать, что дипломатический визит Осая на Медный Берег был лишь прикрытием. Что на деле он искал безопасный тайник, чтобы взрастить свою кровь вдали от происков и интриг холодного, мрачного дома. И если Братство затребует Тиму, игравшего на пляже с другими ребятами из Дулая, то его заберут для проведения обряда. С которого он не вернется.

Саффа, предававшаяся философии освобождения и отрешения, обнаружила, что не желает добровольно отпускать сына. Вместо этого она понадеялась, что не столкнется со страшным выбором никогда. Утешение черпала в Драу Чаалате, произнесшем: «Скорее всего, нет». И утешалась вот так, пока день, который, скорее всего, не настанет, настал.

Послание прибыло лично от Осая, вскоре после того, как до них докатились известия о его нездоровье. Все, о чем говорилось, было: «Мне нужен наш ребенок. Пришли его». Она бросила письмо в огонь. И сказала себе, что Медный Берег – ее дом и надежный оплот. Холодные пальцы Китамара сюда не дотянутся, а если достанут, им не хватит сил отобрать Тиму.

В глубине души она понимала, что перекричать бурю ей не по силам.

Тиму исчез безо всякого второго письма, без какого бы то ни было предупреждения. Мальчик гулял с друзьями, бегал по тропинкам среди деревьев – и вот уже все его потеряли. Каждый подумал, что он убежал в другую сторону. Несчастные случаи подстерегают многих людей по множеству причин. Тиму мог искупаться в море и быть захваченным отливом, или, бродя, провалиться в скрытую пещеру, или съесть ядовитый плод и обезуметь. Существовала тысяча способов потерять сына. Саффа не усомнилась ни на миг, куда делся ее ребенок.

Она ходила по родственникам и друзьям. Она молила первосвященника Дома Духов и главного жреца Шести. Она продала все, чем владела, и набрала долгов под заклад того, чем, возможно, обзаведется потом. Лишиться всего оказалось легче легкого. Она упражнялась в этом всю свою жизнь. При этом приобрела дорожный плащ, нож для ношения в рукаве, кожаную шляпу, потерянную в тот же день, проезд на торговом судне и все китамарские деньги, которые сумела найти. Состояние, хоть и скромное. То была ее жизнь, разменянная на пригоршню золота. То была надежда увидеть сына живым.

«Мать-перемать, – сказала Сэммиш. – Так вот откуда монеты у Дарро. Вот что он выкрал».

«Воры крадут, – заметил дикарь. – Начни на это сетовать, дойдешь до запрещения ветру дуть».

Саффа поехала в дельту и нанялась на плоскодонку – водить упряжку волов, волочивших лодку против течения. Она разговаривала с каждым, кто отвечал, а остальных внимательно слушала. И узнала, что Драу Чаалат несколько лет назад умер, а над домом китамарского Братства председательствует его дочь. Узнала, что Осай при смерти, и услыхала молву, что князь искал некий потерянный нож. Также болтали, будто на реке видели работорговцев, направлявшихся на север с Медного Берега.

С помощью мелких заклинаний, изученных в Доме Духов, она ускоряла свое путешествие и выискивала приметы того, где сейчас ее сын – или хотя бы где был перед этим. Молила внемирные силы ниспослать наставление и надежду. Или коль не надежду, так окончательное от нее избавление. Спала она мало.

Китамар оказался всем, о чем про этот город судачили, но по-иному. Холодным и замкнутым. По-своему прекрасным и недоступным. Как иностранка, Саффа столкнулась с недоверием и корыстью. Рыскала неделями по промозглым улицам, уплачивая за сведения о том ноже, своем сыне и судьбе былого возлюбленного – князя на смертном ложе во дворце, что возвышался над городом. Встретила смышленого молодого парня и убедила себя: раз он инлиск и не обласкан городской властью, то станет ее искренним союзником.

И князь Осай умер, настала ночь междукняжия, и ей привиделся страшный сон. Черные крылья и запах гари. Это было предчувствие смерти, и верно – через пару дней тот парень-инлиск, переодетый стражником, подошел к ней и попытался насмерть забить дубинкой. Преданная и израненная, она сбежала в Коптильню, к одной лекарке-травнице. Бабка померила ее пульс, приложила ко лбу свитые стебли шалфея и наказала выметаться отсюда к чертям собачьим. И что помощь ей окажут только на Ильнике – или нигде.

Она отыскала туда дорогу, и Горо принял ее.

«Что за Горо?» – спросила Сэммиш.

Дикарь поднял руку, как студент при перекличке присутствующих на лекции.

Смерть подступала вплотную, чуялся ее запах. Даже под опекой и защитой Горо понадобились недели на то, чтобы накопить сил и начать ходить заново. Как только она сочла, что хорошо себя чувствует, немедленно вернулась горячка от ран. А когда, едва выкарабкавшись, она опять побрела в город, там царила непредсказуемость. Чудаковатое поведение нового князя, Бирна а Саля, настораживало высшую знать. Искомый кинжал был замечен, да и вообще содержался у одного из ее прошлых контактов. Ее силы крепли, а вместе с ними крепчало отчаяние. Страх крался за ней по осенним улицам. Его зубы – морозней зимы, и каждой ночью, пытаясь уснуть, она чувствовала их укус. Невозможно было снести эту боль, и на помощь приходил Горо, вкладывая свою силу в ее молитвы о наставлении свыше.

А потом наставление свыше воплотилось в обличье девчонки с невзрачным лицом, с кульком черствой выпечки. И та рассказала, что ее сын пребывает в руках врага. Сын, которого подарили ей китамарские дворцовые козни. Она нарушила обет отрешения от мира и за это понесет наказание. Отныне ее уделом будет поиск способа жить со своей тайком привезенной с моря утратой.

Женщина стихла. По щеке покатилась слеза. С глаз Сэммиш натекло уже куда больше дюжины слез. Вздох Саффы прозвучал тяжелее рыданий.

– Мы должны принять решение, – заметил Горо. На Сэммиш он не смотрел.

– Должны ли?

– Над тобой по-прежнему висит угроза. Может статься, ты будешь в опасности до конца своих дней. Может, нет. Но сейчас это так, и отчасти – из-за нее. Она знает, кто ты, и, если ее отпустить, другие тоже узнают.

– Не узнают, – сказала Сэммиш. – Я никому не скажу.

Горо пожал плечами:

– Поверить тебе или верить себе? Тебе, конечно, выгодней первое. А по мне – весомей второе. И для нее тоже.

– Нельзя же просто меня убить, – сказала Сэммиш.

– Да это вообще-то несложно.

– Нет, – заговорила Саффа. – Это мы просили ее явиться сюда, пускай сами не знали, что просим. Она пришла на наш зов.

– Или приперлась по совпадению. Да и не суть. В твоем положении это все едино проблема, как ни крути.

– Возможно, убить ее было бы мудрым поступком, но вместе с тем очень неблагодарным, – сказала Саффа. Она оборотила взгляд темных усталых глаз на Сэммиш. – Иди. Спасай подругу, коли сумеешь. Не упоминай про меня и не приходи сюда больше.