Город изменился для Сэммиш, как только поменялись ее вопросы.

Когда она навещала ворота и пристани, кабаки и базары, всюду спрашивая о таинственной иностранке, которая платит золотом за серебряный нож, ведущая мысль была такова: «Где я вероятней всего найду тех, кто что-нибудь знает?» И Сэммиш бегала за ответом с головой, полной Алис, словно винных паров. Теперь же она вопрошала: «Куда бы ты пошла, если человек, пытавшийся тебя убить, носил бы синий плащ и значок стражника?», и этот вопрос она задавала себе.

Он заводил ее в самые неожиданные места.

Сегодня рассвет опоздал и принес с собой жгучий холод. Кот с перебитым хвостом, охотившийся в конце улицы, решил, что Сэммиш спит на его постели, и девушка против пушистого общества не возражала. Она осторожненько поднялась, стараясь не тревожить кота, оделась потеплее и вышла из дома в Китамар. Долгие, ледяные часы зимней ночи властвовали над улицами и после прихода света. Брусчатку покрывал инеистый глянец, а сосульки толщиной с запястье Сэммиш свисали с карнизов там, где их еще не сбили. Зато хлебная печь источала тепло, и запах булок с изюмом до сих пор стоял в воздухе.

Пекарь оставил ей кулек зачерствелых рулетов, а она положила монетку в уплату. В другой раз следовало бы разнести их по домам и заведениям, задешево продать тем, кто не жаждал бросать холоду вызов: престарелым, недужным и несчастным похмельным. Мал прибыток, зато верен. Но в этот конкретный день у нее иная работа.

Взамен она повернулась к солнцу спиной и направилась на запад, пока вокруг продирал глаза зимний город. Она слыхала истории об одиноких селениях, где за все длинные, темные, заметенные снегом месяцы могло ровным счетом ничего не случиться. Может, в нездешних краях холод и тьма означают долгую спячку, но Китамар – город, а города беспокойны.

К тому времени, как она добралась до рубежей Долгогорья, кругом уже грохотали телеги, и волочащие их лошади испускали белесые столбики пара. Стайками бегали дети, скача и крича, отшивая мороз неукротимой энергией и озорным духом. Сэммиш миновала ханча-фонарщика – тот катил тачку, где грудились восковые, с палец, свечи, обернутые серой бумагой, да громадный оловянный горшок, от которого тянуло фонарным маслом. Фонарщик ее не заметил – потому что ей этого не хотелось.

Наступала Длинная Ночь, а с нею самый короткий день. Сегодня по всему городу семьи будут отмечать праздник и справлять свои обряды, в зависимости от того, каким поклоняются богам или идолам. По дороге она заметила дверь с вечнозеленой еловой ветвью господина Каута и желтым пятном Пайянского обряда. Кое-где на углах попадались немолодые мужчины без рубах – синие от холода, они возносили псалмы против тьмы, предназначенные обратить год назад на тропу навстречу лету. Одному псалмопевцу Сэммиш за так вручила черствый рулетик. И задумалась: а что, если в один год истово верующие вдруг не выйдут на свои углы? Скатится ли тогда мир взаправду в бесконечную ночь? По ее мнению – вряд ли.

Она дошла до реки только к середине утра. Река превратилась в лед, более плоский, чем дорога, протянувшийся отсюда на юг и северо-запад. Далеко впереди, у причалов, скользили на коньках пестрые фигурки жителей Речного Порта. Солнце отражалось от лезвий у них на ботинках, а вышитые куртки напоминали цветы, что не распустятся еще пару месяцев – до самой весны. Она, с тряпичным кульком на плече, осторожно спустилась с набережной на лед, пусть даже на мосту не стояла стража. Взымать пошлины не было толка, когда любой мог перейти Кахон пешком. Сэммиш продвигалась осторожно, ставя ноги пошире, чтобы не поскользуться, и старалась не думать о неизмеримой массе воды, невидимо текущей под ней. По ту сторону льда роща голых деревьев на Ильнике тянула ветви к Старым Воротам, Дворцовому Холму и небу.

Сэммиш не виделась с Алис уже несколько дней. Та, наверно, снова отчалила на Камнерядье, вдыхать дымок и веселиться с наемной шпаной. А может, бледная женщина отрядила ее на новое боевое, пьянящее риском задание. Так или иначе, Сэммиш была почти что этим довольна. Не потому, что не изнывала от ревности к другим, захватившим мысли Алис, людям, а потому, что предстоящее дело необходимо было выполнить в одиночку. Хуже того – или же непривычней, – она чувствовала изменившейся и себя. В темноте, как и прежде, повторяла правила управления пивоварней и представляла, как однажды проснется в собственном доме. Но что-то в ее мечтах слегка сдвинулось. Будто показалась легкая прозелень на коре в предвестье весны или же первый желтый лист в конце лета. Определенно, признак чего-то – только не было ясности, чего именно. Однако в нем крылась радость. И страх. В общем, со всеми своими внутренними переменами она ступала в Ильник, как делала каждый день уже, почитай, две недели.

В каждом округе Китамара имелись свои бездомные обитатели. Будучи помладше, Сэммиш сама провела далеко не пару ночей под мостом или в подвале. Те немногие, кто обосновался на Ильнике, выбрали опасную жизнь. Разлив реки запросто мог смыть спящего, а сигнал тревоги не успевал прозвучать. Пожар в роще – нет-нет да и случавшийся – созывал на стены синих плащей с бадьями песка, готовых засыпать искры, падающие на приличные кварталы, но кто станет утруждаться, спасая Ильник? Это была дикая глушь внутри городских стен. Там жили одни неприкаянные, отчаявшиеся и безумцы.

И еще те, кто не без причины боялся жить в другом месте.

Сэммиш достигла берега, где лед под ней сперва заскрипел, а потом проломился, и под ним оказался песок, а не вода. На краю рощи она замедлила шаг и обернулась. Солнце висело в небе неподалеку от Храма. Из тысячи очагов поднимались столбики дыма. Если закрыть глаза и подставить солнцу лицо, оно подарит немного тепла, но зимний воздух заберет куда больше. Сэммиш зашла под деревья, и город растаял.

Еще через несколько шагов пред ней предстал старый дикарь.

Все равно, сказала себе она, что уличный пес, с которым предстояло поладить. Будь доброжелательна, будь терпелива, будь ласкова и будь готова пнуть его в челюсть, если пес вздумает принять тебя за врага. У нее вошло в привычку являться с подарками. Иногда Сэммиш никто не встречал, тогда хлеб доставался первому, кого она увидит, – бывало, и птичкам. Иногда к ней выходили стайкой. Этого старого дикаря она видела чаще всех. У него были нависшие веки и седые грязные волосы. Одежда перепачкана, зато из шерсти. Еще он носил сандалии, словно его не донимал холод.

– Привет! – сказала Сэммиш.

– Да, да, да. Ты ищешь женщину, – сказал дикарь. – Знаю. Ты всем об этом твердишь.

Сэммиш раскрыла кулек и стала выкладывать несвежие рулеты на грязный снег.

– Она нездешняя. Может быть, ранена.

– Хм-м-м. – Дикарь не сводил с рулетиков глаз, его язык замелькал, облизывая губы.

– Она в городе с самого лета. А может, и раньше. – Сэммиш отступила немного назад, как отходят от пса, и дикарь подвинулся к хлебу. Его взгляд перескакивал с угощения на девушку – голод сражался с недоверием.

Он схватил первый рулет и наклонил голову.

– Здесь-то зачем ей торчать?

Такое было впервой. Уже достижение. Не желая обольщаться, Сэммиш поскорей притопила проклюнувшуюся надежду.

– Мне кажется, этой женщине кое-что крайне необходимо найти. Она искала один нож. Может быть, еще и какого-то мальчика. И не хотела, чтобы нашли ее.

– Ты – ее враг?

– Нет, – сказала Сэммиш, а потом, заметив отблеск недоверия в его зрачках, поправилась: – Я не знаю. Возможно.

Дикарь присел на корточки возле ее гостинцев, выбрал толстый золотистый рулетик и обтер с него грязь. Испытующе поглядел.

– Зачем искать, если она не хочет, чтобы ее нашли?

– Потому что кое в чем отчаянно нуждаюсь и я, – ответила Сэммиш, немного удивленная свой честностью. Дикарь будто бы проникал в нее своим на редкость пронзительным взором. Будто мог без спросу хозяйничать в глубинах ее души.

– В чем?

– Моя подруга попала в переделку, я не понимаю в какую, только знаю – там замешана эта женщина.

– Так все-таки в какую переделку попала подруга?

– Я не знаю. – Сэммиш услышала собственный голос – такой тоненький. Такой потерянный.

– А может, от способного тебя съесть стоит держаться подальше? – заметил он и откусил от рулета. Что-то красное сбежало по его щеке. Сэммиш встрепенулась. Старый дикарь показал ей надкушенный хлеб – влажную красноту сырой, живой плоти.

Сэммиш вскрикнула, вскрикнула без слов. Заговоривший голос принадлежал не ей.

– Довольно.

Дикарь помрачнел. Хлеб сделался обычным хлебом. Кровь, если там была кровь, пропала – наверно, не выступала и вовсе.

– О том и речь. Если с перепугу она убежит, то и пусть убегает.

– Это жестоко, – произнесла женщина из-за спины Сэммиш. – Мы убьем ее, если выхода нет, но с меня хватит жестокостей. Что тебе от меня нужно, дитя?

Сэммиш повернулась. Женщина стояла возле тонкого деревца с черной корой, ее длинное платье было цвета кости и снега. У нее были темные волосы, а кожа смуглая и сухая, и на лице чернела родинка. В правой руке она держала меч, непринужденно, как мясник, приостановивший разделку, чтоб на секунду перекинуться словом, а в темных глазах стояла усталость. Сэммиш пришла на ум бледная Андомака. Эта женщина могла бы быть ее тенью. Сэммиш попыталась заговорить, но не издала ни звука. После бесконечных поисков она уже перестала надеяться на успех. А теперь, наяву, женщина казалась слишком осязаемой и настоящей, чтобы вместить все сны и страхи о ней.

– У тебя есть подруга, – подсказала темная женщина. Ее сочный акцент не коверкал слова. – Я должна для нее что-нибудь сделать?

– Нет, – произнесла Сэммиш едва ли хоть шепотом. Она закашлялась, прочистила горло и попыталась стоять ровнее, страху наперекор. – Но я хочу знать, во что она сама себя втянула. Вам это известно.

– Откуда?

– Женщина, на которую она теперь работает, говорит, что защищает Китамар. Но я ей не верю. Той женщине, Андомаке. А не моей подруге.

– А твою подругу как зовут?

– Я вам этого открывать не стану, – сказала Сэммиш.

Темная женщина чуточку наклонила голову набок, как будто складывала в уме головоломку.

– Идем со мной, – сказала она.

– Нет, нет, нет! – воскликнул дикарь. – Этому не бывать!

– Горо, – произнесла темная женщина. Дикарь вздохнул и собрал остатки рулетов.

– Ты совершаешь ошибку, – сказал он и первым углубился в рощу.

Ильник был меньше любого другого района. С севера над ним возвышались Старые Ворота. Здесь было невозможно заблудиться по-настоящему, но во время пути появилось некое чувство перестановки, словно дикие заросли тянулись дальше, чем полоска земли, на которой они росли. При этом сколько бы Сэммиш ни вели, мосты, проблескивавшие между деревьев, не меняли своих углов, а Старые Ворота были повернуты тем же боком. Волнение и незнакомая тропа морочат ей голову. Только и всего. Вероятно.

Хижина, до которой они добрались, была сооружена из белого дерева, рассохшегося, слегка подгнившего. По размерам она разве что малость превосходила комнату Сэммиш у пекаря. Письмена и иероглифы были вырезаны на старых досках и расцвечены втертым в выемки воском – красным, желтым и странно насыщенным синим. Внутренняя обстановка внушала тепло и уют. Столик, две кровати со свежими соломенными тюфяками, железная кухонная плита, не больше конуры, с горящим внутри огоньком. Сэммиш пришли на память апартаменты гадалки. Но старик и его разноглазая сообщница только играли с тем настроением, которое здесь возникало взаправду. Позади закрылась дверь, порождая у девушки глубокое убеждение в том, что ей не покинуть этого места, кроме как с разрешения смуглой женщины и дикаря. Хоть здесь и не каменный мешок с железной дверью, как дом, куда отвели Алис в жатву, но с тем же успехом мог быть и каменным. Прокатилась волна головокружения – или же провернулась земля под ногами.

Смуглая женщина присела к плите, подложила в печку немного щепок. Воспряло пламя.

– Итак, дитя. Расскажи мне о том, что знаешь. Обо всем, кроме, так и быть, имени твоей подруги. Смотри, если о чем-нибудь умолчишь, я узнаю.

Сэммиш села, сжала ладони коленями. Ей было крайне неловко, но сдавать назад было уже слишком поздно.

– Все началось летом, – проговорила она. – Со стражника – в день, когда на престол взошел новый князь.

Она рассказала все – про Алис и смерть ее брата, золотые монеты и серебряный нож, келью Алис на Старых Воротах и свечу, вызвавшую бледную женщину, и как Алис приняла на себя обязанности брата. Девушка ожидала, что из ее уст полезет разрозненная чепуха, но нет. Она излагала события как сказитель, повторявший предание в тысячный раз, а смуглая сидела и слушала. Через время дикарь достал из-под кровати овощной нож, а из ящика – сушеное яблоко и принялся нарезать в миску кусочки. Сладкий, насыщенный аромат приободрил Сэммиш каким-то невыразимым словами образом.

Она рассказала о поручении, исполненном Алис для Андомаки, о рабовладельческом доме и мальчике.

И тогда смуглая женщина вздохнула, и вздох тот был проникновенней, чем слезы. Отчаяние и горе лучились от нее, как жар от огня. Сэммиш сбилась и замолчала. Мужчина протянул кусочек яблока, но женщина отринула его, не произнося слов.

– А вы… – начала Сэммиш и обнаружила, что не знает, о чем собирается спрашивать.

– Совсем не к тому я стремилась, – сказала женщина. – Хоть знала, насколько мои упования непрочны. Продолжай.

Сэммиш поведала, как нашла Оррела, слабого и тощего, как свеча, в больнице – и его историю о покушении и гибели Дарро. Было неожиданностью, что женщина из той повести сидела тут перед ней – однако неожиданностью приятной, как последнее слово хорошего анекдота, открывающее новый взгляд на всю байку. От этого весь рассказ сшивался нацело, будто таким и задумывался. Будто боги сочинили его заранее. И смуглая женщина по-прежнему не перебивала ее, не заговаривала вообще, пока Сэммиш не дошла до момента своего прихода на Камнерядье, где нашла Алис в окружении подручных Андомаки. Когда Сэммиш солгала насчет Оррела.

– Почему? – спросила темная женщина, и голос был тих и изнурен.

– Что почему?

– Почему ты не рассказала ей, что сделал со мной ее брат?

Сэммиш покачала головой.

– Я ведь не знала, что точно сделал Дарро. Не знаю до сих пор. Я имею в виду – ваш ли это был нож? Не соврал ли Оррел про то, что это вы наслали болезнь? Может, все это выдумка.

– Нет.

Сэммиш помотала головой, не вполне уверенная, что поняла. Смуглая женщина вскинула брови.

– Я же сказала тебе, что узнаю. Нет, не поэтому, – сказала она. – Давай-ка заново.

Сэммиш отвела взгляд. Дикарь, заложив ногу за ногу, расчесывал кустистую бороду. Сэммиш почувствовала, как шею и щеки заливает румянец.

– Я не хотела, чтобы Андомака про это узнала. Алис сказала, что передает ей любые сведения, а этого мне не хотелось.

Она опоздала на миг, сообразив, что назвала Алис по имени, но ни женщина, ни мужчина никак не прокомментировали ее оплошность.

– Уже ближе, – вместо этого молвила смуглая. – Но попробуй еще раз.

Дрова в печи трещали, раскалывались. Дверь качнуло дуновением ветра. Снаружи уже стемнело. Сэммиш не представляла, сколько проговорила здесь.

– Я очень хочу помочь ей, подруге, которую знаю давно, – сказала она. – И не хочу помогать той, кем она стала.

– Да, – сказала смуглая женщина. – Я понимаю.

– Может, все не так плохо, как прозвучало, – вступил дикарь, и Сэммиш поняла, что он говорит не про Алис.

– У них кинжал, – сказала смуглая женщина. – У них Тиму. У меня – ничего.

Дикарь свесил голову и вздохнул, но возражений не высказал. Собеседница открыла заслонку и подложила новое полено. При свете огня Сэммиш увидела на щеках женщины дорожки слез. Она понятия не имела, когда та заплакала. Не наблюдала никаких тому признаков.

– Миг, когда я поцеловала этого мужчину, – проговорила смуглая женщина, – нельзя было предотвратить. Я была молоденькой, глупенькой и увлекалась вещами, в которых не смыслила. К подобным людям мир редко бывает добр.

Сэммиш пощелкала пальцами, чтобы привлечь их внимание. Греза ее рассказа рассеялась, и девушка донельзя трезво осознавала и обнаженный клинок, что покоился подле женщины, и короткий ножик в руке дикаря. Ей полагалось почувствовать страх, но страха не было.

– Вы меня убьете?

– Я бы на твоем месте не спрашивал, – бросил дикарь. – Тебе и так до берега дальше, чем сумеешь доплыть.

– Понимаю, – сказала Сэммиш, – но я по-прежнему не знаю, что происходит.

– Разве нам есть что терять, если расскажем? – обронила женщина.

– Тебе? Нечего. А у меня пока осталось, ради чего стоит жить, – сказал дикарь и явно пожалел об этом, как только слова сорвались с его губ. Он провел по волосам иссохшей рукой.

Смуглая женщина собралась с мыслями.

– Нить Китамара, о которой тебе рассказала подруга, существует по-настоящему. Только это не нить.

– Этот город, – молвил дикарь, – панцирь чрезвычайно мерзкого краба. Только кто-то сыграл злую шутку, и под своей броней он сделался уязвим. Тот кинжал – вот что хранило его в веках. Люди кругом попивают вино, вкушают насущный хлеб и ничего об этом не знают, а между тем город держится на острие ножа.

– Спасибо, – сварливо бросила Сэммиш. – Теперь мне все стало ясно.

Дикарь хохотнул и подкинул ей миску. На дне еще оставались ломтики сушеного яблока. Один она съела.

– Спрашивай о чем хочешь, – сказала смуглая женщина. – Если смогу, то отвечу.

Сэммиш подумала о тысяче изводивших ее вопросов.

– Как вас зовут?

– Я – Саффа Рей с Медного Берега, жрица Шести, присягнувшая Дому Духов.

– Кто этот мальчик?

– Это мой сын, – сказала она, – мой – и князя Осая. Наследник китамарского престола по праву крови.