Они летели на VC-54C, «Священной корове», только из-под Рузвельта, им ещё всё было пропитано, спальня и лифт для инвалидного кресла, по крайней мере. Он катался на нём полпути до Ацуги, где требовалось перекинуться парой слов с Дугласом Макартуром, тот голым по пояс ходил вдоль побережья в Шигасаки, в некоторых местах заминированного, смотрел на океан, но вод его не касался.

Внизу покоился мир, уже почти остановившийся, так казалось после всех капитуляций. Никто уже не бежал в сторону людей напротив, планета привалилась отдышаться, чуть сместив орбиту, а если это так чувствовалось над океаном, то какое безмолвие станет засасывать их над Евразией. Чем ближе к Европе, тем больше вырастал риск штопора, над местами, где ждали процесса ненавистники и активисты. Эти люди жили только небезразличием, поймают недалеко от земли, пробегут по инерции, швырнут на брюхо, если будет шасси — завернут внутрь или оторвут, закладывая в этот жест символический посыл в несколько этажей, ну самый очевидный, что отсюда так скоро им не улететь.

Уже в Нюрнберге Трумэн попросил остановить на площади перед Tugendbrunnen, оба вышли словно с намерением напиться, но увидели, что вода давно не обновлялась и мутна, покрутились и возвратились в автомобиль.

К первому слушанию прибыли вовремя, обнаружение недовольства ими людьми у отдельного входа проявилось свистом, анафемой, сопрелыми пастернаками, сколько успели пустить по дуге за краткий, но прекрасный миг прохода от лимузина к дверям, сквозь шуцманов и «МР». Оба нарочно передвигались вне прямого доступа охраны, что играло на руку мизантропам, в числе которых состоял весь человеческий мир кухонь, трущоб и небоскрёбов.

В судебном зале всё было устроено в мрачном и гнетущем стиле, чтобы отбить охоту советоваться. Оба, хоть и являлись военными, очень не предпочитали, может, оттого и не разобрались сразу, что это за перенасыщенная лаком и деревом призма. Едва раздвинутые портьеры в сумрачном духе старины и кротости, в ещё более сумрачном духе правосудия внутреннего усмотрения. В последний раз здесь искали правду в 1806-м году, когда оспаривалось решение Наполеона передать Нюрнберг Баварии. С трёх сторон по периметру шёл балкон, в стыках обшивки и побелки были прорезаны квадратные окна, откуда торчали объективы кинокамер. Вдали по углам рассадили каких-то мрачных черноволосых чиновников, на столах перед ними стояли микрофоны и приборные панели. Паркет устилали тысячи проводов, казавшиеся чуждыми этому старинному залу. Мебель расставили прихотливо, столы лицом друг к другу и боком к трибуналу, так же и стулья перед ними, некоторые перпендикулярно, в торцы наскоро вбили гвозди, на которых висели наушники.

Оба невольно присмирели от взглядов стольких пар глаз с отражавшейся в них ненавистью. Когда он задал вопрос, председательствующим было отвечено, что это в основном студенты и слушатели юридических факультетов, которым необходима практика, оттого, по-видимому, они станут много вскрывать эфир ручками, возможно, оказались и дирижёры, однако только из-за одного этого их не следует полагать репортёрами, которых по заранее утверждённому согласованию на процесс допустили лишь элитную щёпоть.

Не успели они воскресить в своих мрачных безднах образ адвоката через стол, классического североамериканского, — вообще, всё связанное с этим процессом, с его пришествием и явлением, с подготовкой того, чтобы он состоялся, у общества, до которого довели информацию и договорённости, являлось тем самым принятым в исторической общности образцом восприятия, фильтрации и интерпретации информации при распознавании и узнавании окружающего мира, но не основанном, в том-то и дело, на предшествующем социальном опыте, — рога чуть-чуть не утоплены в зачёсанной назад польке, волнистой и блестящей от геля, благожелательно улыбается фарфоровыми зубами, глотает «Паркер» и достаёт из уха, своего, клиента, из ширинки председательствующего судебного состава, делает вид, что он этим бронебойно смущён, кожа на ботинках в движении, будто они лишь прихотливо выгнутые экраны, где транслируются страсти в террариумах, переваривание, кожаная папка с молнией на зубах, куда помещаются архивы практики, — как его взяли в клещи двое красноармейцев-калмыков, — это потом будет сниться всем американским президентам, — исполнявших обязанности судебных приставов, их было набрано и обучено делать всё с невозмутимым видом пятьдесят четыре чистокровных ойрата.

Второго отправили за решётку, этому залу чуждую, вмонтированную накануне кое-как. Она подчёркивала, что больше нет людей благородных, что от одного присмотра больше никто не трепещет. Когда прутья ощупались и шлейф фарса впитался в пыль на слуховых окнах, тишина была нарушена его возражениями, глаза казались очень большими из-за линз.

— How dare you? What the fuck is your «conferring on the spot»? Is it O.K.? No, I’m asking, do you really think it’s O.K.?

Поздняя осень сорок третьего года, у здания на углу Двадцать первой авеню и Вирджиния-авеню его поджидала миссис О’Лири в повседневном деловом костюме, хотя уже и холодно, над Потомаком каждое утро дымка, густая, словно говяжья котлета. В воздухе витало ощущение смерти от рук государственной власти, летучие вещества творящейся прямо сейчас интеллектуальной истории, если не сохранять определённый кураж ежедневно, то можно очень навредить неизвестно какому числу людей. И ни одной мысли о мистере О’Лири.

Вот она уже торопливо следует за ним, сзади и правее.

— The candidates will arrive by eleven.

— All of them?

— Yes.

— All six of them?

— Yes.

— Where will we meet them?

— You told yesterday you would meet them one at a time.

— On the contrary, I’ll first accept all at once, two of them to be eliminated. Prepare a decent meeting room. What’s next?

— Lunch with minister Stimson at one PM.

— What question he would ask?

— Ума не приложу, но слышала, что он когда-то провёл медовый месяц на Филиппинах, возможно…

— Дальше.

— В два известная вам активность, направленная на высшую категорию снабжения, а не ту…

— Дальше, дальше.

— Встреча с «Юнион миньер».

— Во сколько?

— Смотря во сколько закончится разбор реакций Госдепартамента.

— Дальше.

— Сужаем круг тех, кто в курсе наших дел.

— И?

— Встреча с «Дюпон».

— С этим сборищем маньяков, которые ни перед чем не остановятся ради собственной выгоды?

— С вашего позволения, генерал, вы и…

— Дальше.

— Брифинг на тему человеческих возможностей с сотрудниками Чикагской лаборатории.

— Окей.

— Ждать звонка Рузвельта минимум сорок минут.

— А сегодня что, опять четверг?

— Да.

— Ладно, дальше.

— Сеанс дыхания по газодиффузному методу с Комитетом.

— Они что, приедут сюда?

— Нет, ожидают вас.

— Поставьте вопросительный. Дальше.

— Сеанс связи со Сциллардом по поводу отвода тепла от реактора.

— Угу.

— Тридцать минут вымарывание из всех официальных бумаг словосочетания «плутониевый завод».

— Но…

— Мы пришли к выводу, что вопросы секретности не позволяют поручить это стороннему лицу.

— Да, это правильно.

— Потом тестирование по атомной физике.

— Уже просто по атомной или ещё по элементарной атомной?

— Да она у вас вся атомная и элементарная.

— Поставьте два вопросительных.

— Тут вот ещё вписаны прения по тепловому равновесию.

— Именно по тепловому? А то, кажется, я недавно где-то разглагольствовал о мировом.

— Да, тепловое, всё верно. Видимо тоже по текущему проекту.

— Хорошо, продолжайте.

— Необходимо подсчитать, во сколько процентов оценивается создание бомбы на сегодняшний день и вот тут как раз есть окошко для этого.

— А что, сегодня опять четверг?

— Да.

— А что я делаю в ожидании звонка Рузвельта?

— Либо смотрите на телефонный аппарат, либо разгадываете латинский квадрат, по настроению.

— О, латинский квадрат, кажется, в последнем, был зашифрован отличный дебют в го.

— Освободить время?

— А что, имеется такая возможность?

— По правде говоря, генерал, я могу отменить любой пункт, в зависимости от распоряжений, мы тут весьма автономны, я уже подчёркивала, ну разве что с мистером Стимсоном…

— Довольно, продолжайте.

— Тщательные поиски в юго-западной части страны.

— Как вы себе это представляете, вечером я должен быть в Вашингтоне.

— Обыкновенно вам для поисков такого рода достаточно карты.

— А что я… проклятье, что мы там ищем?

— Место для размещения атомной лаборатории, разумеется.

— Нам придётся туда переезжать?

— По желанию, но, если хотите знать моё мнение, у нас всё и отсюда прекрасно бегает.

— Бегает? Это у вас там на вашем вечно промозглом рифе все бегают, ищут что поесть.

— Прошу прощения, всё и отсюда прекрасно управляется, профильные министерства, опять же…

— Довольно. Что там дальше? Нет, постойте. Это как-то фиксируется?

— Что именно?

— Уже осмотренные и отвергнутые либо признанные перспективными территории?

— Разумеется.

— Что там было в последний раз?

— Восточный склон Сьерра-Невада, там имеется южная линия Тихоокеанской железной.

— Каков вердикт?

— Отрицательный.

— И отчего же?

— Обильные снегопады не позволят вести строительство круглый год, воздушное сообщение сильно затруднено, кроме того, возможно расширение круга лиц, осведомлённых о существе проекта.

— Ладно, к чёрту этот восточный склон. Дальше.

— Обсуждение проблемы по закрытию школы-пансионата в Лос-Аламос.

— А в чём там именно заключается проблема?

— Могут потащить в суд, а также ученики могут раззвонить всю нашу подноготную первого уровня кому ни попадя, так что круг станет вообще неконтролируемым.

— О Боже ж ты мой, я ещё и этим должен заниматься?

— Ваши прямые обязанности, вынуждена констатировать.

— А чем там нам насолила эта школа? Этот пансионат!

— Он расположен на территории участка, выбранного под лабораторию.

— Так значит, мы уже выбрали этот проклятый участок?

— Получается, что так.

— Миссис О’Лири, вы, вообще, в себе? Вы, вообще, какой силы администратор?

— Не понимаю, при чём здесь это?

— Что мы тогда ищем на этой карте какашечного цвета что ни день, поясните, пожалуйста!

— А, вот вы о чём, действительно. Ну вот, видите, можете, когда хотите.

— Что могу?

— Засчитано, генерал.

— Засчитано? Ну ладно. Однако. Ну ладно. Что там, вы говорите, дальше?

— Разработка плана, как устроить небольшую грызню между «Вестингауз» и «Дженерал Электрик».

— Какую ещё грызню?

— За наши подряды.

— А они что, дружат?

— Нет, но и недостаточно ненавидят друг друга.

— Да? Любопытно, откуда такая доброта в разгар войны. Ну ладно, поставьте восклицательный. Дальше.

— А дальше Оппенгеймер.

— В каком смысле дальше Оппенгеймер?

— Ну этот, Роберт Оппенгеймер, который ещё вам снился.

— Да не снился он мне, с чего вы взяли!

— Ну как угодно, но только он у вас запланирован наяву.

— Явится сюда?

— И, полагаю, не один.

— А при последнем подсчёте как мы оценивали готовность ко встрече с этим Оппенгеймером?

— Весьма средне, должна сказать. Его аргументы слишком непоколебимы. Мы делаем бомбу, чтобы Гитлер не оказался единственный, у кого есть бомба, а если Гитлера вдруг победят русские или ещё там кто, то и бомба нам не нужна, фигурировало выражение об ударении пальцев… в отрицательном ключе.

— Что он палец о палец не ударит, вы об этом?

— К сожалению, да.

— Ладно, поставьте три вопросительных и два восклицательных после его имени.

— Ну а потом как раз мозговой штурм на тему, подходят ли нам люди, не являющиеся лауреатами Нобелевской премии.

— Ну да, как-то не логично, вдруг мы действительно возьмём вопрос штурмом, тогда бы и этого Оппенгеймера можно… Он же у нас не лауреат?

— Пока нет, но в любой момент… сами понимаете.

— Ладно, ничего не меняйте, дальше.

— Тренировка выступления по радио либо телевидению с целью отражения возможных нападок на предмет лояльности тех или иных кандидатур, занимающих различные посты.

— О Господи. Ну так это ведь ещё не скоро, не так ли? Пока у нас не так много постов.

— Вероятно, не скоро.

— Тогда вычеркните сплошной, нет, постойте, вычеркните пунктиром, если быстро разделаемся с лауреатами, то потренируюсь.

— Позволю себе заметить, что вряд ли вы разделаетесь с ними скоро, на пятки Нобелю наступает Рихтмайер.

— Это ещё кто такой?

— Точно не уверена, кажется, какой-то учитель.

— Учитель? Вы что, смеётесь?

— Учитель физики, кажется, Артур Комптон должен знать.

— Кстати, давненько у нас тут не фигурировал Комптон.

— Ну вот, с ним как раз запланировано совещание по поводу количества материала.

— Опять?

— Он настаивает, сказал, что возьмёт с собой кое-кого похлеще этих угрюмых венгров.

— Напомните, в тот раз мы с вами, как будто, пришли к мнению, что эти вещества опасны всегда, а не только когда делятся как проклятые, не так ли?

— И более того, смертельно опасны.

— Хорошо. А ведь здорово вот так управлять всем этим на расстоянии, а, миссис О’Лири?

— Разумеется.

— Ладно. Думайте, куда мы это применим, когда изобретём. Это всё?

— В общих чертах, но не в тех общих, которые мы обсуждали в понедельник.

— Миссис О’Лири, да вы ещё похлеще этих из Пятиугольника, когда их просишь провести маленькое исследование. Ладно, что там у нас с местом для реактора?

— Для экспериментального?

— А что, мы планируем какой-то ещё? Хотите сразу по три кило плутония в день зашибать? А вам палец в рот не клади, миссис О’Лири. И всё-таки?

— Нет, ну Аргоннский лес — это на мой взгляд, неподходящий вариант, если хотите знать моё мнение. Это будет не иначе как свинья в апельсинах.

— Оставьте вы эти ваши ирландские штучки. Что с подарком на юбилей?

— Кому?

— В каком это смысле кому? Вы что, не записали? Вот свиней вы помните… Впрочем, ладно. Но что у нас в таком случае с реактором под западной трибуной?

К подсудимым были приставлены переводчики на русский и французский, имеющие обыкновение работать одновременно, кто быстрее, каждый питал к коллеге некоторую желчь. Cорокалетние, неженатые, в толстых роговых оправах, лысые, зачёсывающие остатки волос поперёк головы.

Председательствующий сослался на пункт в уставе Международного военного трибунала и продолжил.

На первом ряду кресел, красивых и мрачных, с тяжёлой резьбой под лаком, смешанным с ламповой сажей, и головами горгулий и мантикор в исходах подлокотников, были нарисованы лоснящиеся человеческие тени. Когда он начал искать своё место, то вздрогнул, ожидая расправы, скривился, застыл, стал приглядываться ещё, понял, что всё занято, растерялся, попытался собраться с мыслями, хоть в какой-то мере направленными в тот миг на последствия, сделал то, к чему его и вынуждали, спросил, куда ему.

Приставы внесли старинный деревянный стул со следами выведенного бытовой химией экстравазата и ржавыми струбцинами для рук, ног и шеи, который опять-таки с точки зрения экономии собственных усилий, вопреки попытке увидеть все вещи заново и в подробностях, а не как типы и обобщения, сразу наталкивал на мысли о сектах и тайных обществах.

— Are you kidding? It has no wheels, — обходя сзади и осматривая его.

В ответ он сослался на подпункт протокола Генеральной ассамблеи ООН, статью в судебном кодексе Тронхеймских фьордов, 24 стих Книги Бытия и пункт в прецеденте, зафиксированном при аресте Сары Клойс, чего он перекрыть так с ходу был не в силах даже при наличии собственного судейского прошлого. Аналогия с Салемским делом поразила его и обескуражила, сама мысль о том, что его, подумать только, его пытались одолеть собственным же оружием, как-то сковывала.

— I hope you don’t intend to enclothe me into that, — выдавил наконец Трумэн, невольно почувствовав общий мрачный настрой в свой адрес.

— Non, vraiment, ça pas de Bureau Ovale, le tribunal est non autorisé de prendre une telle décision.

— Your Stalin would enclothe, — опускаясь с натужным смешком.

Все пять колодок с тихим поцелуем сомкнулись, пружины почти беззвучно и неудержимо катапультировали. От соприкосновения с плотью упало несколько кусков ржавчины. Он налился кровью, задёргал всеми конечностями, одна из которых, левая нога, осталась вне оков, садясь на стул, он в должной мере не приставил её к ножке, и теперь чёрный ботинок с запылившейся ваксой взмывал к яйцам врагов и опускался, обнажая голую, поросшую светлыми волосами голень. Носки были короткие и, кажется, не из одного комплекта.

— Qu’est-ce qui est arrivé? — тут же вскричал председательствующий, — N’avez-vous pas déverrouillé des mécanismes?

Переводчики, отпихивая друг друга, силились разжать колодки, в зал тут же вбежала дюжина калмыков с безучастными лицами, выстроившись перед сидящим на амвоне трибуналом в шеренгу, затмив резные панели на фронтоне.

— Quel est le problème? J’ai déjà ordonné de mettre cette chaise en bon état.

Они молчали, выражая готовность немедленно исполнить свои обязанности, приставить что угодно к чему угодно вообще в мироздании.

— L’audience sera ajournée en attendant des éclaircissements. Veuillez noter que le tribunal sait comment le savoir en détail, — переглянувшись с прочими, оповестил председательствующий, кисловато выглядел только мистер Рэндольф, возможно, он в последний раз голосовал как раз за Трумэна.

Трибунал встал, все в зале встали. Трибунал удалился, следом незаметно исчезли прокуроры, скорее ринулись давать интервью студенты и слушатели юридических факультетов, за ними калмыки, из них остались только двое застывших у клетки, не получившие приказа конвоировать его. Ушли и переводчики, стенографистки, опустела переполненная галерея для загадочных гостей, они определённо должны были обладать особым статусом, манкировать процессом в соседнем зале и пройти согласование американской стороны; кто это вообще такие? Из двери позади судейской трибуны высунулся Лжедмитрий Прохоров и поманил рукой красноармейцев. Когда те вышли, искусственный свет в зале погас, остались только блики, изливающиеся из узких пазов меж портьер, однако ночью не стало и их. Обвиняемые подозревали, что их могли подслушивать, для чего и был разыгран этот спектакль, поэтому коротко условились не обсуждать ничего.

Поджидавшая их толпа, неравнодушные даже сразу после всего люди, сыны Европы и Азии, которых занесло в Нюрнберг не по путёвке, они пришли сюда, не глядя по сторонам и друг на друга, обтекая руины и стоя между ними в очередях, на насыщенных варварством и бюрократией блокпостах позволяя себе лишь страдальческие лица, ночуя под звёздами в степи, после двухсотого километра хаджа свет почти не выявлял их истончившихся фигур, они с некоторых пор оказались в шаге от святости, локомоция зомби, с единственной страстью, бегущие по мелководью, меняющие на перекладных станциях снегоступы, и им меняли, в случае чего уступая свои, в том, как они скатывались со склонов, был особый символизм, легенда этой части Альп, полное гашение эха и сейсмических эффектов, подземная река выносила в тоннель из склонившихся ив плывущие на спине тела, глаза открыты, руки сложены на груди, расстёгнутые шинели медленно перетекают в стихии на уровне согреваемых лучами солнца вод, представители малых народов и не учитываемых даже Красным крестом национальностей молча поделились бураком, молча сопрягались против инкарнации самой субстанции зла, рупоры этой окраины Млечного пути, в котором ещё никого так не взрывали, разочарованная, но бесконечно нацеленная, постепенно разошлась ближе к полуночи.

К Дворцу юстиции примыкал четырёхэтажный тюремный корпус, в его торце имелся проём, который английские солдаты недавно затянули двумя налагающимися краями мембранами из испятнанной грязью и кровью парусины. Вскоре после полуночи оттуда показалась голова фон Нейрата, он с тревогой оглядел двор и вылез. Сразу за ним проявился безразличный Геринг в армейском одеяле, за ним фон Риббентроп, за ним Гесс, за ним Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, за ним Франк, за ним Фрик, за ним Функ и Шахт. Построились в колонну по одному, согнули руки в локтях, собираясь бежать трусцой. Но тут вылез Карл Дениц, увидел коллег, махнул рукой внутрь. За ним тут же выскочил Редер, за ним фон Ширах, Заукель, Йодль, фон Папен, Зайсс-Инкварт, Шпеер и Фриче. В своей камере остался только Штрейхер, понимая, что стол, хоть и прикрученный к полу, бумага на нём, карандаш, табак, туалетные принадлежности и семейные фотографии — для их шайки уже чересчур щедро, лучшее — враг хорошего.

Близ первой колонны построилась вторая, ждали команды от Геринга. Был ноябрь, холод стоял собачий, им пообещали, что свёртки с одеждой и документами будут лежать на Партейленде, под стрелой, которая раньше указывала, где искать Гитлера. Он поднял руку, но тут со всех сторон ударил свет прожекторов, а вместе с ним, как будто прицепленный к пулям лучей, безудержный смех, тот самый, объяснённый, каким шуты презрительно обдавали палачей во время пыток и перед казнью, разобранный на звуки Аристотелем. Это спасение, шквал, тяготение из недр, из сущности человеческих организмов. Весь Нюрнберг, так наполнившийся к открытию трибуналов, потешался, Нюрнберг был в истерике, временная отмена умеренности, памяти о погибших, о том, что кругом руины и завтра с утра надо лопатой набивать колотым кирпичом тачки…

Бочка с дерьмом, установленная в детскую коляску, вывезшую с Зееловских высот больше ста раненых, объезжала народ, и в подсудимых полетели снаряды, безостановочно, смешанные с портландцементом фекалии, лучше мокрого снега, лучше средней гальки; Кейтель понял, что если сейчас не начать это есть, то они потонут, странно, но никто особенно не паниковал. Через некоторое время из-под ног взлетела сеть, во тьме справа и в вышине заскрипела стрела крана. Уплотнившись, отплёвываясь, они взмыли, являя собой единое существо, аппарат рейха, неполноценный, но без проблем с истинным лицом. С высоты их кинули обратно во двор, потом вздёрнули, вновь отпустив. Нравилось ли это людям? Пришлось весьма по душе, напор смеха отнюдь не шёл на спад. Под каблуками рытвины, состояние активное и в то же время оцепенелое, а вдруг их снова используют, затмив разум расплатой? обесценив всё, чего они достигли этой ночью. Рукава курток в вяжущем дерьме, и оно как будто покроет их похмелье завтра.

Кучу перемешанных нацистов бульдозеры спрессовали отвалами так, что кости затрещали, но куба не вышло. Потом один сдвинул к открывшемуся люку, удачно сконструированному механизму, невидимому в другое время окну, кто знал о нём, тот всегда возвращался мыслями, такой точности инженерной розой была эта штучка, под стеной тюрьмы, ещё немного и ровно встык с тем местом, где плоскость двора менялась и улетала в не имеющем преград направлении.

Когда трибунал на следующее утро занял свои места, по неохотному велению председательствующего приставы длинными кузнечными щипцами за ворот пиджака подняли его, пропарочными щипцами всунули между конечностями и обводкой оков вымоченные в марганцовке марлевые сальники. НО2 ночью затащил в клетку несколько проводов и перегрыз.

— Alors que c’est tout ce que nous pouvons faire — сказал председательствующий. — Nous aurions pu le forcer, mais nous ne le ferons pas. Ce sont des antiquités, alors appréciez où nous vous plaçons dans le processus. Cette chose n’est soumise à aucun forçqge, vous endurerez pendant que nous trouverons le maître.

— Does it mean you can’t manage with it until lunch?

При всех своих минусах перестраиваться и подстраиваться под обстоятельства он умел. Масштабы ловушки, в которую они угодили, пока трудно было оценить, но всё явленное до сих пор говорило о серьёзной подготовке, когда и интеллектуальный, и волевой моменты, и желание наступления последствий вдобавок ко всему носили отнюдь не формальную конструкцию, более того, они сплетались и усиливали друг друга, и всё, кажется, наращивало это желание их наказать, оно и являлось первопричиной заговора.

— Vous recevrez le déjeuner à la fin de la séance, ou si le tribunal le juge nécessaire de vous interrompre pour le déjeuner. Hier, la situation a dépassé un peu le cadre procédural, et vous êtes resté ici à cause de la confusion parmi les huissiers.

— You’ll be responsible…

— Une fois que cela est réglé, nous pouvons commencer.

— No, we can’t, — возразил из-за решётки НО2.

«Посадить за решётку» — вот ещё одна заранее сформированная мыслительная оценка об Америке.

— Mais pourquoi?

— We’re actually got used to eat more often than once every twenty hours. Last we’ve been immobilized for so long in our mother’s womb. Don’t you think we need to relieve our nature?

— Oh, alors vous avez tout là aussi, comme les gens? Désolé, je ne le savais pas.

Неубау подал знак приставам, они вывели его, через дверь перепоручив коллегам, возвратились, взявши за подмышки, каким-то чрезвычайно неловким и неудобным образом задними ножками по паркету потащили его, стянули провода и в конце через них перекатились.

Если судить по речи Анатолия Баскакова, судьи-докладчика, то НО1 и НО2 обвинялись в том, что не сделали упоминания об атомной бомбе и её возможном сбросе на гражданских лиц в Потсдамской декларации от 26 июля 1945-го года, в которой Японии предписывалось капитулировать, разработали приказ «нанести ядерный удар в любой день после 3 августа так скоро, как позволят погодные условия», осознавая и упоминая в официальных заявлениях, что энергия с воздуха, которую они запускают, несёт разрушения, ещё не случавшиеся на этой планете, а также отдавая себе отчёт в том, что число жертв может достигнуть миллиона. 6 и 9 августа на Хиросиму и Нагасаки соответственно, приравняв военный персонал, военные склады и заводы к человеческим жизням нескольких поколений, а надо помнить, что каждая есть дисанический мир, они сбросили их, посредством чего истребили и заразили радиацией двести тысяч человек. В данном обвинительном акте не расписывалось огромное число муаров и нюансов, например, необходимость сброса второй бомбы, пока не были осознаны последствия сброса первой, и не озвучен сослагательный мотив, вообразить который проще последних шести лет — что бомбу всё-таки создала Германия, спустив на Лондон либо Москву, кое предположение оканчивалось вопросом: присовокупилось бы данное деяние к списку преступлений нацистов, рассматривавшихся в соседнем здании, повесили бы за это ответственных лиц или дали нобелевскую премию мира, ведь Япония-то капитулировала. В конце он сказал, что по делу проведена экспертиза, предписанная Лондонскими Небывалыми Договорённостями.

Эксперт, не знающий брода, полез, энтузиаст. Мнил себя таксоном возмездия. Долго крался по обломкам, начавшимся сразу от джипа, на котором его добросили, тогда сказали, мол, ориентируйся на сверлёные карандаши, замки и тени архитектуры, выпяченные теперь. Американские лётчики гоготали на аэродроме, впритирку ко взлётной полосе, стояли обнявшись, кидали монетку в стену и переигрывали вновь и вновь. Вон на куче слева видно штук десять Будд, они недурно сохранились, видимо, волна пришла на излёте. Во многих местах из золы торчали разномастные таблички с надписями: «Мы теперь живём в Тюгоку», «Иуоо, где ты, малыш?», «Иезуитская миссия переехала». Встретились две женщины с эффектом спектра на обгоревших телах, они просто куда-то шли. Ошмётки грубой кожи с линиями — три новые гексаграммы Книги перемен, шестьдесят пятая, шестьдесят шестая и шестьдесят седьмая: «Необходимость страдать», «Вот теперь точно конец» и «Истощение мыслей». Из Музея науки и промышленности исчезли все экспонаты, как и память о них. В диаметре трёх километров от эпицентра служились мессы, но не ближе. Далеко от Замка, далеко от парка Асано, далеко от госпиталя Красного креста. Ошмётки тиража Виктора Гюго на японском, циновки, на которых больше никто не уснёт, пассивность и безропотность. Обгоревшие фигуры сталкивают лодку в воду. Возле остановок прослеживалась особенная частота смертности, хлеще, чем в Саласпилсе, там хоть после себя всё засеяли люпином, но здесь же другая ситуация, соображал эксперт, здесь хозяйничали перед приходом. В миг перед самым взрывом что вы делали среди всех этих холмов и рукавов Ота, среди работающих на последнем пределе госпиталей, на наших устойчивых как никогда шести островах, под сенью гор, под бризом с Внутреннего моря, под воздействием то и дело возобновляющихся сигналов воздушной тревоги по ваши души, внутри и подле наших старинных усадеб с черепичными пагодами, среди пока ещё неверных очертаний противопожарных полос, среди обветшалых газгольдеров и вечных парков, над сетью тонких водопроводных труб, соединяющей частные прудики, среди всевозможнейших миссий, которые мы приняли, среди мостов, через речки и мысленных, среди детских голосов, которые в основном были слышны в вопросительной интонации, среди крутых берегов, среди деликатной, как можем только мы, взаимопомощи, среди плоскодонок и велосипедов, среди грохота уничтожения нами собственных домов, среди смешенья деревянных каркасов и стеклянных стен, среди образцовых рисовых полей, среди бомбоубежищ с эффектом плацебо, среди почти уже окончательно утраченного времени? Я пересматривал свою диету, стоя у ширмы; я переставлял горшки с верхней полки на нижнюю, думал, может, так они не побьются в случае чего; я смотрел в окно на соотечественников, которые стали иезуитами, идеалистами; я очень серьёзно озаботился вопросом, почему именно господин и госпожа?; я насыпала детям в ладошки арахис; я писал заключение — достаточно ли самоубийство в водном резервуаре благородная смерть, чтобы устраивать церемонию прощания; я решал, бежать ли мне на трамвай или спокойно дойти и ждать следующего; я думала, можно ли сегодня съездить в город, искала ответ в утренней газете; я лущила горох в похлёбку для Методистской церкви; я примеривался к своей двухколёсной тачке, до краёв полной Библиями; я заканчивал варить водоросли к завтраку; я ждала с биноклем появления американского метеоролога; я только что проснулся на тюках с постельный бельём для частной лечебницы; я скручивала трубки из полыньи для прижигания, она сильно крошилась в пальцах; я готовился к смерти на больничной койке; я допекал шестнадцатую рисовую лепёшку, а нужно было ещё тридцать четыре; я вдруг осознал, что за ночь самым ценным для меня стало другое, не то, что было вчера; я выбивала палками старое кимоно с чердака; я листала альбом с фотографиями Сингапура XIX-го века; я не помню; я вытаскивала из кладовой продукты, чтобы приготовить еду на всю семью на целый день; я размышлял, не выкопать ли ещё один прудик в моём саду камней, стоя у открытого окна, как вдруг увидел белую вспышку.

НО2 пожелал приобщить к материалам дела свой дневник, который прихватил в Нюрнберг, куда он записывал чёрные мысли и извращённые впечатления от прожитого дня. На его вопрос, какой порядок он нарушит, если приобщит, председательствующий ответил, что общемировой, что трибуналу не сообщено, какие именно из записей имеют отношение к рассмотрению данного акта бесчеловечности. Тут же, несколько сбиваясь, он пояснил, что именно из его макабрического сборника к делу пойдут записи сразу после Потсдама, когда его едва не свели с ума частные консультации с руководством страны.

— Ensuite, cela affectera même l’ordre du service de garde à Nuremberg, — отрезал председательствующий, отказывая в удовлетворении ходатайства.

Рассуждая с самим собой обо всём этом, он даже начал думать о том, не притворяется ли Трумэн и не симулирует ли чрезвычайные свои муки, коих в действительности нет вовсе, либо они сильно преувеличены, ведь он даже не объявил голодовки, не третировал заседания нарочитым молчанием и не призывал к тому же своего подчинённого.

— Avez-vous lu l’avis d’expert, dont des copies vous ont été fournies à l’avance?

— As far as I could.

Один переводчик держал листы, второй светил лампой, ожидая нападения пауков, исконных обитателей этого зала, то и дело направляя свет не в то место.

— Et Vous?

— Almost not, — с вызовом.

— Conclusions, s’il Vous plait, — слушатели встали на старт, вперив острия в чистые линованные листы.

— Let me first call to the court the expert who wrote the report and ask him some questions, — тоном, говорившим о том, что он тщательно продумал эту линию защиты.

— Oh, donc vous ne vous êtes pas encore réconcilié? Eh bien, cela peut être envisagé.

Стали соображать, откуда раздобывать его сейчас. На обследование здания вышли патрули калмыков, снабжённые словесным портретом. Привычные к интерьерам страны советов, учреждений её либо пенитенциарных, либо промежуточных на пути к тем, про Америку они раньше почти не думали, но теперь, будучи в Европе, невольно пропитывались веяниями. Запад, понятное дело, загнивающий, но пропаганда как таковая ими тоже обнаруживалась и фиксировалась. В казарме, тихо, почти чувствуя себя интеллигенцией, обсуждали это, так что понимали — всё немного сложнее, они это повидали вместе с миром, и начинка храма правосудия во время поиска эксперта была им не совсем отвратительна, хоть строили его и капиталисты.

Через полчаса выяснилось, что эксперт не входил сегодня в здание, Баскаков догадался послать Прохорова спросить у смотрителя.

В заседании был объявлен перерыв, теперь калмыки с путеводителями ушли вглубь Нюрнберга. Двое наблюдали, как к Национальному музею подкатила мотострелковая дивизия, а привратник молча протянул руку за билетами. Они засмеялись, но он остался невозмутим, сказал, что ему без разницы, кто освободил Европу. В этом жесте таилось нечто более глубокое, отражение той самой травмы, которую испытал немецкий народ, чьей национальной чертой по-прежнему оставался абсолютный порядок.

Пока искали эксперта, НО1 отнесли в уборную, оба поели бульона с чесночными булочками, трибунал удалился выпить чаю с коньяком и цвергскими безе.

После перерыва появился человек в резиновом маскхалате жёлтого цвета с капюшоном, в сплошной маске. Его выход обставили торжественно, он сейчас являлся лицом праздника, приметным и значимым, одновременно и терминальной, и инструментальной ценностью, несколько недоразвитым бичом Божьим. Ну, теперь дело пойдёт, говорил один только его вид. План не сработал, Т. намеревался начать допрос с развенчания его личности, что сейчас выглядело уже не таким ловко придуманным и достижимым из-за маски.

— I demand confirmation of his identity, — всё равно заявил он, оба переводчика как можно скорее выкрикнули толкование ещё раз, каждый ожидая того же от противоположной стороны.

— Cet homme n’avait pas peur de risquer sa vie, inspectant la zone que vous et vos amis avez empoisonnée pendant plusieurs générations, il a pris toutes les bagues de sa femme, les lançant avec des rubans devant lui d’Hatsukaichi à Kure, avez-vous déjà vu sa combinaison?

Пот развился в свой мир под маскхалатом, он думал об этом, стоя в коридоре, очень близко. Обе створки распахнулись, и он предстал всем боком, уронив голову, потом повернул ту и двинулся к трибуне как автомат, рублеными движениями, на середине просеки подпрыгнул, вытянув правую руку, по приземлении сделал перекат вперёд, под хламидой хлюпало. Трумэн чуть шею не свернул, отслеживая реакцию электората на это явление.

— When you arrived at the site…

…резные ворота храма на фоне холмов с террасами, превращёнными в ступени, впереди балки и приваленный алтарь, змея кирпичной стены, отрезанной как пневматическими ножницами, двутавры, колёсные конструкции, везде оголились курганы, увенчанные расколотыми ханивами, потерянные люди с голыми торсами, на них белые перчатки и тюрбаны в тон под пилотками, собирают нечто важное им в тележки, книги вверх корешками распластаны на кульминациях или диалогах, брёвна в коре, сороковки, листы жести, составленные вихрем в конструкции распотрошённых биомов дизайна первых набросков Нагасаки, ничего не передано в целости, всякое выстоявшее здание теперь храм, они разбросаны тут и там в тени тех же холмов, перед ними урезанные или расколотые мегалиты, на останках синтоизма, что ушёл мгновенно, все души словно сдуло, у пилота первая бомба в жизни, трудно сказать, горд ли он, ядро — чертоги и ворота, где-то втиснулась глициния, где-то вишня, где-то архивный дворец, но они теперь не тёплого цвета, а тёплого излучения, аэрофотосъёмка разбита на отпечатки пальцев ног христианского Бога, за океаном воображаемого более жирным, остовы брандэкипажей с поднятыми крыльями капотов, силовые линии искрят под полями черепов, глазные впадины у них такие же, завешены чернотой, блок обслуживает и колодец, и верёвки для белья, управляется из шалаша на неровном фундаменте, там ребёнок прикрывает лицо от солнца и взглядов с дороги, баллоны располовинены на вёдра, исподи ковров исчерчены любовным мартирологом Гэндзи, трамвайный вагон без стёкол застыл в вихре пепла, замершего на расстоянии его тряски, выноса во время движения, радиоактивные нуклиды расположились между пылинками и бетонным осадком, смертоносная строительная пыль, параноидальная структура, фабрика видений перехода в качественно новое состояние, потоком сверху всё размывается, билирубин, умбра, люстр, радужные оболочки, линии Фраунгофера, всё, что участвует в дыхании, терморегуляции и депонировании крови, состояния — дерма, чешуя, ногти, пар; красная кайма губ, уничтоженная иннервация…

… for inspection, what was the condition of the property that you examined, where it was located, and what did it look like?

— Êtes-vous fou? — жестом не дав ответить, вскричал председательствующий. — Voulez-vous discuter plus de détails?

— Well there’s no jury.

— Maintenant je vais trouver le don de la parole et vous incinérer avec un petit truc dans ma poche, mon ancêtre était un alchimiste.

— I’ve first made a helicopter inspection of the area, — голосом довольно молодого человека ответил он. — That was Hiroshima. I can’t understand the exact meaning of the word «property». Whose property did you mean? If you have intentionally used the word, thus you raise the question of ownership.

— Сeci est supprimé de la question, — совещаясь на месте, буднично и даже с неким удовольствием в голосе, словно дело встало на удобную ему колею.

— Всё происходило в Японии, в городе Хиросима, выглядело плохо, а именно: деревья лишены ветвей и листвы, как будто в землю во многих местах вбили палки, мелкие здания по большей части стёрты в пыль, у крупных резко очерчены оконные проёмы, большинство из них также превращены в руины. Всё отравлено радиацией, люди обгорели и облучились. Купол выставочного центра Торгово-промышленной палаты Хиросимы почти уцелел…

— Based on what you could record while surveying, could you make a conclusion, that these objects were lying where they were at the time of explosion, or something was removed?

— Дик ту нос.

— You’ve been called here not to slight but to answer the questions.

— Да-да, сейчас достаю.

— I apply for a fine to be imposed on the expert.

— Rejetée. Je suppose que vous pensiez que nous allions organiser une réunion distincte pour examiner cela? Ce n’est pas Kafka. La question suivante, s’il Vous plait, et gardez à l’esprit que si la réponse ne vous convient pas, cela ne veut pas dire qu’elle n’est pas donnée.

— The objects you’ve been exploring, were they brought from some other site, or were they lying around?

— Вокруг лежал мир, а я был в аду после адского нашествия.

— One can guess, it won’t be too bad in hell after experience like that, after all it’s hell.

Гровс одобрительно хмыкнул.

— Lors d’une réunion sur place, le tribunal applique les sanctions préalablement convenues.

— Come on, I’ve also been a judge for four years without a law degree.

Приставы подхватили стул с НО1 и вынесли из зала, на пороге споткнулись о провода, он, прикованный, полетел острым носом, высоким лбом в наборную доску, очки пошли трещинами, два соседствующих треугольника вылетели, калмык перед тем, как вернуть их на место, сунул в образовавшееся отверстие мизинец в зелёнке вокруг ногтя и подвигал им.

— Have you got any questions to the expert?

— Yes, we have. Why did you include in the amount of damage in addition to the broken also cracked windows, if the Bomb Explosion Act in a certain location drawn up by the Japanese government does not contain this?

— The expert has the right to draw a conclusion based on his dissenting opinion.

— What conclusion did you draw from the report?

— Я выводов из акта не делал.

— What norm or methodological documents that are mandatory for execution approved the form of the act?

— «Левиафаном» Гоббса и ещё несколькими, сейчас не воспроизведу.

— Have you analyzed any documents related to bombing?

— Исследование производилось на основании поставленных вопросов. В исходных данных и в их физических носителях отсутствуют первичные документы, на которые шла бы ссылка в вопросах, поставленных на разрешение эксперту. Эксперт, определяя степень разрушения и степень макиавеллизма, а в данном случае они состоят в прямой подначальности друг другу, в первую очередь берёт во внимание совокупный вес того или иного обстоятельства относительно положения, в орбите которого это обстоятельство рассматривается.

— Could any of the injuries you described in your report have been caused by the city’s authorities’ improper treatment of the city?

— Avant d’obtenir une réponse, — вмешался председательствующий, — gardez à l’esprit que je n’ai jamais rencontré plus de cynisme de ma vie.

— There’s no business without cynicism.

— Разве только госпиталь Сима.

— I ask you to enter this answer in the court record.

— Tout y est entré, même la vile expression de votre physionomie, sans aucune de vos pétitions.

Стенографистки сменялись каждые двадцать пять минут.

— If the wording of the first question did not refer to the fact that the property is damaged or not damaged and you would be asked to assess its condition according to the inventory as of the time of the examination, would this significantly affect your conclusions?

— Не могли бы вы повторить?

— Replay the record, please.

— Si la réponse ne vous convient pas, cela ne veut pas dire qu’elle n’est pas donnée.

— What if I don’t understand the answer?

— Cela ne veut pas dire qu’elle n’est pas donnée.

— Beg your pardon, — неожиданно воскликнул НО2, — I haven’t seen…

В зал внесли стул с НО1 — он яростно вращал глазами, тут же вынесли.

— So, — проводив его взглядом, — I don’t remember an expert being warned about being liable for perjury or being sworn in, and he didn’t sign anything here at all, so he can tell you anything that comes into his head.

— L’expert a donné un abonnement avant de procéder à l’examen.

— Okay. How did it happen that all 7478 objects described by you are completely unusable?

— As far as I know, they’ve been crashed with an atomic bomb.

— Well, I see, but you yourself said that the trunks of trees survived, some kind of dome survived.

— Когда предмет архитектуры превращается в символ, от предшествующего уничтожается первоначальное назначение и, вместе с ним…

— So what? Isn’t that what it’s supposed to be?

— Тебе пиздец, парень.

— Well. Tell me why your answer to the second question doesn’t match the question?

— Пошёл ты на хуй.

— No more questions, — легко улыбаясь.

— В таком случае, у меня имеются кое-какие.

— S’il Vous plait.

— Вы упомянули про связь степени разрушения со степенью вероломства, так вот, как эксперт скажите, входит ли в эту определительную категорию цинизм?

— В смысле нигилистическое отношение к общепринятым нормам нравственности?

— Нет, скорее к официальным догмам господствующей идеологии.

— Этические ритуалы: и цинизм, и моральный релятивизм, и нравственный абсолютизм с извращением природы.

— В таком случае, не могли бы вы дать экспертную оценку вопросам НО2 прямо сейчас, безо всяких, разумеется, подписок.

— Protest, extreme protest.

— Le degré extrême de refus. En effet, comment évaluez-vous le comportement de l’accusé en orbite, comme vous le dites, ses questions. Bien que le moindre trait positif ne puisse changer son image du maître du mal.

— Сомневаюсь, что могу указать на что-то положительное в его вопросах, я бы даже подвёл их под новую черту цинизма, ещё не выработанную и не утверждённую экспертным сообществом.

— Alors vous détestez HO2?

— Я всем сердцем желаю его смерти.

В зал снова внесли НО1, он дал приставам знак задержаться.

— Que dites-vous de lui?

— Ещё больший подонок, разумеется.

— Dites-moi, pourquoi portez-vous ce manteau de camouflage? Depuis combien de temps le portez-vous?

— Шестьдесят четыре дня, считая этот.

— Mais HO1, après s’être assis sur une chaise ancienne pendant trois, se plaint déjà. Jetez-le.

Приставы поставили НО1, на их лицах невозможно было прочитать ни малейшего признака усталости.

— Alors ça vous protège des radiations?

— Вот именно.

— Je vous donne la permission d’embrasser NO1.

— What? Why should I? — возмутился НО1.

— Cela est nécessaire pour vous convaincre que l’examen a vraiment été effectué.

— I have an objection.

— Allez, vous n’y croyez pas.

В ходе пререканий он медленно надвигался на него.

— I do believe.

— Et alors?

— Experiment becomes meaningless then.

— Mais qu’en est-il du fait que vous avez infecté des centaines de milliers de radiations et qu’ils sont obligés d’en mourir lentement et de transmettre l’infection par héritage?

НО1 выставил вперёд свободную ногу, он обошёл его. НО2 сперва смотрел во все глаза, потом зажмурился. Он обнял сзади, прижался сильно-сильно, в таком положении мелкими приставными шагами обтёк сбоку, сел на колени, прижимаясь ещё теснее, стал гладить рукой в перчатке.

Юстицию взрывало очередное совещание на месте, явленное даже не в виде, пусть и тихого, обмена мнениями, но в чистом виде обмена мыслями. У Пэптона Рэндольфа, как ни мотал он головой и ни тёр виски, хоть с закрытыми глазами, хоть с открытыми, внутри шёл капустник. После этого гениального слияния членов трибунала в один правовой ум обвинителю от СССР было предоставлено слово.

Он занял трибуну основательно, без малого минуту переносил справочники, кодексы, бумаги и фотоснимки, посматривал на обвиняемых, нарочито сокрушённо качая головой.

— Первой и наиболее общей правовой проблемой, заслуживающей, по моему мнению, внимания трибунала, является проблема законности, — глядя то в речь, то перед собой. — Природа законов и понятие закона не могут быть тождественными в национальном и интернациональном смысле. Закон — в смысле национального права — это облечённый в надлежащую форму акт законодательной власти государства. В международной сфере положение иное. В ней по сию пору не заведено законодательных инстанций, компетентных издавать нормы, обязательные для отдельных государств. Правовой режим международных отношений, в том числе и тех отношений, которые находят свое выражение в координированной борьбе с преступностью, покоится на иных правовых основаниях. В сфере международной основным источником права и единственным законообразующим актом является договор, соглашение государств. Поэтому в той же мере, как в сфере национальной принятый законодательными палатами и надлежаще опубликованный закон есть безусловное и достаточное легальное основание деятельности органов национальной юстиции, так в сфере интернациональной заключенный между государствами договор есть безусловное и достаточное законное основание для осуществления деятельности созданных этими государствами органов интернациональной юстиции. Заключенным в Лондоне 8 августа 1945-го года соглашением четырех государств, действовавших в интересах всех свободолюбивых народов, создан Международный военный трибунал для суда и наказания главных военных преступников. Составляющий нераздельную часть этого соглашения устав Международного военного трибунала является поэтому безусловным и достаточным законом, определяющим основания и порядок суда и наказания главных военных преступников. Внушённые страхом ответственности или — в лучшем случае — непониманием правовой природы интернациональной юстиции ссылки на принцип nullum crimen sine lege — или принцип «закон обратной силы не имеет» — лишены всякого значения вследствие этого основного и решающего факта: устав трибунала существует и действует, и все его предписания имеют безусловную и обязательную силу.

На основании статьи 6 устава Международного военного трибунала подсудимым предъявлено обвинение в преступлениях против мира, преступлениях против законов и обычаев войны и в преступлениях против человечности. С глубоким удовлетворением следует констатировать, что, объявляя эти действия преступными, устав трибунала облёк в правовые нормы те международные принципы и идеи, которые в течение многих лет выдвигались в защиту законности и справедливости в сфере международных отношений.

Прежде всего о преступной агрессии. В течение ряда десятилетий заинтересованные в укреплении мира народы выдвигали и поддерживали идею, что агрессия является тягчайшим посягательством на мирные отношения народов, тягчайшим международным преступлением. Эти чаяния и требования народов нашли своё выражение в ряде актов и документов, официально признавших агрессию международным преступлением. 27 августа 1928-го года в Париже был заключен пакт Бриана-Келлога. «Убеждённые, — провозглашает пакт, — что наступил момент приступить к откровенному отказу от войны как орудия национальной политики…, уверенные, что всякие изменения в их взаимных отношениях должны изыскиваться в мирных средствах…, высокие договаривающиеся стороны торжественно заявляют от имени своих народов, что они осуждают обращение к войне для урегулирования международных споров и отказываются от таковой в своих взаимных отношениях в качестве орудия национальной политики». В 1929-м году, через год после заключения Парижского пакта, на Бухарестском конгрессе Международной Ассоциации уголовного права была принята резолюция, прямо поставившая вопрос об уголовной ответственности за агрессию. «Учитывая, что война поставлена вне закона Парижским пактом 1928 года, признавая необходимым обеспечить интернациональный порядок и гармонию путем применения эффективных санкций…», конгресс признал необходимыми «организацию интернациональной уголовной юрисдикции» и установление уголовной ответственности государств и физических лиц за агрессию. Таким образом, давно провозглашен принцип уголовной ответственности за преступную агрессию — принцип, который нашел чёткое правовое воплощение в пункте «а» статьи 6 устава Международного военного трибунала. Следовательно, подсудимые знали, что, совершая подобное рассматриваемому нами нападение на другое государство, они совершают тягчайшие преступления против мира, знали и знают, и поэтому пытались и пытаются маскировать преступную агрессию лживыми словами об обороне. Равным образом неоднократно и авторитетно было провозглашено, что нарушения законов и обычаев войны, установленных международными конвенциями, должны влечь за собой уголовную ответственность. В этом отношении прежде всего необходимо отметить, что тягчайшие злодеяния против законов и обычаев войны, совершенные по приказу Гарри Трумэна и при содействии Лесли Гровса, являются уголовно наказуемыми деяниями по всем кодексам мира. Но более того, в международных конвенциях, заключенных со специальной целью установления законов и правил ведения войны, указана уголовная ответственность за нарушение этих законов и правил. Так, статья 56 Гаагской конвенции 1907-го года устанавливает: «Собственность общин, учреждений церковных, благотворительных, образовательных, художественных и научных, хотя бы и принадлежащих государству, приравнивается к частной собственности. Всякий преднамеренный захват, истребление или повреждение подобных учреждений, исторических памятников, произведений художественных и научных воспрещаются и должны подлежать преследованию». Таким образом, Гаагская конвенция не только запрещает нарушение правил ведения войны, она, кроме того, устанавливает, что эти нарушения «должны подлежать преследованию», то есть должны влечь за собой уголовную ответственность. Еще с большей определенностью статья 29 Женевской конвенции 1929-го года устанавливает: «Правительства высоких договаривающихся сторон… примут или предложат на утверждение своих законодательных учреждений в случае недостаточности их уголовных законов необходимые меры для преследования во время войны всякого действия, противоречащего постановлениям настоящей конвенции». Что мы и видим в нашем случае, когда США делегировала своего представителя в эту коллегию трибунала. Наконец, принцип уголовной ответственности за нарушение законов и обычаев войны с полной четкостью выражен в статье 3 постановлений «Вашингтонской конференции по ограничению вооружений и тихоокеанским и дальневосточным вопросам»: «Договаривающиеся державы, желая обеспечить выполнение изданных законов…, заявляют, что любое лицо, находящееся на службе любой державы, которое нарушило бы одно из этих правил, притом независимо от того, находится ли оно в подчинении у правительственного должностного лица или нет, будет рассматриваться как нарушитель законов войны и будет подлежать суду гражданских или военных властей». Следовательно, согласно прямым указаниям Гаагской и Женевской конвенций, согласно постановлению Вашингтонской конференции уголовная ответственность за нарушение законов и обычаев войны является не только возможной, но и обязательной. Таким образом, пункт «Ь» статьи 6 устава Международного военного трибунала, предусматривающий военные преступления, уточнил и обобщил принципы и нормы, содержащиеся в ранее заключенных международных конвенциях. Подсудимые знали, что циничное глумление над законами и обычаями войны является тягчайшим преступлением, знали, но надеялись, что тотальная война, обеспечив победу, принесет безнаказанность. Пришел час сурового ответа за все совершенные злодеяния. Я, от имени Советского Союза, и мои уважаемые коллеги — главные обвинители от США, Англии и Франции — мы обвиняем подсудимых в том, что они по преступному заговору, имея власть над всей американской гражданской и военной машиной, превратили государственный аппарат США в аппарат по подготовке и проведению преступной агрессии, в аппарат по истреблению тысяч невинных людей.

Когда несколько преступников договариваются совершить убийство, каждый из них выступает в своей роли, один разрабатывает план убийства, другой ждет в машине, а третий непосредственно стреляет в жертву, но, каковы бы ни были роли соучастников, все они — убийцы, и любой суд любой страны отвергнет попытки утверждать, что двое первых не убийцы, так как они сами в жертву не стреляли. Однако законы военного времени дают нам право принимать в качестве обвиняемых только тех, кто отдаёт приказы, но не исполнителей.

Последние несколько лет он сновал с учебником логики по делу похищения атомной технологии США у Германии. О таком хоть и не было известно, но состряпать, имея заголовок, который давал вектор, что под что подгонять, было раз плюнуть. Казалось несколько странным, что речь обвинителя по регламенту не предусмотрена на конец процесса, но в этом отдельно взятом ему предоставлялось выступать с обличениями трижды.

В зал въехало инвалидное кресло, в нём сидел худой лысый старик в мешковатом костюме, катил другой несколько пободрее. Трибунал был предупреждён, что сам он вряд ли сделает им авансы, напрямую вербально, разве только захочет что-то подчеркнуть или вообще непонятно из каких соображений, в остальное же время пояснения озвучит компаньон, что уже сделал немало, покатав его по разорённой войной Европе вдоль и поперёк.

Далеко не всё, кстати говоря, лежало в руинах, что-то благодаря войне оказалось и улучшено. Например, пространство под полами сельских домов, пусковые шахты, тупики под скалами. Он подскакивал в продавленном седле, сам не хотел, а видел всю подноготную, немного волн между ультрафиолетовым и гамма излучениями, немного фантазии, сквозь налёт развалин, помертвевшие по большей части взгляды и время. На таком уровне заключения невольно вызывали вопрос, не додумывает ли он, сперва стремясь видеть всё новые и новые степени поражённости его умом, а после уже автоматически? На его взгляд, операция по одновременному сносу фашистских шлагбаумов слишком долго готовилась. В лесах и оврагах перпендикулярно дороге натурально ставились лебёдки, вкупе это и являлось, вместе с флагом над рейхстагом, одним общим заговором, и советской ли власти? думал он, уже не чувствуя задницы, когда его буксировали мимо сотен тысяч трагедий, часто перетекавших одна в другую или обрубленных, как правило, некоей очередью. Вот впереди показалась телега, по которой он знал обстоятельства вплоть до того, как дед бондаря, который делал к ней колёса, мочился в кайзеровскую каску и пил.

Они начали сразу, ещё никто ни о чём не спрашивал, как Л.К. дал понять, что этот зал будет вмещать максимально приближенный комплот участников дела.

Не хотели этого, оттягивая до последнего, но всё-таки пришлось её пересечь. Из Пенсильвании шагнуть в Мэриленд — всё равно что из одного леса в другой, из толпы призраков переселенцев, которые собирались сплотиться и быть примером для всего христианского мира, в толпу призраков переселенцев, которые склонны наказывать за незаконное пересечение границы даже скот. Тут же раздался свист, или что-то заглушало странную сирену, например, борьба между ответственным за её включение и тем, кто не хочет себя выдавать, открывать себе доступ к тому, что кто-то другой думает о реальности. Они остановились, он обошёл кресло и попытался поймать его взгляд; безуспешно. Вскоре из-за вросшего в землю валуна, под которым просто не могли не собираться индейцы, просто не мог не расти мох, образуя, разумеется, извивы и грани рунического письма скандинавов, из-за осколка чего-то изначального, в котором содержалось материала на пять-шесть идолов, на три-четыре ступени алтаря, вышли двое мистеров с дипломатами, в коричневых кожаных перчатках и кремовых шляпах с шёлковыми лентами. Один держал перед собой незажжённую масляную лампу, а ведь действительно, уже смеркалось. Сирена смолкла, они никак не показали, что причастны. Их работа, по сути дела, была не сложнее устройства производственной функции обычного американского домохозяйства — вручить анкету тому, кто пересёк линию, и проследить, чтобы тот её заполнил, желательно не спустя рукава — вне осознания, что этим списком вопросов всё сказано. Один из серых прямоугольников оказался собранным походным столиком, второй — комплектом из двух стульев с ножками, которые не тонули в земле. Он попытался узнать, собирается ли Л.К. участвовать в анкетировании, но тот не проявлял признаков почти ничего, хотя глаза оставались открытыми. В свете лампы он приступил к просмотру, предварительному переводу и выстраиванию в соответствии с полученным смыслом своего отношения к предмету, обозначенному в пункте, потом выработке ответа, потом переводу ответа, потом изучению, как сочетание будет звучать вместе, и, при необходимости, корректировке; он работал медленно, но тщательно, давно уже привыкнув с уважением относиться к виражам действенных нарративов других стран, иногда они напоминали авангардное течение без манифеста, а иногда — продажу определённого действия ещё до того, как ты решишь, хочешь ли это видеть, но чаще всего являлись просто грандпроблемой самой в себе, существующей, но ни на что особенно не влияющей.

Кризис историчности Старого света: корнуоллские волны давно ничего не прибивали к берегу.

Деморализующие планы пилигримов: здесь исполняются даже зимой.

Архаичные взаимоотношения: толковать чужие химеры и предвкушения.

Принцип диктатуры большинства: прекрасно иллюстрирован расколотым сердцем.

Высокий модернизм пуритан: имеется пример и из собственной практики.

Директора школ побеждают церковных сепаратистов: только не говорите, что словом Божьим.

Улыбка в церкви есть усмешка: усмешка в цирке не столь абстрактна.

Единообразие: насаждение: кто-то за этим стоит. Могу выяснить кто, за преференции.

Практики религиозного принуждения: это через них вы пришли к президенту?

Докричаться через океан: если попасть в коридор, то можно.

Доступ к правосудию короны: нужна бумажная корона и деревянный молоток.

Лунный свет: на радужках безработных.

Вечера в Париже и Версале: там, кажется два часа разница во времени?

Отсутствие подчинённости нации: мостовая на дне моря.

Вот эта линия: да как будто карету занесло.

Симплока идеологий в Декларации независимости: захотелось гуляша из телятины.

Влияние мертвецов на происходящее сейчас: Федр, Парацельс, Христос, а, понял, Джордж Вашингтон.

Что будет, если закрыть почту: вряд ли вы представляете себе, что. А вот я представляю.

Бег: будет ассоциироваться с именем изобретателя эффективного на месте.

Равенство рас?: ради Бога!

Равенство? Рас?: реальная жизнь проходит мимо многих.

Коробочки хлопка: возгласы победы запутались в них.

К югу через юго-восток: это вы намекаете, что скоро всех ожидает резкий поворот?

Строительство улиц: советую сразу предусмотреть отверстия для центрального отопления.

Критическая дистанция: дебаты: аты-баты.

Ассоциативное голосование: входи, Джон, нет, Эбенезер, ты пока подожди.

Вид из-под колеса поезда: на прерию.

Фискальные узы: участвуют пять статистов и десять реконструкторов.

Ваша заветная мечта: касается земной орбиты.

Демо: демоны.

— Comme vous le comprenez, le tribunal a besoin de tout savoir dans l’ordre, Abraham a donné naissance à Isaac, et ainsi de suite, — Неубау решил обставить всё как допрос, он внимательно смотрел на Л.К., но ему было безразлично всё, кроме калейдоскопа, стремящегося в смене всё более усиливающихся сочетаний к чему-то такому, что никогда ещё не встречалось вместе.

— С дарами Ардиса, сына Гига, предназначенными ассирийскому царю Ашшурбанапалу, в 652-м году до нашей эры они и затесались и впервые попали в поле зрения.

— Vous, apparemment, êtes toujours à propos de vous, mais il serait temps pour notre.

— …этого заговора, под каким именем он был вложен в головы экспонентам, а также и обыкновенным обывателям, коснулись за две с половиной тысячи лет немало проходимцев.

— Et comment êtes-vous arrivé à cette conclusion, pris la route là-bas dans une machine à remonter le temps? — он посмотрел то на сидевшего слева Баскакова, то на сидевшего справа Рэндольфа.

— …где описывается нападение дисцев на Цзинь, анналам Эламы и рисункам из Вавилонии, но и это тоже. Увидев, сначала разозлился, он так на всё реагировал. Однако его какая бы то ни было реакция совершенно не важна, мы лишь фиксируем сдвиг — они начали движение по планете.

— Ok, ok, allons-y, sinon nous n’aurons pas fini à cinq heures.

— …как план терм Каракаллы, карты продвижения Хуннского рейда к реке Хуай, итоги набега жужаней на табгачей, свод правил святого Бенедикта, обстоятельства смерти александрийского патриарха Евлогия, обстоятельства чеканки первых медных монет в Японии, обстоятельства чеканки андалузских дирхемов в 807-м году, основание мастером Дуншань Лянцзэ школы сото-сю, планы Витебского замка, летописи Гелатского монастыря, обстоятельства присоединения Пизы к Флоренции, обстоятельства достижения Джоном Каботом Ньюфаундленда, колонизация Испанией Панамского перешейка, отречение Ивана IV от престола и обстоятельства пребывания его в Александровской слободе, экспедиция Френсиса Дрейка, начавшаяся в 1577-м, создание Католической лиги…

— Nos secrétaires vous contacteront plus tard.

Чем ближе к современности, тем сильнее давило изнутри на глазные яблоки, от каждого дня в конце оставалась только пыль, открытия уже не запоминались, их следовала череда. В Германии развалили систему, человеконенавистническую, где жизнь или кастрация зависели от разноцветных прищепок на карточке, хотя бонзы думали, что теперь по-прежнему женятся, чтобы рожать детей, но эффектную настолько, что года через два функционирования уже не требовалось подводить монолиты под бред. Парк Юрского периода, тибетские артефакты, евгеника, поражающие элементы в виде рыцарских забрал, ничто не противоречило друг другу.

— …в 27-м году нашей эры. Лю Сю тогда нанёс поражение отрядам Красных бровей при Хэнани, и их руководитель Фань Чу подумал, ага, пожалуй, всё залито кровью уже достаточно, пора ткать полотенце из Млечного пути. Ткач, подумать только, так это себе и называл. Ему помешали сёстры Чынг, имена коих были Чак и Ни, явившись к Фань Чу, привлечённые запахом горящих гробов семьи Ван Мана…

Он поднял руку. Он умолк, обошёл кресло, присел спереди, спиной к трибуналу, вглядываясь в лицо.

— …чьё душевное благополучие во все годы его жизни ставилось под сомнение, что, разумеется, не могло не сказаться на муштре его маний, наклонностях и тяжести взгляда, который сообщал и без того выпяченному лицу особенный оттенок странности, также решил довести дело…

— Est-il un témoin dans votre cas?

— Ну а я сейчас разве не то же самое сказал?

— Hmm d’accord.

Лжедмитрий Прохоров пристально смотрел на Л.К., только иногда переводя взгляд на человека, который занял место его отца.

— …феврале того года испанская инквизиция вынесла смертельный приговор всем жителям Нидерландов, — услышал он слова Честь имею, настоящее имя Василий Шальнов.

— Je suppose que l’idée a été lancée par un jésuite, — хмыкнул Неубау.

— …самая близкая к успеху, хотя у человека имелось только четыре прадеда и прабабки из восьми возможных и только шесть прапрадедов и прапрабабок из положенных всякому шестнадцати.

— …договорились о запуске даже с народами крайнего севера Азии, чуждыми порошкам, ведь у них имелось сияние получше, и всяким контактам из-за ерунды. Подготовка длилась более тридцати лет. Обоих обманул балканский принц из Карагеоргиевичей, вскидывая ноги в своей партии цинично, до того, как его зарезали в лесу…

— Nous courons vers nos moutons, — он страшно скосил глаза на подсудимых и едва заметно мотнул в ту сторону головой, — sinon j›ai déjà commencé à oublier comment je suis allé à Londres cet été. Dans le contexte de l’histoire du monde, c’était moyen, mais je pensais que c’était génial.

— …из коего черпали фашисты, долго молчал, не желая раскрывать персоналии, пока в Волчье логово в окрестностях Растенбурга не привезли…

— Je suppose que vos services de renseignement n’ont rien rapporté de tel par la ligne diplomatique, hein? — злорадным тоном.

— …знал о готовящемся покушении, но ради соблюдения своих интересов ничего не сообщил, напротив, подсунул рыцаря…

Он важно, чувствуя себя победителем, идёт вдоль столов в прозекторской, ремни вмонтировали по его особому указанию, пока они ехали из Польши. Он путешествовал так, чтобы всегда иметь контакт с грузом, такого строптивого ему ещё не попадалось. Оксиды железа обвивали точёные столбы и корпусы, цвета зарождающейся магмы, их стрелы и розы напоминали роспись хной, где продуман каждый виток, в окисленных катавотрах обогащённая земля, балансы дегидратации, проетые листы, держащиеся тем, что приросли к некоему брену внутри. Было добыто артефактов почти на целую тонну, и каждый грамм противится транспортировке, забрала у всех опущены; он пытался определить по фигуре, кто из них женщины и насколько они равны. Велел ли он это засекретить? Чуть лёгкие не выплюнул. Поднимается на помост, говорит убрать свет и включает прожектор, наводя на каждого, пусть думают, что у него есть солнце, может, скоро и будет.

— …бы решить исход в пользу Германии, ведь теперь подобный курс был неизбежен. В группу входил и сам Зиверс, хотя главенствующую роль у него перехватил директор «Наследия предков» Вальтер Вюст. Помимо них входили начальник исследовательского отдела карстов и пещер для военных целей Ханс Бранд, начальник исследовательского отдела средних веков и новейшей истории Герман Лёффлер, начальник учебно-исследовательского отдела первобытного общества Густав Беренс, начальник исследовательского отдела насыпных обитаемых холмов Вернер Хаарнагель и руководитель отдела исследований индо-германской немецкой музыки Альфред Квельмальц, который курировал монтаж зеркал…

— Quelle bande de salauds, j’espère qu’ils sont tous ici, à côté?

— …не таких уж сложных изысканий — походили с миноискателями, потом поковыряли в них отвёрткой и снова походили, — уже, согласитесь, настораживает.

— Oui, j’aurais été alarmé si l’adjudant essoufflé s’était précipité vers moi et avait signalé cela.

— …начали свозить в Рьюкан. На собрании общества было единогласно принято, что чем древнее, тем больше пригодны для их целей. Неглубокие люди…

— Je souscris à chaque mot.

— …сравнимо с головами протобогов военного пантеона, которые они в своё время так и не нашли…

— Ils ont complètement perdu la tête.

— …исключительно аненербевская тема; и получил одобрение на дальнейшие шаги. Сгубило тупое желание Гитлера, этим бы можно и завершить, но я вынужден продолжить…

— Je ne sais pas si c’est nécessaire.

— …своим дыханием изобретает и утверждает ядерную технологию, в то же время позволить надзирать за процессом…

— Je sens qu’on se rapproche de ces faux démocrates.

— …здесь они вытащили свой счастливый билет, по матери-то парень Новый замок. Не стоит думать, что хоть сколько-нибудь важны молекулярные волновые функции, теории электронов и позитронов, приближение Борна-Оппенгеймера…

— Oh, c’est bien ce que nous avons pensé à ce jour.

— Повторяю, не стоит.

— Seulement si je l’entends à nouveau de vos lèvres.

— …даже Бхагавадгита, а только то, что в нём течёт кровь Фавста…

— Vous parlez ainsi comme si nous devions tous les connaître.

— …подозревали прогресс на той стороне океана, что явствует из того же письма Эйнштейна Рузвельту. Исследования, которые копировались Германией, которые копировались США, и так до бесконечности, пока норвежские партизаны не передали…

— Всем всё ясно, парни? викинги подсуропили.

— …одним из агентов которой был втянутый против воли Бруно Шульц…

— И кто скажет, что евреи не герои?

Он подошёл к трибуне, через голову английского прокурора перекинул какие-то связанные верёвкой бумаги.

— …так что тот появляется петухом, в руках перевод, наслаждается своей вывеской в пудре, ни дать ни взять кажет себя подданным, а тамошние все на дне ущелья, им всё и испортили, это было легко. В результате американцы создали…

— Ouais, donc c’est eux après tout.

— Они, они.

Раннее утро, гребцы выходят, осматриваются, опасливо опускаются в канал, осёдлывают байдарки и энергично гребут навстречу заре и шуму просыпающегося города. Советские солдаты встают на караул у подъезда Дворца юстиции. Из фонтана Добродетелей только недавно перестала бить кровь. Репортёры из десятков стран восходят на руины и осматриваются. На днях ждут решения, ещё на днях подтверждения, что не предусмотрено обжалование, ну, таких предусмотрительных там в Лондоне и не было. У гребцов пока не выходит синхронно, тремор после пулемётов, зато слышны новости с обоих берегов, ими через Пегниц словно обмениваются, пускают по воде как по льду. У выживших на повестке дня если не месть, то репарация, а это обмочившиеся трупы фашистов со сломанными шейными отделами, на лицах мешки, глаза под теми выпучились и так остались, повешенные на воротах. Кто струсил дождаться приговора и раскусил капсулу — тоже здесь, пусть дети уже сейчас видят, как не надо делать, каким идеологиям не позволять сманить себя; плохие дяди, мам, а хоть Геббельс хороший? нет; а Геринг? нет; ну про Гитлера-то я и так знаю, хоть что-то в тебе осело; а как же они столько продержались? не знаю, должно быть, считали, что раз природа жестока, то это позволено и им, забыв о Юпитере.

Едва им довели, что и как, оба только тогда, кажется, поверили в серьёзность происходящего, что надо бы вводить войска, крутить ещё бомбы и всех шантажировать, звонить Макартуру, жене, водителю, чтоб подгонял лимузин поближе ко входу, не дать этому просочиться в американскую прессу, не дать связать с происками Сталина, раскупоривать бункер под Белым домом, заморозить проект подлёдной базы в Гренландии, юлить уже расторопней; теперь же позору не оберёшься, президент висельник, это могут использовать республиканцы в следующей кампании.

Адвокат азиатской внешности вошёл в вестибюль и строевым шагом, держа пачку листов с машинописным текстом в вытянутой руке, миновал тихо переговаривавшиеся группы в мундирах и пиджаках, сновавших секретарш, цокавших о паркет подбойками на каблуках. Отсюда сразу не становилось понятно, за какими дверями шёл процесс, вообще-то за всеми здесь, сходным образом он и рассуждал, входя везде, ожидая минимальной анфилады и двух выходов из помещения. Где-то американские приставы в коричневых брюках с подвёрнутыми штанинами курили в поднятое окно, в фотолаборатории в ванне для проявки нежилась престарелая супруга одного из фигурантов, в длинном мундштуке дымилась папироса, глаза полуприкрыты, в запасном буфете шла оргия, германки, сбросившие оковы коитуса строго внутри популяции, трахались самозабвенно, позволяя всем всё, могли долго быть вниз головой, дышать только носом, железобетонно сдерживать рвотные позывы и не обладать больше вообще никакими вещами. В актовом зале стояли кофры с шифровальной машиной, половина была выпотрошена, и калмыки чесали головы, что тут к чему прикручивать. Через помещения шёл поток, серые шляпы, коричневые портфели и папки с ячейковой текстурой, буфетчицы раскатывали на роликовых коньках с подносами, в лосинах и с арками выше поп сзади на халатиках, стекольщики тащили квадраты с запёкшейся кровью, один из носорогов из разбомблённого зоопарка рысил здесь, и его ловили способом, не предусматривавшим членовредительства, сачками, везде появлявшееся вместе советское представительство недосчиталось одного члена и теперь держало строй и в который раз рассчитывалось то на первый-второй, то по головам, помощники адвоката у подножия лестницы были погружены в процесс, один выбивал длинный парик и мел летел от каждого удара, не сходя на нет в плотности, второй полоскал в жестяном тазу чёрную, влекущуюся за его движениями массу, сам сидел здесь же с расквашенным лицом, держал у щеки мороженую курицу в промасленной бумаге, костяшки пальцев сбиты, две детские экскурсии двигались навстречу друг другу, из сирот, и смотреть они будут друг на друга в краткие мгновения прохода мимо, головы повёрнуты, скорость возрастает вдвое, торговцы газетами с сумками через плечо скатывались по широким каменным перилам и, используя импульс, возникавший, когда под точкой опоры ничего нет, стремились прочь сверкать передовицами на улицах Нюрнберга, уборщицы толкали пылесборные аппараты выше себя на шарнирных колёсах, громко дребезжавшие, их траектории были сосредоточены неподалёку от зала в сердце здания, он сужал круги…