Облак творит песню
Утром на дружинной стоянке звенели по снегу походные топорики и железные оковки лопат. Замирение враждебного племени – дело не на один день, окаяничи устраивались основательно. В подветренном склоне холма почти уже вырубили полукруглую ленивицу. Как следует подровнять – и можно перетаскивать ставку.
Воевода с могучими витязями крушили смёрзшийся снег. Два отрока помогали выламывать глыбы, оттаскивали в сторонку, разделывали. Обтёсками погодя ухитят шатёр.
Лишь одного человека не допустили к братским трудам.
– А я что за ино́чим какой? – разворчался Облак.
– Кому – вага, кому – вагу́да! – сказали ему. – У тебя труд, что нам скопом не совладать!
Теперь сквозь шатёрные войлоки доносились перекаты струн, бормочущий голос, временами ругань. Гусляр подбирал слово к слову, созвучье к созвучью. Дело шло тяжко. С вечера Облак так и не лёг спать, играл «шёпотом», едва трогая струны. Ему никто не пенял. Если рядом гусли играют, значит всё хорошо.
– Ишь ерыка́ется, – заслушался Смешко. – Аж ухо ласкает.
Близость Дымной Стены позволяла обходиться без меховых харь. Воевода примерился вагой к упрямому кабану.
– Он слов обретатель. Кому красно браниться, как не ему!
Смешко тоже взялся за шест. Кабан не подался ни с первого приступа, ни со второго. Витязи остановились передохнуть. Воевода сжал-разжал ноющую руку в варежке внутри рукавицы. Хотел незаметно, однако Смешко нахмурился. Окаянный опередил его, спросив:
– Думаешь, не получится с чуварами напужкой разведаться?
На открытую схватку с дружиной лесовики не пойдут. И витязям не рука по лесам за ними гоняться. Значит, следует явить силу и ждать, чтобы с повинной пришли. Когда не придут – выискивать зеленцы. Оставлять дымовища вместо огнищ. Горелые добровища вместо добра. Смешко неохотно ответил:
– Я повольничков стрельным посвистом отгонял и в схватках рубился. А бабьих кутов ещё не разорял.
– А мужья тех баб о чём думали, когда племя на боярина возмущали?
– А мы с тобой то возмущение видели?
– Мы с тобой, Смешко, не райцы с разыскателями и не судьи, чтобы все правды выслушивать.
Из шатра долетел едва ли не плач:
– Белые крылья… Синее небо… ох… где бы… слепо…
– Хлеба, – подсказал Окаянный.
– Скрепа, – заулыбался Смешко.
– Злодеи! – простонал изнутри Облак. – Вам хаханьки, мне ахаханьки. Изловчись ни словом боярина не помянуть, про сокола да про сокола, но чтоб все сразу к боярину повернулись! Синее небо, белые крылья…
– Пылью.
– Кобылье.
– Сухожилье.
– Эту песню, если совладаю, при великом дворе петь будут! По весям и городам разбежится! Сухожилье кобылье!.. Тьфу на вас!
Два великих воина переглянулись, как напрокудившие мальчишки. Облак управился бы вместо них рубить снег, а вот им его ноша была неподъёмна. Воевода с первым витязем заново ухватили жердь. Глыба наконец подалась, грузно рухнула. Ленивицу ощутимо тряхнуло. Отроки сразу подбежали, взялись рубить.
– Друже, правда одна на всех не родится. Андархи имени Ойдрига кланяются, дикомыты плюются.
Смешко согласился:
– И Ялмак небось нам про Сеггара семь коробов наболтал бы.
