Верешко никому не стал сказывать про взаигры кувык, подавно про живые песни цевницы. Утаил даже от Тёмушки. Чем меньше люди знают, тем обычно и лучше. Люди будут вслух радоваться, благожелать… загадывая про себя, чтоб собаки Пёсьего Деда вырвались со двора, сожрали гудцов, да и тебя заодно. А немного погодя всё так и сбудется. Вырвутся и сожрут. Это доброе дело поди-тко придумай, вынянчи, воплоти. Зато изурочить, озевать, сглазить – на мах. Даже знатко́м быть не надо. Хватит ревности с завистью, если волю им дать.

Отчего так, Верешко не понимал. Однако берёгся.

Мама, сестрёнкой брюхатая, не убереглась…

Теперь она была там, куда нет хода кривде. Верешко видел её, пока играла цевница. Мама и сестрёнка улыбались ему…

А ещё, предвкушая вечер и новую песню, Верешко не избег корыстной мыслишки: «Сумеет хоть вполовину так сыграть на торгу – по колено в серебре стоять будет!»

Вот тебе и безгласный кощей. Конечно, никакой он на самом деле не Мгла. Ему ухо-то пробили за полдня до продажи…

…Тележка была легка, колёса бодро стучали по мостовой, сырой ветер тщетно бился в грудь зипуна. Всё удаётся, когда не просто день избываешь, когда есть чего ждать!

Кощей встретил у ворот. Верешко более не отвергал его помощи, только ноги отцу, по сыновнему долгу, мыл всегда сам. Развесив тряпки сушиться у жбана, он подхватил снедный хабарик, поспешил через двор. Диво дивное, даже всегдашняя усталость не висла мешком на плечах, не гнула к земле.

Мгла сидел в своём уголке очень тихий, пришибленный.

А на верстаке не было цевницы. Как-то очень уж бесповоротно и окончательно не было!

– Где?.. – севшим голосом спросил Верешко.

Ответ раба подтвердил то, что нутро уже знало:

– Хозяин… милостивый… унёс.

Усталость долгого дня накрыла Верешка, точно пласт мокрой глины в обвале. Унёс. Наверняка продал. И пропил. Обратил хмельным смрадом. А что? Всё в доме – его. И сын, и раб. И труд всех домочадцев.

Сын валяльщика ногой придвинул скамейку, тяжело сел. Он давно оставил надежду что-то спасти, но травяная дудочка вдруг показалась ценней ковров.

– Вернуть надо, – сморозил он глупость. За украденным бегут в воровской ряд, а за проданным спьяну? Поди знай… И даже если найдёшь, кабы семь шкур не содрали. – Так ты новую сделай! – осенило его, и мир обрёл краски. – Сам говорил: недолго умеючи! Куги завтра нарежешь, я с тобой её ладить буду, у меня ухо верное!

Мгла вскинул глаза… вновь уставился в пол.

Даже и первые кугиклы были ошибкой.

– Некше хранить отдадим, он сам дударь, – вслух мечтал Верешко. – На торгу с ними встанешь…

А нутро снова откуда-то знало: не бывать тому никогда.

Эка важность – цевница!

Верешко, всегда спавший глухо и крепко, этой ночью вертелся с боку на бок. Когда на улице загремели жбанами водоносы, вскочил дурной, разбитый. И побежал долой со двора – мимо ремесленной, в предрассветную черноту. «А ещё говорят, утро вечера мудреней…» Вчера всё казалось понятно и поправимо. Ныне улица впереди была пустой и грязной, а чахлый куст над воргой кивал, как покорная голова раба, вовсе не намеренного исполнять хозяйский наказ.

Когда чёрное стало серым, Верешку неожиданно повезло.

Водоносы, оказывается, видели накануне Малюту с безделкой в руках.

– Продавал вроде.

– Кому, дяденька?

Водоносы знают всё и про всех. Чего не слыхали у одного кипуна, о том наверняка судачат возле соседнего. Доставив трудникам полуденную выть, Верешко стал отпрашиваться у Озарки. Чуть не впервые с тех пор, как она вверила ему тележку.

– Нешто врюхался? – озаботилась Ягарма, притулившаяся погреться. – Чьей дочери подарочки носит?

Тёмушка, пластавшая рыбу, спрятала глаза, отвернулась.

А Верешко, выставив на задворки мысль о гневе Малюты, спешил по свежему следу. Самый первый покупщик вчера у кого-то гостил, после сам принимал гостя. Стал конаться в зернь, проконался. Ушла из рук цевница, о пустяке ли жалеть. Второй владелец вагуды украдкой подул в стволики, но не осилил подвоха, добившись лишь противного свиста. Этот человек был в Шегардае заезжий. Привёз оботурьих засоленных шкур, вобрат желал тонкого сукна, непременно синего и зелёного. Навестил одного ремесленника, другого… положил изящное крылышко сверхсыткой под рукобитье. А что? Вещица красивая, тонкого дела… а с подвохом сам разбирайся.

Андархские цвета нынче отрывали с руками, всяк хотел обновку к приезду молодого правителя. Торговец синим сукном перерыл свой лабаз, недосчитался мотка, сломал посох о спину приказчика, бросился по соседям… ну и отблагодарил подарочком за подмогу.

Долго ли, коротко – в сумерках Верешко, измотавшийся хуже, чем на развозке, безнадёжно стоял у ворот купца Радибора.

«А гори оно ясным пламенем, не пойду!»

Во дворе было тихо. Не разлаялся даже Лютый. Заворчал было на шаги, узнал, зевнул, смолк. Никто не увидит, не спросит. Кольцо-блёста мерцало вытертой бронзой, покоясь в зубах звериной о́бережной головы. Рука медлила подниматься к нему.

«Незачем», – вновь решил Верешко.

Взял кольцо, стукнул в калитку.

Ему не откроют, ведь суточные привратники стоят только по храмам да, говорят, во дворце…

Но даром ли бдел Зверь Неспящий – калитка распахнулась. Сразу и вся, не только окошечко.

– На четыре ветра тебе, Дароня, – сказал Верешко молодцу, державшему Лютого за ошейник.

– И тебе, сын соседский…

Дароня смотрел с недоумением, будто ждавши кого-то вовсе другого.

– Мне бы до его степенства… Радибору Радославичу словцо молвить.

– Ты входи, что в воротах стоять, – очнулся от недоумения страж. Впуская Верешка, он смотрел мимо: нет ли ещё кого в уличной темноте?

Дворовый мальчишка, сбегав за разрешением, повёл в дом. Сын валяльщика озирался. Были времена, когда Малюта хаживал наравне с Радибором, знался с ним домами… всё изменилось. Радибор прикупил ещё два двора по соседству. Малюта же… Вот распахнутые двери трапезной, там накрывали столы. Голодному Верешку снедный запах был как подножка. Он не сдержался, повернул голову.

И увидел воочию, насколько Беда гнёт и ломит всякого человека, даже такого основательного, как Радибор.

В бешеный рассол кипунов опускали горшки со щами и кашей, даже изловчались делать хлеб, но какая правильная готовка без дровяной печи? Одно плохо: дрова, возимые с матёрого берега, знай дорожали. Шегардайцы давно ввадились топить в складчину, людям достаточным ночевщики возили еду из кружал…

Так вот, голодный нос не обманешь. Приправы были Озаркины.

Верешко проглотил слюну, пошёл за мальчиком дальше. Всё равно ему с того стола не достанется даже рыбника-прогонялки… которого, к слову сказать, там и не было. Что ж за гостя ждал Радибор? Такого, что и пирога не подашь, после коего в Шегардае откланивались? Да потемну?..

Ответ напрашивался, но хозяйские дела Верешка не касались, да и размышлять стало некогда. Мальчик-провожатый опасливо постучал в заветную дверь.

Эта дверь, небольшая и тесная, сплошь в замысловатой обережной резьбе – всё на обиход и достаток, от завидущего глаза, – кажется, отделяла самую старинную и покойную часть палат, почти такую же сокровенную, как хозяйская ложница. Здесь не было окон, могущих впустить дворовую суету. Стены – одеты лоснящимся деревом кабы не Ойдриговых времён, вместо лавок такие же древние кованые сундуки, застланные коврами. Что в тех сундуках, казна золотая? Так или нет, но редкие посетители, допущенные сюда, неволей задумывались о Радиборовом несчётном богатстве.

Сам купец, в домашнем кафтане, сидел за столом, хмурился, делал пометки в большой шнуровой книге. На Верешка и гла́за не поднял, ему ли шавань разглядывать? Мимо стола туда-сюда похаживал старший сын, молодой Радослав. Держал в руках грамоты, связки долговых бирок.

Верешку помстилось, будто сын и отец были весьма недовольны друг другом. Мысль мелькнула и сгинула. Их дела, не его!

Сгибаясь в малом поклоне, Верешко успел стрельнуть глазами: нет ли цевницы? Не стоит ли посреди стола, всё подчиняя, всё наполняя ожиданием песен? Цевницы не было.

Значит, для них вправду безделка, глядишь, невелик выкуп назначат…

– Вовсе вы загордовали, шабры, – сказал купеческий сын. – Не зовёте, носу не кажете, а у самих день-деньской песни да гудьба!

«Отречься? Не наша гудьба, кувыки ремесленную выкупают?..»

Верешко потупился:

– Честно́й батюшка мой скромности привержен и меня так же водит… Не обессудьте, соседи желанные, если до вашего здоровья редко заглядываем. Без того приволье ваше всему городу знаемо…

Да уж, приволье. В сером заплатнике против шитых кафтанов стоять, срамота.

– Зачем же порог явился топтать?

Верешко ответил с готовностью:

– О малости разузнать, о безделке…

– Толком сказывай. – Радослав свёл широкие брови, став полным подобием отца, каков тот был в юности. – Недосуг нам пустые речи вести, заботы важные ждут!

Радибор глухо кашлянул. До людских тонкостей Верешко был не горазд, но миг наития посетил и его. В доме ждали кого-то впрямь сильного, грозного. А его, Верешка, не ко времени впустили только затем, что чаяли от него изрядной вести, какой?.. Гадать было недосуг.

– Отик вещицу малую из дому взял, – глядя в пол, сказал Верешко. – За многими думами нечаянно из рук упустил. Вот… Люди сказывают, к твоему дому прибилась.

– Что за вещица? В моих скрынях диковин не перечесть, серебра ли, каменьев, рыбьего зуба…

У Верешка свело узлами живот.

– Цевница травяная. Самоделка.

– А! – тут же вспомнил Радиборович. – И впрямь пустяковина. Я младшему братишке дал, пусть потешится.

Верешко живо представил, как сорванец, наигравшись, закидывает цевницу под лавку… вовсе топчет, не зная, что за диво в руках досталось держать.

– Так о чём печаль твоя, вразуми? – с видимым благодушием спрашивал купеческий сын. – Дудка не крадена, сам, говоришь, дядя Малюта из рук спустил…

– Мне бы назад выкупить, – хрипло отмолвил Верешко. – Службу назови, отслужу.

Сам он отдал бы цевницу за так. По доброте, по-соседски. Но то он, дурак Верешко. В этом доме всему знали верную цену.

– Есть для тебя службишка, – сказал Радослав. – Дельце – вздор, а и дудку вернёшь, и сам при выгоде будешь.

Он был старше Верешка, но ненамного. Могли бы дружить, могли побрататься… на путях иной жизни. Нынешние пути для Верешка тонули в снегах, для соседского сына стелились торной лыжницей.

– Давно известны мы, что невмочь дяде Малюте дом с ремесленной содержать. Склонил бы ты его, что ли, по достатку двор присмотреть? Всем чтобы проще… и ты в обиде не будешь.