Новая хвала
В торговый день на площади у дворца было людно. Возле балаганов и по открытым рядам толкался народ. Торгованы и покупщики шумели, зазывно покрикивали, бранились, слушали премудрых гадалок, спорили о цене на товар, сердито уходили, возвращались, били по рукам, отсчитывали медяки, радовались потешникам, зевали по сторонам.
Кощей по имени Мгла осторожно пробирался краем толпы.
Сегодня рано утром в ремесленной он вновь потянулся к стропилине. И на сей раз решился, понёс себя вверх. Каждую жилочку прохватило огнём, но он утерпел… начал приподниматься над полом… рьяно, радостно… Всего один раз. Второй приступ оказался лишним, плечи отозвались так, что калека скорчился на полу, плавая на грани тьмы.
Много ли такому надо? Сунешься в гущу людскую, толкнут, собьют, ещё и притопчут…
Он уже побывал в щепяном ряду, где напоказ выстукивали деревянными ложками. И в гончарном, полном горлачей, мисок, корчаг. Миновал зелейщиц, издали отметив рундук бабы Грибанихи…
Впереди лежал воровской ряд.
Там перекупщицы-шибайки продают всякое разное, якобы подкинутое им, сирым вдовинушкам, тёмной ночью к порогу. У каждой бабищи наготове жальна́я песня о выводке голодных детей. Поблизости, даже не очень таясь, топчутся крадуны. Ждут выручки, чтобы пропить в ближайшем кружале.
Мгла уже некоторое время поглядывал на невысокого человека, тоже двигавшегося к воровскому ряду. Его трудно было потерять в шумливой пёстрой толпе: среди колпаков и столбунков, носимых шегардайцами, выделялась бархатная шапка с перьями цапли. Человек был скромно одет, выступал как-то робко, маленькими шажками. Тем не менее ему уважительно кланялись, подходили поздравствовать:
– На четыре ветра тебе, мирской грамотник!
Торговки воровского ряда прикрывали свои богатства рогожами, якобы стыдясь неправого промысла, – но, конечно, так, чтобы не чинить помехи любопытному взору. Мгла заметил у одной бабы хорошие снегоступы и пригляделся к плетению, но тут на другом конце ряда поднялась визгливая свара. Кощей вскинул глаза. Шибайки гнали новенькую, вздумавшую поставить рядом с ними свой короб. Крики матерные! Визг – иглами в уши!
Мгла видел, как вывернули наземь приготовленное для продажи. Дальше прочего отлетела простая кожаная зепь на узком ремешке, оборванном и связанном. Маленькая пряжка не выдержала падения, наружу посунулась книга. Нетолстая, без позолоты и цветных прикрас на обложке…
Мгла на миг перестал слышать шум торга. Всё вдруг вернулось, нахлынуло, опустилось обухом на затылок.
Вой Наклонной башни. Рука Лихаря, скорбно шарящая в опустевшей пазухе стёганки: «Книга запропала… твой подарок, учитель…» И голос Ветра: «Это лишь кожа и чернила, сын. Думаю, она упала на погребальные носилки, став для моей матери милодаром. Гордись и ни о чём не горюй…»
Мгновение минуло. Взгляд, вновь ставший пристальным, нашарил неудачливую торговку. Узнал.
Вот, значит, как…
Ветер был прав. Лихарь потерял чехольчик и книгу, где-то зацепившись, когда выносили усопшую. Только зепь угодила не на великий костёр, а в руки отпущенному кабальному. Безвестно хранилась в скрынях воруй-городка. Лежала в заплечном кузове, когда Лутошка бежал из Неустроева затона. Досталась в итоге детнице, что сидела в снегу на лыжне, беспомощная, брюхатая…
…Бабья склока длилась недолго. К новенькой поспела подмога, да какая! Вроде неприметный горожанин в простом зипуне, однако горластые шибайки сразу примолкли, отсягнули, вспомнили о своих коробах, брошенных без присмотра. Мгла уже довольно отёрся в Шегардае, чтобы узнать Чагиного заступника, посовестного человека Коверьку.
Осторожность кричала: убирайся без промедления, да подальше!
Разум твердил: Чага едва разглядела убийцу Лутошки, пронёсшегося тенью во тьме.
Глаза не могли оторваться от «Книги милостей», казавшейся из маленькой зепи. Присмиревшие бабы помогали собирать раскиданное, сейчас подберут и её…
Приблизился человек в бархатной шапке. Учтиво перемолвился с посовестным, указал на книгу. Чага с поклоном подала её:
– Изволь, почтенный Варакса.
Грамотник посмотрел, полистал, довольно кивнул, развязал мошну. «Книга милостей», за которую Лихарь без раздумий перерезал бы полгорода, обрела новый дом.
Варакса ушёл с торга не сразу. Возле рундука, где торговали андархскими редкостями, к нему подошёл молодой жрец Владычицы. Двое приятельски разговорились, грамотник даже вытащил покупку. Другоня взял в руки, улыбнулся сквозь повязку, одобрил.
Беседуя, они пошли дальше вместе.
– Слышал ли ты, добрый Варакса, новую хвалу, доставленную с воинского пути?
– Нет ещё, не довелось.
– Тогда поспешим! Богомысленный Люторад как раз певчих вразумляет…
Никому не было дела до оборванца-раба, тащившегося той же дорогой. «Проследить за грамотником. Выждать. Примериться и украсть. Это будет нетрудно… только… зачем? Что стану делать с нещечком Лихаря, где спрячу его?»
Милостный мост…
Царская улица, выводящая к Последним воротам…
Угол Великой…
Храм на Лобке возводили даровитые зодчие. Издали он напоминал поясное изваяние женщины, чуть склонившейся навстречу спешащим к ней детям. Днём была различима рукотворная кладка, но в сумерках, да в плывущих клочьях тумана, да с зажжёнными светочами в маленьких окнах, подобных глазам…
Изнутри доносилось приглушённое пение:
…У лихих людей он забирал
И в сердце принимал,
Обучал,
Наставлял,
Распрямлял…
Он малышей готовил к полёту
Прочь от своих седин.
Крепко его любили уноты,
Злобствовал лишь один.
Становясь со всеми на крыло,
Он правил ремесло, Но оно
Принесло
Только зло…
Мгла остановился, забыв, куда шёл.
Так бывает. Никаких вестей, а потом всё вдруг и всё сразу, только поспевай уяснять.
Странная оговорка Шагалы, подслушанная из-под моста.
«Лихарь… то есть учитель…»
Он уже тогда заподозрил. Верней, понял. Только себе сознаться не захотел.
Учитель…
Раскат на древнем большаке. Поворот, пройденный усилием свыше сил. Свист лыж за спиной, оборванный внезапным падением.
А потом – недвижное тело, укрытое чужими кожухами.
Ветер…
Перехваченный взгляд ученика, трудное, медленное движение губ: «Ты всё-таки обставил меня, сын!» И такой же безмолвный ответ: «Лишь однажды!»
Птицы над лесом кличут в тревоге,
Время прервало бег.
У поворота старой дороги
Сделался алым снег.
Вот и всё! И больше не зови
Отеческой любви.
Оторви
И живи
На крови…
Больше с тобой не выйдет к порогу,
Благословляя ввысь.
Больше не скажет просто и строго:
«Матери поклонись!»
Только плач сиротский из груди:
«Постой, не уходи,
Убеди, Огради,
Погоди…»
Так, значит, Ветер не встал, отлежавшись после несчастья. И даже не замер расслабленным, чего всегда подспудно страшился. Его поцеловала Владычица. Увела из мира живых, восхи́тила к неведомой новой судьбе.
И кто виной тому? Кто?..
В тёмных заулках брошенным детям
Холодно в эту ночь.
Смелый и сильный их не приветит,
Страх не прогонит прочь.
Чья рука протянется из тьмы,
Над пустошью зимы,
Чтобы мы
Из тюрьмы –
За холмы?
Вновь по дороге стелет позёмка
Белые кружева.
Кажется, будто шепчет тихонько
Памятные слова.
Кто подскажет в будущее путь?
А время не вернуть,
Не вдохнуть
Жизни в грудь –
Вот в чём суть…
– Ты не заболел ли, кощей? Худо тебе?
Мгла моргнул. Вернулся к яви. Грамотника не было видно, а над ним склонился Другоня. Даже протянул руку – тронуть по-доброму за плечо.
Безгласный раб невнятно зашелестел, благодарствуя. Кое-как подобрал ноги и удрал, хромая, не разбирая дороги.
