Москва

9 июня 1682 года

– Все люди Малой Руси будут вечно признательны великому государю Федору Алексеевичу, патриарху и русскому народу, и желают процветания и пребывания в вечной милости Божьей!

Федор Алексеевич держа в руках скипетр и державу, с каменным лицом слушал посланца нового украинского гетмана Сирко полковника Лизогуба, что склонился в земном поклоне перед ним. Внутри молодого царя все кипело – вот так просто, не поставив в Москву известность, в Чигирине произвели переворот реестровые казаки базилевса. Запорожцы заставили войсковую старшину выкликнуть старого кошевого атамана, что не раз домогался до вожделенной булавы.

В другое время молодой царь приказал бы схватить посланника, заточить в поруб и вздернуть там на дыбу, пытая в измене, но только не сейчас. Москва и так три дня была охвачена кровавым Стрелецким бунтом, который привел в дикий животный страх не только все боярство, но и самого Федора Алексеевича, внезапно осознавшего, что реальной власти у него нет, несмотря на поклоны мятежников с их челобитными.

Июня шестого дня, в первый же час заседания Земского Собора, случилось неслыханное – послы базилевса Юрия Льва обвинили чуть ли не всю Боярскую Думу в оскорблении их царя, в жестокостях, что над ним сотворили шесть лет тому назад в Москве. Ведь подвергнуть решились бесчеловечным пыткам, надругательству и умалением «чести» ни простого боярина или знатного князя, а потомка галицких королей, что стал «самодержцем» Червонной Руси, да и прибыл в Москву по милостивой грамоте умершего к тому времени царя Алексея Михайловича.

И беда в том, что сотворивший злое дело боярин Артамошка Матвеев действовал так при попущении Думы, в которой хорошо знали о столь вопиющем случае, но одобрили истязания «изгоя».

Но времени прошло много, посчитали, что Юрий Лев простил учиненное над ним, особенно после женитьбы на царевне Софьи, но оказалось что нет. Ставший могущественным базилевсом Готии, Понта и Новой Руси все хорошо запомнил, как любой монарх на его месте. И его послы прилюдно бросили дерзновенные слова, за которые следовало забить до смерти любого – но только не послов.

Ибо последние всегда говорят от имени своего государя и неприкосновенны по всем обычаям!

Федор не смог воспрепятствовать боярскому правосудию – те, многократно оскорбленные дерзкими архонтами, кинулись в драку, сорвались, не выдержали поносных слов.

Ваньке Волынскому, что дворянчик захудалого, прежде княжеского рода, присяге царю изменивший и под руку базилевса тайком перешедший, выбили глаз посохом. Федьку Головина, потомка знатных феодорийских бояр, чей род и в Москве возвысился, свалили на пол, и битье учинили прямо на царских очах. И так бы забили обоих хулителей до смерти, но вмешались посадские выборные и спасли тех от неминуемой погибели, чудом вырвав из боярских рук чуть живыми.

В ту минуту Федор испытал облегчение – он хорошо знал, что его зять подобных обид никогда не прощает, а убийство посла, чтобы он не говорил, вопреки всем обычаям, и отмщение справедливо.

Грозная поступь стрелецких полков Червонной Руси устрашала, но в тот момент никто не знал, что в Москве собственные стрельцы учинили бунт, перебив жестоко собственных начальных людей. И пошли в Кремль, вооружились «огненным боем», дабы дерзновенно потребовать от царя и Земского Собора устранения обид многих, ими чинимых.

Федор Алексеевич хорошо знал челобитные стрельцов, как и те лишения, что они испытали в Чигиринских походах, ведал про самоуправство полковников, присвоивших «государево жалование».

Самому тогда надо было в это дело сразу же вмешаться, и ослушников сурово наказать!

Но пустил все на самотек, да и денег в казне мало. И вызрел нарыв, ходили «прелестные письма» и слухи по слободам, и лопнул гнойник кровавый. Пошли в Кремль в силе тяжкой мятежные стрельцы, разоруженная охрана не сопротивлялась, пропустила – да и что могли сделать, когда все десять полков ворвались с фузеями и бердышами в руках.

И прямиком в Грановитые Палаты направились, а стрельцам там и сказали, что готских архонтов покалечили, когда они вольности для всего русского народа попросили!

Страшным криком возроптали стрельцы!

Федор Алексеевич на всю жизнь запомнил всколоченные бороды и горящие кровавым блеском глаза. Нет, царя не трогали, ему кланялись, но у стрельцов имелись листы с перечнем боярских имен и списков чинимых ими обид. Стали хватать думцев одного за другим, выволакивали несчастных на Красное крыльцо, провозглашали громко их вины, настоящие и выдуманные, и скидывали вниз, на подставленные копья, штыки и бердыши, несчастных, что умоляли их помиловать и не предавать жуткой казни.

Побили смертью князей Григория Григорьевича и Федора Юрьевича Ромодановских – первого обвинив в измене и напрасной гибели русских воинов по Чигириным, а второй просто под руку попался. Казнили отца и сына князей Долгоруких – особенно мучили Михайлу Юрьевича, главу Стрелецкого Приказа. А затем все пошло и поехало – вкусив кровушки, стрельцы словно ополоумели – три десятка бояр злодейски умертвили, чуть ли не треть состава Думы.

Дворян, что попробовали остановить смертоубийство, избили люто, кости многие им сломав и члены повредив. На царя шикнули так, что Федор Алексеевич бессильно сидел в кресле, не мог даже руками двигать и голос свой возвысить.

А самого патриарха Иоакима, что анафемой мятежникам громко пригрозил, срамили всячески, глаз подбили – не убоялись поднять руку на владыку. Да за бороду таскали, куколь сбив и срамили всячески, грозя чернецом того сделать и в ближайший монастырь отвезти.

Притихли в страхе и «думцы», и «земцы», кровавыми расправами дух им сломили. А стрельцы тут же потребовали выборных от «черносошных» крестьян и смердов, и те через несколько часов оказались перед Земским Собором, словно поджидали момента этого. И два дня читали обиды всячечкие, что над народом творились воеводами и боярами, игуменами и келарями монастырскими, дьяками и дворянами.

Перечень был долгий, слушая его, Федор Алексеевич окаменел. Нет, царь хорошо знал о многих злоупотреблениях, но чтобы такое неприкрытое лихоимство творилось – не ведал. Собором постановили произвести самый строгий сыск по обидам и ябедам, думали, что этим дело закончится. Пришибленные страхом бояре мечтали только об одном – улестить и уговорить стрельцов, вывести их из Кремля любой ценой. А опосля собраться силами, созвать дворянское ополчение и раздавить мятежников так, чтоб кровь во все стороны брызнула.

Не тут то было!

Стрельцы потребовали принять «Уложение о вольностях», на пример базилевса Юрия Льва. Бояре и дворяне задохнулись от негодования, некоторые громко возроптали, их поддержали церковники. Зря они это сделали – были сразу же нещадно избиты, и казнили бы их зверски, напрасно сам Федор возвысил голос с призывом о милости.

Однако вмешался архимандрит Сильвестр, духовник самого базилевса и царицы Софьи, случайно оказавшийся в Москве, где вел переговоры о переписывании летописей. К нему все прислушались – казни приостановили. Устрашенные бояре всей Думой одобрили принятые Собором «уложения» – грамоты о том были немедленно составлены и отправлены по необъятным весям и всем городам.

Приняли также положение, что отменить эти «уложения» сможет только один Собор всей Земли Русской. В котором должны будут участвовать выборные от Новой и Малой Руси, и сам базилевс. Сильвестр прилюдно поклялся, что так и будет, ибо Юрий Лев всегда выступал за народные вольности, и всячески их защищает.

И принялись уговаривать стрельцов прекратить бунт – Федор громко даровал им прощение, ибо «многие измены и воровство было выявлено». Приговорили собрать золотую и серебряную посуду и впредь ее не делать, заменив на мельхиоровую. Потребовалось начеканить монет и выплатить всем служивым людям жалование и наградные. На Красной площади решили установить памятный столб, а стрельцов именовать «надворной пехотой», разрешив им выбирать сотников и полковников.

На третий день стрельцы уже уступили, согласились – и тут прибыло посольство от нового гетмана, что фактически дезавуировал все прежние «статьи» о Малой Руси. И дерзко поставил вопрос о Слобожанщине, предложив двойное управление под надзором базилевса. В другое время за подобную наглость прибывших старшин наказали бы прилюдно в назидание, но сейчас был самый неудачный момент – их поддержали стрельцы. Да и связываться с шестидесяти тысячным стрелецким войском Юрия Льва никому не хотелось – тот имел веский повод начать войну.

Так что приговорили принять предложения гетмана, и отправить в Киев (тут многие скрипели зубами) всех малороссов, что томились в московской ссылке. А базилевсу дать богатейшие дары от всех боярских родов, чтобы тот не держал на них свой гнев. Послов же отпустить с честью, наградив всячески за понесенный ими ущерб. И теперь все терпеливо ждали царского слова, что должно было поставить точку.

Федор тяжело поднялся с трона – он единственный из присутствующих сидел в палате. Тяжело было произнести слова, но крайне нужно. И молодой царь с трудом изрек:

– Быть по сему!