Коломенское

16 октября 1681 года

– Что закручинился, Феденька, сокол мой ясный?!

Теплые руки жены обвили шею молодого царя, тот ответно погладил их своей ладонью. Отложил в сторону письмо зятя, и уже крепко обнял супругу, с которой был по-настоящему счастлив.

– Любимая моя, светик в оконце!

В июле Агафья родила крепкого мальчика, которого назвали Ильей. Роды были тяжелыми, и если бы не те два лейб-лекаря, что были отправлены еще в мае царем Юрием, то могло бы произойти худшее. Однако грамоты от Юрия и Софьи, недавно благополучно разрешившейся от бремени, произвели на Федора сильное впечатление.

За прошедший год он стал ощущать себя значительно лучше, будто не было болезни, что терзала его с детства. Молодой монарх окреп, возмужал, практически все время проводил с женой в Коломенском, в любимом загородном дворце отца. Тут ему всегда из кухни подавали предписанные Юрием блюда, юноша постоянно совершал верховые прогулки, и радовался каждому прожитому дню, почти не страдая от прежних хворостей.

Да и о том, что греческие лекари называли «гигиеной», пришлось всерьез озаботиться – дворец, и особенно комнаты царицы и царевича мыли с мылом ежедневно, все служивые и слуги чистили зубы и надевали постиранную со щелоком одежду, ели чистыми руками. С насекомыми – вшами, клопами и тараканами – повели безжалостную борьбу.

Так что, видя, что советы зятя пошли на пользу, Федор Алексеевич их старательно придерживался, для чего и перебрался в Коломенское. И понял, почему его отец старался при любой возможности, перебираться именно сюда. В Москве православные цари были связаны множеством условностей, значительная часть дня, начинающаяся перед рассветом и заканчивающаяся лишь после полуночи, уходила на скрупулезное выполнение весьма строгих религиозных предписаний.

Монархи находились постоянно на виду, за ними внимательно смотрели тысячи глаз. И малейшее отступление в утвердившихся канонах, не важно будь плохое самочувствие или необходимость в государственных делах вызывала тысячи пересудов. И порой десятки настойчивых вопросов от бояр и священников, включая самого патриарха Иоакима, весьма ревностно относящегося к молодому царю.

Да и устоявшиеся традиции затрудняли самое простое житейское общение с любимой женой – все делалось по обычаю, весьма тягомотному. Даже быстро ходить монарху запрещалось, а лишь шествовать, да еще быть поддержанным под локотки боярами. Любой молодой человек взвоет под такой назойливой опекой. А вполне понятное стремление отказаться от нее вызывает у всех искреннее удивление – «царь-батюшка должен себя вести соответственно древним канонам!»

К счастью, Агафья сама не горела желанием проводить время на женской половине дворца, пропахшей ладаном и благовониями, которые не могли перебить запах от вони многочисленных старушек – всяких приживалок, повитух, мамок и нянек. Сонмища огромного, которое приводило молодую царицу в ужас – гордая панночка взирала порой на них так, будто увидела навозную кучу с клубком шипящих змей.

Желание было обоюдным – через несколько недель после свадьбы молодожены сговорились уехать в тихое пристанище, благо Коломенское подходило как нельзя лучше. Здесь можно было пренебречь навязываемыми традициями – носить полюбившееся польское платье, многие стали брить бороды, и даже курить табак. Папиросы базилевса Юрия Льва, которые по сотне штук продавались в красивых коробках с золотым тиснением «Царские», расходились среди служивого люда, особенно воевавшими с турками под Чигирином, мгновенно.

Даже в знатных боярских домах многие ставили их в горницах и светлицах, беря пример у молодого царя. Заодно вешали на стены картины в золоченых рамках, где изображалось посрамление басурман и восхваление побед православного воинства.

Примеру царицы последовали и боярыни – польская одежда входила в моду, как и «новорусская» – но та больше у простых людей, ибо серебряное шитье было скромным, а золотое почти не использовалось. Зато всевозможная утварь из южного Галича буквально расхватывалась у купцов и торговцев, которым чуть ли не рукава отрывали.

Все продавалось мгновенно – прозрачное оконное стекло и посуда из хрусталя, поставцы с блюдами, тарелками и стаканчиками из мельхиора – загадочного металла, чудные наливки в узорчатых штофах, необычная, но ладная одежда, карандаши из грифеля, киноварь для золочения куполов и крыш, растительное масло и поташ. Покупателям из смердов и ремесленников нравились хорошие товары из дешевого железа. По царству расходилось огромное количество всякого разного добра, завезенного из Червонной Руси – топоры, плуги, ножи, серпы, косы, чугунки, плиты и прочее, список которого занял бы не одну страницу.

Федор Алексеевич прекрасно знал, какую роль стала играть торговля. На юг, по Волге, Дону и Днепру хлынул поток товаров из его царства, перевозимый сотнями стругов. И приносящий немалую прибыль для казны, которая уходила на закупки оружия и чеканку монет в том же Галиче, где все это выходило намного качественней.

Везли сукно и полотно, веревки и канаты – посевы льна и конопли повсеместно выросли в размерах. Продавали порох и селитру в огромных количествах, а также свинец. Беспрерывная война с турками и татарами требовала непрерывных и весьма прибыльных поставок, которых зять именовал почему-то стратегическими. В Боярской Думе даже пошли пересуды, что может быть будет лучше, если торговлю с базилевсом приостановить, дабы тот принудил донских казаков, что присягнули ему на верность, выдать Москве всех беглых, или, по крайней мере, отказались бы принимать удравших от хозяев холопов. Некоторые слишком «горячие головы», или впавшие в старческое слабоумие, даже предложили принудить силой донских казаков к поголовной выдаче всех беглецов, что осели на их землях после подавления бунта злодея Стеньки Разина.

Заодно потребовать отступится от Малой Руси и Слобожанщины, признать там духовную власть только патриарха Иоакима, а не Мефодия, которого потребовали не признавать. Федор тогда с трудом унял разбушевавшихся бояр. А наиболее здравомыслящие из «думцев» поддержали его, что привело к перепалке с рукоприкладством и выдиранием бород.

Срамота!

Ответ последовал, крайне резкий, с этим письмом, хотя тон Юрия Льва был мягким и добродушным. Зять писал, что год выпал спокойным – впервые он не прибегал к мобилизации стрельцов, а потому шестьдесят тысяч их все лето работали на дому, чем принесли немалую пользу. Войну с турками ведет польский король в Молдавии, войска которого вышли к Серету, на берегах которого ляхи и закрепились.

Беспокойная Запорожская Сечь твердо обосновалась в устье Дуная и предпринимает морские и речные походы в разные стороны, проданная в Галич добыча принесет чистую прибыль как минимум в сто тысяч гривен. А еще на верфях заложено три фрегата и линейный корабль, а также с десяток бригов. А потому базилевс терпеливо ждет, когда отправят на юг вниз по рекам вырубленные еще два года тому назад бревна, которые были оплачены вперед. И закупит вдвое больше льняного полотна, а также канаты и бечевки из конопли – постройка кораблей будет массовой.

Благо имеются свободные рабочие руки – и зять назвал их число снова – шестьдесят тысяч отлично обученных и превосходно вооруженных стрельцов, которые могут выступить против врагов «Новой Руси» при поддержке трехсот единорогов. А также пятнадцати тысяч запорожских и донских казаков, что вписаны в реестр.

Потом пошли дела чисто родственные, и Федор пододвинул бумагу Агафье. Супруга быстро прочла письмо своего как-никак свояка и сделалась крайне серьезной. Надолго задумалась…

И неожиданно хихикнула, так что Федор вздрогнул:

– Ты боярам в Думе прочитай послание базилевса. Ни я, ни ты – не любим его «вольностей», но казаков и стрельцов в смерды и в холопы не превратишь обратно. Они будут сражаться до крайности – лучше их оставить в покое. Малая Русь и Слобожанщина…

– Пусть она отделяет мое царство, как от польского короля, так и от базилевса. Если они объединятся, то худое может быть, – Федор Алексеевич мотнул головой. – Ты права – порядки в его государстве мне зело не нравятся, но я хорошо помню тот ужас, что обуял Москву, когда Разин возмутил народ «прелестными письмами». А тут обученное войско с казаками – и вся Малороссия полыхнет сразу, и гетман переметнется…