Любовь с первого взгляда в Японии случается редко. Во всяком случае, куда реже, чем у европейцев. Возможно, это связано с особенностями восточной ментальности. А может быть, причиной тому ранние браки, традиционные для Японии. Их устраивают родители жениха и невесты. Потому трагедии, вызванные внезапно вспыхнувшим чувством, довольно редки. Однако самоубийства на любовной почве случаются. Обычно они двойные и происходят чаще всего потому, что с самого начала в отношениях влюбленных было что-то неправильное, а иногда и порочное. Речь идет о горожанах. В деревнях же бывает наоборот: порой даже чистые и возвышенные отношения приводят к трагедии. В ее основе нередко лежит любовь глубокая и искренняя, корни которой – в многолетней преданной дружбе между мальчиком и девочкой с самого раннего детства. Но даже в этом случае обнаруживается любопытная разница между западным двойным суицидом и японским джоши. Второе – никогда не результат исступления, слепого отчаяния. Оно готовится, и готовится не просто методично: оно сакрально. Это – супружество, а смерть его удостоверяет. Перед богами пара клянется друг другу, они пишут прощальные письма – и умирают. Никакая клятва не может быть нерушимей и священней, нежели эта. Но бывает и так, что вмешиваются обстоятельства: искусство врачей или нечто иное вырывает одного из влюбленных из лап смерти. В таком случае выживший все равно – при первом удобном случае – довершит задуманное и расстанется с жизнью, поскольку связан обязательствами любви и чести, а они нерушимы. Конечно, если спасены оба, тогда финал может быть счастливым. Однако считается, что лучше совершить какое-нибудь ужасное преступление и отправиться на полсотни лет в тюрьму, нежели прослыть человеком, который, дав клятву умереть вместе с девушкой, нарушил ее и отправил возлюбленную в последнее путешествие в одиночестве. Если такое случилось с женщиной, она еще может рассчитывать на снисхождение. Может быть, со временем ее даже простят. Но мужчина, выживший в джоши – пусть даже и не по своей воле, – на всю оставшуюся жизнь покроет себя несмываемым позором. В глазах японцев он всегда – клятвопреступник, убийца, презренный трус, ошибка природы. Известен мне один такой случай… Но рассказывать о нем нехорошо. Лучше я поведаю историю о возвышенной и чистой любви. Она случилась в одной из деревень на востоке страны.

Деревня эта стоит на берегу широкой, но неглубокой реки. У нее каменистое русло, но полноводной она бывает только в сезон дождей, а в иное время воды в ней немного, ведь ее влагой питаются огромные рисовые поля, что простираются до самого горизонта к северу и югу. Вдалеке, на западе, тесной грядой голубеют горы, а на востоке речную долину ограничивает цепь лесистых холмов. Холмы эти начинаются совсем недалеко от деревни – до них едва ли больше полумили рисовых полей. На ближайшем к деревне холме стоит храм, посвященный Будде Одиннадцатиликому.

Деревня уединенная, но отнюдь не заброшенная. Напротив, ее можно назвать процветающей. Несколько сотен ее домов, крытых, по обычаю, соломой, разбросаны в некотором беспорядке, но посредине деревню разрезает центральная улица – здесь уже приятные глазу двухэтажные дома под черепицей, гостиницы, лавки и магазины. Есть и очень живописный храм, посвященный местной уджигами, и еще один – приходской: синтоистский и весьма примечательный, он укрылся в роще из тутовых деревьев – обиталище божества, покровительствующего ремесленникам, выделывающим шелковую нить.

И вот в этой деревне, в семье красильщика по имени Юкида, на восьмой год эпохи Мэйдзи родился мальчик, которого назвали Таро. Его появление на свет пришлось на несчастливый день аку-ничи. В переводе с японского это слово буквально и означает: «несчастливый день». По древнему лунному календарю он всегда выпадает на седьмой день восьмого месяца. Родители мальчика, люди суеверные, упомянутым обстоятельством были весьма огорчены и встревожены. Их тревога не укрылась от соседей. Но те как могли старались утешить родителей, особенно напирая на то, что с наступлением новой эры молодой император поменял календарь – теперь, согласно ему, злополучный день стал называться совсем по-другому: китсу-ничи, что в переводе, напротив, означает «счастливый день». Их речи, конечно, несколько успокоили родителей, но, разумеется, не окончательно. Потому они сначала отнесли ребенка в храм местной уджигами и там вознесли необходимые молитвы, сделали богатые подношения, в том числе и большой бумажный фонарь, – все для того, чтобы зло не коснулось их мальчика. А потом отправились в приходской храм, и здесь священник каннуси долго молился за ребенка, повторяя древние сутры, и махал жезлом гохэй с полосками бумаги над бритой головкой младенца, а затем приготовил специальный амулет, который надел на шею малыша. После этого родители отправились еще и в дальний храм, что стоит на холме, и там возносили молитвы и совершали необходимые ритуалы, прося Будду защитить их первенца.

Когда Таро исполнилось шесть лет, родители решили отправить его в школу, которую недавно возвели на холме рядом с деревней. Дедушка купил для Таро письменные принадлежности: кисточки и дощечку для письма, бумагу, учебник, и однажды ранним утром отвел внука за руку в школу. Таро был совершенно счастлив, потому что ему очень нравилась и дощечка, и другие вещи – он радовался им, словно новым игрушкам. К тому же все уверяли его, что школа – чудесное место и там у него будет много времени для игры. Более того, на прощание мама обещала ему испечь пирожные к его возвращению.

Когда дед и внук дошли до школы – большого двухэтажного здания с окнами из стекла, – служитель проводил их в помещение, где за столом сидел весьма серьезного вида мужчина. Дедушка низко поклонился этому человеку и, называя его «сенсей», смиренно попросил взять малыша на учебу. В ответ «сенсей» встал, поклонился и беседовал со стариком вежливо и почтительно. Подошел он и к Таро, положил руку ему на голову и говорил разные приятные вещи. Но Таро внезапно испугался. Когда дедушка стал прощаться с ним, он испугался еще сильнее, и ему захотелось тут же бежать следом и очутиться у себя дома. Но учитель взял новичка за руку и отвел в большую светлую комнату с высоким потолком. В ней было много девочек и мальчиков, они сидели на скамейках. Учитель показал скамью и сказал, что Таро должен сесть туда. Все девочки и мальчики обернулись к нему и зашептались, а потом засмеялись. Таро показалось, что все смеются над ним, и он почувствовал себя совершенно несчастным. А затем прозвенел звонок, и он звучал громко и тревожно.

На другом конце комнаты находилось возвышение – небольшая платформа. Учитель взошел на нее и потребовал тишины. И голос его звучал так пронзительно и строго, что мальчик совсем оробел. Таро подумал, что учитель говорит ужасные вещи. Он не сказал, что школа замечательное место. Напротив, он очень просто произнес: «Школа не место для игры; школа – это место, где нужно много и упорно трудиться». А еще он сказал, что учеба – тяжелое дело. Она может причинять боль. Но дети должны учиться, превозмогая и боль, и трудности. Он рассказал о правилах, что заведены в школе, и о том, что их необходимо соблюдать; сообщил и о наказаниях для тех, кто не соблюдает правил – по неосторожности или с умыслом. Все испугались и притихли. Но едва это произошло, голос учителя изменился разительно, он заговорил совсем по-другому, и речь его стала такой, будто теперь отец заговорил со своим чадом: в ней звучали любовь и доброта. Он стал рассказывать о школе, о том, как она была построена; о монаршей воле, о том, что Его Величество Император повелел учредить школы по всей стране, чтобы подданные смогли стать мудрыми мужчинами и добропорядочными женщинами; и как горячо они должны любить своего благородного Императора; и какое счастье должны испытывать, когда у них появится возможность отдать за него свою жизнь. Также он говорил, что дети должны любить родителей, которым приходится тяжко трудиться, чтобы иметь возможность отправить сыновей и дочерей в школу, и каким неблагодарным и испорченным должен быть тот, кто попусту тратит время, предназначенное для учебы. Затем он начал выкликать каждого из учеников по имени и задавать им вопросы о том, что рассказывал.

Таро слушал учителя, но услышать смог только часть из того, что тот говорил. Его детский ум был охвачен одной мыслью – первым впечатлением: как все посмотрели на него и как все мальчики и девочки смеялись над ним, когда он вошел в класс. Почему так? Неразрешимая эта загадка причиняла такую боль и так мучила, что он едва мог думать о чем-то ином и потому оказался совершенно не готов ответить на вопрос, когда очередь дошла до него и учитель назвал его имя:

– Юкида Таро, что ты любишь больше всего на свете?

Таро вскочил с места, на мгновение замер, а затем тихо произнес:

– Пирожные…

Все мальчики и девочки немедленно обернулись к нему и расхохотались. А учитель посмотрел на него и с упреком спросил:

– Юкида Таро, разве ты любишь пирожные больше, чем своих родителей? Юкида Таро, неужели ты любишь пирожные больше, чем Его Величество нашего Императора?

Таро понял, что он совершил какую-то ошибку. И ошибка его велика. Кровь ударила ему в голову, ему стало очень жарко, и он заплакал. От этого ученики захохотали только сильнее; они все смеялись и смеялись – до тех пор, пока учитель не окоротил их, возвысив голос. Когда установилась тишина, учитель задал тот же вопрос следующему, и тот ответил как подобает. А Таро закрыл лицо ладошками и зарыдал.

Прозвенел звонок. Учитель сказал:

– Дети! Следующим у вас будет урок письма. Его проведет другой учитель. А теперь – перерыв. Можете выйти во двор и поиграть немного.

С этими словами он покинул комнату; следом за ним вон из класса устремились мальчики и девочки; все они гурьбой высыпали на двор, не обращая ни малейшего внимания на Таро. То, что теперь все игнорируют его, обескуражило ребенка больше недавнего всеобщего внимания. За все время никто, кроме учителя, не сказал ему и слова; а теперь даже учитель, казалось, вообще забыл о его существовании. Мальчуган снова уселся на свою скамеечку и залился слезами. Так он плакал и плакал. Но старался, чтобы получалось потише, поскольку боялся, что дети вернутся и снова начнут над ним смеяться.

Неожиданно чья-то рука коснулась его плеча. И он услышал голос – чудесный голос, обращавшийся к нему. Повернув голову, он увидел пару глаз – таких ласковых, каких прежде он еще никогда не видел. Эти глаза принадлежали девочке. Она была постарше его, но не слишком – от силы на год.

– Что с тобой? – спросила она нежно.

Таро не сразу перестал плакать, но, посопев немного, смог-таки ответить:

– Мне здесь не нравится. Я хочу назад – домой.

– Почему? – спросила девочка и обняла его рукой за шею.

– Здесь все ненавидят меня. Никто не разговаривает и не играет со мной.

– Да нет же! – воскликнула девочка. – Никто к тебе плохо не относится. Вовсе нет! Просто ты новенький, и тебя еще никто не знает. Когда в прошлом году я впервые пришла в школу, со мной было то же самое. Не мучайся этим.

– Но все другие играют, а я должен сидеть здесь, – возразил Таро.

– Да нет, совсем не должен. Можешь идти и играть. Можешь поиграть со мной. Давай мы с тобой поиграем! Идем!

В ответ Таро вновь зарыдал – теперь уже в полный голос. Жалость к себе, благодарность за участие и восхищение новой знакомой переполнили его маленькое сердце и выплеснулись наружу – и потому он оказался совершенно не способен управлять собственными чувствами. Это было так приятно – ты плачешь, а тебя жалеют и гладят.

Девочка засмеялась, схватила его за руку и потащила прочь из комнаты. Она была маленькой, но материнское чувство уже обитало в ней, и она понимала, что нужно маленькому мальчику, и знала, что делать.

– Если ты хочешь плакать – плачь себе, пожалуйста, – сказала она, – но и играть ты должен тоже!

И они стали играть. И так замечательно все у них получалось!

Но, когда уроки закончились и за Таро пришел дедушка, мальчик снова расплакался. Но теперь по другому поводу: ему так не хотелось расставаться со своей новой подружкой!

Дедушка рассмеялся и воскликнул:

– Ну что ты! Это же малышка Йоши – Мийяхара Йоши! Йоши может пойти вместе с нами и даже зайдет к нам – ведь правда? Ей по дороге!

Так они и оказались в доме у Таро. Там их ждали обещанные мамой пирожные, и они ели их вместе. А когда лакомства закончились, маленькая О-Йоши, подражая голосу учителя, строго спросила:

– Юкида Таро, ну что, пирожные тебе нравятся больше, чем я?

Отец О-Йоши был человеком имущим: ему принадлежало несколько рисовых полей, а еще он владел небольшой лавкой на главной улице деревни. Ее мама была из самурайского рода. В семью Мийяхара она вошла, когда феодальный уклад рушился и прежнюю клановую систему упразднили. Она родила своему мужу несколько детей. О-Йоши оказалась ее последним ребенком, но остальные умерли – выжила только девочка. Мама умерла, когда О-Йоши была еще младенцем. Мийяхара был уже немолод, но женился вновь. В жены он взял дочь одного из своих арендаторов. Та была еще совсем молодой. Звали ее Ито О-Тама. Она была очень красива: смуглая, крепкая, высокая, сильная и очень энергичная. Тем не менее выбор Мийяхары многих озадачил: О-Тама была из крестьянской семьи, к тому же не умела ни читать, ни писать. Вскоре, правда, изумление уступило место шуткам, потому что, водворившись в доме, молодая супруга прибрала к рукам власть в семье. Но и шутки поутихли, когда соседи и знакомые получше узнали О-Тама. Покорность Мийяхары молодой супруге объяснялась просто: интересы семейства она блюла куда лучше, чем хозяин, и делала это с большим тактом. А спустя два года смешки смолкли вовсе, так как стало известно, что доходы хозяйства выросли вдвое. Все сочли, что Мийяхара заполучил себе жену, которая обязательно сделает его богачом. Да и как к мачехе претензий к ней не было. Даже родив собственного ребенка, она была добра к падчерице, заботилась о ней и не препятствовала тому, чтобы та регулярно посещала школу.

Пока дети учились, вокруг происходили удивительные вещи. К ним в долину пришли странные высокие люди – бледнолицые, рыжеволосые и бородатые. Это были иностранцы – люди с Запада. С собой они принесли диковинные инструменты и привели много японских рабочих, а потом построили железную дорогу. Она прошла у подножья холмов – за рисовыми полями и тутовой рощей, совсем рядом с селом, – пересекая под прямым углом дорогу, что вела к храму на вершине холма. На пересечении построили станцию и платформу, а на платформе установили особую табличку, на которой черным по белому красивыми китайскими иероглифами написали название деревни. Чуть позже параллельно железной дороге вкопали столбы, протянули провода, и пришла телеграфная связь. Совсем скоро пошли поезда, загудели и засвистели паровозы, разрывая привычную тишину, – и статуи Будды на старом храмовом кладбище раскачивались и шатались, едва не падая со своих древних постаментов.

Двойные железные линии мерцали загадочно и тускло. Они разбегались на юг и на север и исчезали за горизонтом где-то в таинственной дали, поражая детское воображение не меньше, чем поезда и паровозы, изрыгающие искры и дым, словно огнедышащие драконы. Поезда проносились мимо и сотрясали землю. Впрочем, страх перед ними быстро сменился интересом; он усилился после того, как один из школьных учителей объяснил, сопровождая свой рассказ рисунками на доске, как устроены вагоны и тянущий состав локомотив, что из себя представляет и как устроен двигатель. Учитель рассказал, что железная дорога связала новую и старую столицы страны: теперь путь до Киото занимает менее двух дней. Но еще больший интерес и удивление вызвала история о чудесной работе телеграфа – о том, что сообщения теперь можно отправлять по проводам и новости из столицы империи достигают окраин всего за несколько мгновений.

Таро и О-Йоши крепко подружились и стали почти неразлучны: они вместе учились, вместе играли, ходили друг к другу в гости. Но в одиннадцать лет О-Йоши забрали из школы, чтобы та помогала мачехе по хозяйству, и теперь дети стали видеться редко. Свою учебу мальчик закончил в четырнадцать и принялся обучаться наследственному ремеслу. А потом наступили дни скорби. Родив ему маленького братика, умерла мама. Следом за ней в мир иной ушел любимый дедушка – тот самый, что привел Таро за руку в школу. После этого все вокруг как-то померкло, краски мира поблекли. Так и шла жизнь, не меняясь, пока Таро не сравнялось семнадцать. Иногда он заходил в дом к О-Йоши, – когда ему хотелось с нею поговорить. Она изменилась. Выросла. Превратилась в стройную красивую девушку. Но для него она продолжала быть все той же подружкой веселых и беззаботных дней детства.

Стоял тихий и теплый весенний день. Таро вдруг почувствовал себя таким одиноким! Юноша подумал: «Как было бы хорошо повидаться сейчас с О-Йоши!» Видимо, глубоко укоренилась в нем память о том самом первом дне в школе, когда он подружился с девочкой. Во всяком случае, нечто внутри него – возможно, любовь к покойной матери, а может быть, к дедушке или другим умершим людям, что любили его, память о тепле и нежности, что шла от них, – подтолкнули его к решению повидаться с О-Йоши, вероятно, в подспудной надежде на ту нежность, что она дарила ему в детстве. И потому он направился к лавке, которой владела семья Мийяхара. Когда подошел, то услышал смех девушки – он звучал восхитительно! Потом он увидел ее: она обслуживала какого-то старого крестьянина. Тот был словоохотлив – говорил, шутил, – и Таро пришлось ждать. Впрочем, это было весьма кстати, потому что юноша вдруг понял, что не сможет именно сейчас заговорить с О-Йоши. Но ему было хорошо: он стоял рядом и чувствовал себя немного счастливее. И смотрел на нее – смотрел долго, не отрываясь, а потом внезапно подумал: почему прежде никогда не задумывался над тем, какая она красивая? Она и в самом деле была очень красива – куда красивее любой девушки в деревне. Таро смотрел на подругу, и чем дольше это продолжалось, тем красивее она казалась ему. Это было странно – то, что с ним сейчас происходило. Но и О-Йоши – тоже в первый раз – вдруг зарделась под его открытым взглядом. И тогда Таро окончательно понял, что она красивее всех в целом свете, и замечательнее, и лучше, и захотел сказать ей об этом, сразу обозлившись на старика, который все говорил и говорил, – как будто О-Йоши самая обычная девушка!

Так, в несколько минут, вся жизнь Таро вдруг переменилась, а он даже не догадался об этом. Он только знал: с той поры, когда он последний раз видел О-Йоши, она превратилась в богиню. И как только старик ушел, юноша немедля открыл ей свое глупое сердце. А она открыла ему свое. И оба поразились: настолько совпали их чувства и мысли. И это стало началом большой трагедии.

Пожилой крестьянин, с которым Таро столкнулся в лавке семьи Мийяхара, оказался там не случайно и не был простым покупателем. Это был профессиональный накодо, которого пригласил состоятельный торговец рисом по имени Окадзаки Яичиро. Человеку Запада трудно понять, что такое накодо. Предельно упрощая, накодо – это некая разновидность частного детектива и свахи одновременно. К нему обращаются, когда нужны сведения о девушке, на которой хотят жениться. Но накодо не копается в «грязном белье» объекта, а собирает информацию – о семье, предках, имуществе и т. д. Главная его задача – составить психологический портрет, дать заключение – будет она хорошей женой или нет. И если будет решено, что объект достойный, то накодо поручаются и переговоры с семьей невесты. Окадзаки, увидев однажды О-Йоши, положил на нее глаз, а потому и нанял упомянутого господина.

Надо сказать, торговца рисом не любили. Не только крестьяне, но и ближайшие соседи по деревне. Был он человек уже пожилой, большой телом, грузный, с громким голосом; выделялся высокомерием и грубыми манерами. К тому же, говорили, отличался злокозненностью. Когда был голод, он спекулировал рисом и нажил капитал. В крестьянской среде такое считается за преступление и не прощается. Он был чужим в деревне: обосновался тут около двадцати лет назад – с женой и ребенком пришел в эти места откуда-то с запада. Жена его умерла два года назад. Единственный сын, с которым он, говорят, обращался жестоко, сбежал из дома и где теперь он – никто не ведал. Да и другие неприятные истории ходили об этом человеке. Якобы из той западной деревни он ушел не по своей воле – его изгнали. Что стало причиной – неведомо, но однажды разъяренная толпа подошла к дому, вышвырнула хозяина и имущество на улицу, а дом разрушила, наказав не возвращаться под страхом смерти. А еще шептались, что он общается с духами мертвых.

Несмотря на то, что был немолод, Окадзаки вознамерился побаловать себя молодой красивой женой. Но, хотя и был он богат, осуществить задуманное оказалось не так-то просто. Семьи, в которые он обращался с предложением выдать дочь за него замуж, отвергали его с ходу или выдвигали такие условия, которые выполнить он не мог. Собственно, они были завуалированной формой отказа. А староста деревни, к которому он обратился с аналогичным предложением, сказал откровенно, что скорее отдаст свою дочь о́ни – то есть демону, – нежели ему. Потому торговцу рисом только и оставалось, что искать себе жену где-нибудь в другом месте. Так, после всех неудач, видно, и случилось бы, не повстречай он однажды О-Йоши. Девушка ему чрезвычайно понравилась. Он решил: поскольку красавица из небогатой семьи, то щедрые дары помогут ему заполучить ее. Окадзаки принялся готовить почву, наняв накодо, – тот должен был начать переговоры с семейством избранницы.

Мачеха О-Йоши, хотя и была женщиной совершенно необразованной, отнюдь не являлась простушкой. Она никогда не любила падчерицу, но была слишком умна, чтобы быть жестокой к ней без причины. К тому же существование О-Йоши совершенно не мешало ее планам: интересы их не пересекались. Девушка была работящей, исполнительной, обладала мягким характером, а потому очень полезной в доме. Та же холодная проницательность, с какой мачеха оценивала личные качества падчерицы, помогла ей прикинуть и ее стоимость на брачном рынке. Окадзаки, разумеется, даже и подозревать не мог, что на этом рынке соперничать ему придется с человеком куда хитрее и рассудочнее его. О-Тама знала о нем многое. Она знала, насколько он богат. Известно ей было и о неудачных попытках старика подыскать себе жену – как в деревне, так и вне ее. Она подозревала, что юная свежесть О-Йоши могла вызвать страсть и вожделение, а страсть и вожделение старика обычно можно использовать с очень большой выгодой. К тому же она справедливо полагала, что, хотя ее падчерица едва ли наделена прямо-таки неземной красотой, тем не менее очень хороша собой – миловидна и грациозна. Чтобы найти такую, Окадзаки придется немало попутешествовать по округе – да и то, найдет ли он нечто подобное? Если он хочет заполучить ее – ему придется хорошенько заплатить. А коли начнет жадничать – что ж, О-Тама знала, что сказать: найдутся, мол, и помоложе, и, возможно, пощедрее. Так что у Окадзаки имелись шансы завладеть девушкой, но, конечно, не на льготных условиях!

Первые авансы, таким образом, были сделаны с обеих сторон. Но затем дело застопорилось, и Окадзаки на время отступил. Он не хотел, чтобы та сторона поняла, насколько глубока его страсть, – иначе ему придется заплатить много больше, нежели любому другому в округе. А потому важно было не обнажать истинных чувств. И разумеется, О-Йоши знать ничего не должна. Поскольку репутация накодо зависит от того, насколько скрытно и ненавязчиво протекает вся процедура, с его стороны Окадзаки опасаться было нечего.

Позиция семьи была выработана в процессе консультаций между отцом О-Йоши и ее мачехой. Разумеется, старый Мийяхара ни в коем случае и так не стал бы противоречить своей супруге и разрушать ее планы. Но она была женщиной мудрой, а потому прежде всего предприняла необходимые меры предосторожности и постаралась убедить мужа, что планируемый брак будет отвечать интересам его дочери. В первую очередь она обсудила с ним возможные финансовые преимущества союза. Не скрыла и того, что, учитывая репутацию жениха, существуют и неприятные риски. Но их, утверждала она, можно избежать, оговорив некоторые пункты договора, и настоять, чтобы Окадзаки согласился с ними. Объяснила мужу и его роль. В ожидании переговоров О-Тама решила, что следует поощрять и визиты Таро. Разумеется, взаимная симпатия между юношей и девушкой не укрылась от проницательной мачехи. Она посчитала, что ее следует использовать должным образом: когда Окадзаки узнает о существовании молодого соперника, это должно только раззадорить его и приблизить желаемую развязку.

О симпатии сына знал и его отец. Поэтому, когда Таро впервые заговорил о женитьбе на О-Йоши, это не стало неожиданностью. Но родитель тем не менее возражал: девушка была старше на целый год. Действительно, сие считалось не в обычае. Впрочем, препятствие это было слабым, да отец и сам понимал его незначительность.

Именно в это время «на арене» появился нанятый Окадзаки накодо. Но дело он повел так издалека – возможно, впрочем, в этом заключалась часть его стратегии, – что Мийяхара не смог даже толком понять, о чем эта сваха в мужском обличье толкует. Возможно, отец делал вид, а может быть, действительно не понимал суть маневров накодо. Но так продолжалось до тех пор, пока не вмешался теряющий терпение Окадзаки. Он встретился с Мийяхарой и рассказал о своих планах жениться на О-Йоши. Тот провозгласил, что снимает с себя всякую ответственность, – пусть решает супруга, а уж он согласится с любым ее мнением.

Торговец обратился к супруге. О-Тама немедленно и весьма решительно отвергла предложение Окадзаки выдать за него О-Йоши, вполне достоверно изобразив презрительное удивление. Более того, она рассказала ему притчу. «Жил да был, – рассказывала она, – некогда один мужчина. И захотел он жениться. Но на женщине, на которую не придется тратиться. И вот наконец нашел такую. Женщина была очень красивой и утверждала, что ей достаточно двух рисовых зерен в день – и она сыта. Мужчина обрадовался и женился на ней. И действительно: она ела один раз в день, и ей всегда хватало двух рисовых зернышек. Муж был счастлив. Но вот однажды ночью, возвращаясь домой после какой-то поездки, он решил не заходить в дом сразу, а понаблюдать за женой сквозь отверстие в крыше. И вот что он увидел: она ела, и ела не просто много – чудовищно много, уничтожая целые горы провизии: рис, рыбу, мясо… Но ела не ртом, а отправляла пищу в отверстие на голове, раздвигая свои густые волосы. Тогда он понял, что женился не на женщине, а на Яма-омба – демоне в женском обличье».

О-Тама ожидала реакции целый месяц. И была совершенно уверена: ценность того, чем она обладала, только увеличивается, поскольку чем труднее – тем ценнее. И ожидала не напрасно – накодо объявился вновь. На этот раз разговор пошел по-другому: к данным прежде обещаниям жених присовокупил новые, куда более щедрые. Теперь мачеха знала: Окадзаки в ее власти. Разработанный план не был сложен, он был основан на инстинктивном, но глубоком и верном знании уродливой человеческой натуры. И женщина чувствовала уверенность в успехе. Обещания ей были не нужны. Обещания – ловушка для дураков. Она хотела заключить полноценный договор, по которому некая часть имущества Окадзаки перейдет в ее собственность еще до того, как он получит О-Йоши.

Отец Таро искренне желал, чтобы сын женился на О-Йоши, и потому делал все, что полагается в таких случаях. Поэтому его очень удивило, когда он не смог получить вразумительного ответа от Мийяхары. Он был простым, бесхитростным человеком, но вовсе не лишен дара интуиции, а потому его не смогло обмануть преувеличенное радушие О-Тама, которое ей было совершенно не свойственно (к тому же он ее вообще недолюбливал). Он стал догадываться, что надеяться им с сыном, похоже, не на что. Отец подумал, будет лучше, если своими подозрениями он поделится с Таро. Увы, результат был печальным: от огорчения юноша свалился в жестокой лихорадке. Но в планы мачехи О-Йоши, разумеется, не входило, чтобы ее истинные намерения раскрылись преждевременно, а потому она не хотела, чтобы Таро предавался отчаянию. Узнав о болезни юноши, она стала посылать ласковые записки с пожеланиями выздоровления, а к одной из них присовокупила и письмо от О-Йоши. Последнее произвело необходимый эффект, возродив надежды молодого человека. Он выздоровел – и отправился в лавку Мийяхары. Девушка была тоже там, помогая отцу. Тот не возражал, чтобы влюбленные поговорили. Впрочем, о переговорах, что вел отец Таро, не было сказано и слова.

Однако молодые люди могли видеться довольно часто. Встречи обычно происходили у храма местной уджигами, куда О-Йоши приходила с маленьким сводным братом – сыном мачехи. Даже среди толпы нянек, детишек и молодых матерей они всегда могли переброситься несколькими словами, не опасаясь возможных пересудов.

Очередной удар по их надеждам О-Тама нанесла через месяц: она встретилась с отцом Таро и выдвинула условие, выполнение которого обеспечит брак между детьми. Она потребовала выплаты отступного. Но сумма, запрошенная ею, была так высока, что собрать ее не стоило и пытаться. Таким образом, она приподняла краешек своей маски. И сделала это потому, что Окадзаки бился ожесточенно, пытаясь снизить цену. Но по этой самой ожесточенности было понятно, что в той паутине, что сплетена вокруг него, он увяз окончательно и теперь не выберется: конец близок, необходимо только дожать жертву. О-Йоши, разумеется, ничего не ведала об этой скрытой борьбе. Но у нее появились причины опасаться, что ее никогда не отдадут в жены Таро. Она переживала. Похудела, побледнела, тени залегли на лице.

Однажды утром Таро, взяв с собой маленького братика, отправился к храму уджигами в надежде встретиться и поговорить с О-Йоши. Они встретились, и он сказал, что напуган. Он обнаружил, что деревянный амулет, который надела ему на шею мать, когда он был совсем маленький, сломался.

– Ну что ты, – сказала ему О-Йоши, – ничего страшного! Это просто знак свыше – он говорит о том, что боги охраняют тебя. Смотри, в деревне был мор, многие заболели. Заболел и ты. Но, в отличие от многих, ты выздоровел. Твой талисман хранил тебя – потому он и сломался. Сходи к каннуси. Прямо сегодня. Он даст тебе другой.

Поскольку они очень любили друг друга и никогда никому не желали зла, но чувствовали себя несчастными, то принялись рассуждать о высшей справедливости.

Таро сказал:

– Может быть, в одной из прошлых жизней мы ненавидели друг друга? Возможно, я сделал тебе что-нибудь плохое? Или ты мне? И это нам наказание… Во всяком случае, так говорят священники.

О-Йоши была веселой девушкой и даже в такой ситуации не смогла удержаться от игры:

– В предыдущей жизни я была мужчиной, а ты – женщиной. Я так любил тебя! Очень, очень, очень сильно! А ты отвергла мою любовь. Я это очень хорошо помню!

– Ты – не Босацу, – отвечал Таро. Несмотря на печаль, он не мог удержаться от улыбки, слушая свою подругу. – А потому ничего помнить ты не можешь. К тому же у Босацу целых десять уровней, но только в самом первом они помнят прошлые воплощения.

– А как ты можешь знать, что я не Босацу?

– Ты женщина. А женщина не может быть Босацу.

– Но разве Куандзеон Босацу – не женщина?

– Да, это правда… Но ведь ты говоришь, что любишь меня, а Босацу не может любить никого, кроме Кайе.

– А разве у Шака не было жены и ребенка? Он что – не любил их?

– Ну конечно любил. Но ты же знаешь – он должен был оставить их.

– Это очень плохо, даже если это сделал Шака. Но я не верю во все эти истории… А что же, ты сможешь оставить меня, если я стану твоей?

Так мило они пререкались, теоретизировали и время от времени смеялись: им было так хорошо вместе! Но внезапно девушка вновь стала серьезной и сказала:

– Послушай!.. Прошлой ночью приснился мне сон. Я видела реку – странную реку и море. Я стояла… стояла, думаю, у реки – очень близко к тому месту, где она впадает в море. И я испугалась. Очень сильно испугалась. И не знаю – почему. Я смотрела на реку, смотрела на море. Но ни в реке, ни в море не было воды – только кости. И они двигались, колыхались, вздымались – как морские и речные воды…

После короткой паузы она продолжала:

– А потом мне привиделось, что я очутилась дома, а ты подарил мне очень красивую шелковую ткань, чтобы я сшила себе кимоно. И кимоно сшили. И я надела его. Поначалу мне казалось, что оно все такое разноцветное, яркое, а когда надела, оказалось, что оно белое. Я надела его и завязала, но почему-то на левую сторону – так, как завязывают кимоно на мертвецах. А потом я пошла по домам своих родных и знакомых и со всеми прощалась: я говорила им, что ухожу в Царство Мертвых – в Мейдо. И все спрашивали меня: почему? А я ничего не могла им ответить.

– Но это хорошо, – отвечал Таро, – большая удача – видеть во сне мертвых. Может быть, это знак, что скоро мы станем мужем и женой?

Но девушка ему не ответила и даже не улыбнулась.

Таро помолчал, а затем добавил:

– Йоши, если ты думаешь, что это нехороший сон, пойди в сад, найди самое старое дерево и нашепчи ему все, что ты увидела во сне. И тогда ничего из того, что привиделось, не сбудется.

Но вечером того же дня отец Таро сообщил сыну, что Мийяхара О-Йоши назначена в жены Окадзаки Яичиро и выйдет за него замуж.

О-Тама и в самом деле была очень умной женщиной. Она никогда не совершала серьезных ошибок и была одним из тех отлично организованных существ, что с легкостью преуспевают в жизни. Но только в среде таких же, как она, – существ примитивных и грубых. Ее изощренный, но неразвитый ум впитал весь опыт человека от сохи, крестьянина со свойственными ему хитростью и лукавством, умением долго выжидать и пользоваться случаем, считать копейку, искать и находить максимальную выгоду. Вся эта нехитрая машинерия безотказно работает в той среде, которая ее породила; она – производная от того человеческого материала, что ее созидает: крестьянства. Но существовала и иная человеческая субстанция, о которой О-Тама, по сути, ничего не знала – этот код отсутствовал в ее многообразном, но ограниченном опыте. Ей была неведома разница между ментальностью простолюдина и самурая. Она полагала, что разницы этой нет и никогда не было. Да, по закону одни обладали привилегиями, доходами, были господами – другие им подчинялись. Таков был обычай. Но это был плохой обычай. И плохие законы. Более того, О-Тама видела, что в новых условиях самураи – эти прежние господа – беспомощны и глупы. А потому втайне презирала всех сидзоку. Все изменения происходили на ее глазах: она видела, как по причине полной неспособности к напряженному труду и совершенного незнания обыденной жизни бывшие господа и богатеи превратились в нищих. Она видела, как выделенные правительством пенсионные облигации, призванные обеспечить достойную жизнь бывшим самураям, самым вульгарным образом стали предметом спекуляции и утекли из рук наивных владельцев в лапы ростовщиков и мошенников. Она презирала слабость, презирала непрактичность и неприспособленность. И потому последний зеленщик стоял в ее личной табели о рангах куда выше бывших самураев, что вынуждены теперь просить милостыню у тех, кто недавно был счастлив пасть лицом в грязь при виде гордого господина, шествующего мимо.

Мачеха не считала достоинством самурайское происхождение матери О-Йоши. Девушка отличалась деликатностью, но это качество О-Тама приписывала как раз происхождению и полагала недостатком. Все же остальное в характере падчерицы она не воспринимала как нечто особенное, шедшее от предков матери. Напротив, ее трудолюбие, доброта – эти качества О-Тама полагала обычными. Они не требовали исправления, и потому не было нужды быть жестокой к девочке. Но у О-Йоши имелись и другие свойства, которые мачеха рассмотреть была не способна: глубокое, хотя и неявное чувство нетерпимости к любой нравственной несправедливости, неистребимое самоуважение и скрытая, но исключительная сила воли, способная одержать победу над любой болью физической. А потому реакция О-Йоши, когда ей сказали, что она станет женой Окадзаки, обманула мачеху. Та ожидала восстания и готова была подавить его. Но она ошиблась.

Сначала девушка смертельно побледнела. Но в следующий момент малиновый румянец густо залил ее щеки, и она низко поклонилась родителям. Это приятно удивило старого Мийяхару, поскольку на формальном языке такое поведение означало полную готовность дочери покориться родительской воле. Внешне она не выказала никакого недовольства, и это очень обрадовало мачеху. А потому О-Тама даже сочла возможным поделиться некоторыми деталями того, как умело она заманила Окадзаки в ловушку. Посмеиваясь, поведала о комедии переговоров, рассказала, какие уловки применяла и на какие жертвы был вынужден пойти старик, как глуп он был, клюнув на те приманки, что для него приготовили. Ее речь была вполне банальна: то был один из способов, проверенных веками, – когда молоденькую девушку, без ее согласия, обручают со стариком. Неизменной составляющей этого ритуала были и советы, как управлять пожилым мужем. И О-Тама дала такой – действительно, ценный – совет. Во всем этом разговоре имя Таро даже не было упомянуто. Изящными поклонами О-Йоши поблагодарила мачеху. Совет и в самом деле был замечательный. Любая разумная крестьянская девушка, следуя тому, что сказала О-Тама, могла легко «крутить» пожилым мужем и жить в свое удовольствие. Но О-Йоши только наполовину была крестьянкой. Ее внезапная бледность при неожиданном известии об уготованной судьбе, а потом и малиновый румянец были вызваны двумя эмоциями, природу которых О-Тама постичь, конечно, не могла. Они были быстрыми, но сложными – куда сложнее тех расчетов, что когда-либо вела О-Тама.

Первым был шок ужаса – от него О-Йоши смертельно побледнела. Девушка поняла, что ее мачеха – существо совершенно бесчувственное и лишенное морали; спорить и бороться с ней бесполезно. Следствием будет только еще больший позор – сделка все равно состоится, дочь продадут безобразному старику. Но почти мгновенно на смену ужасу пришло иное – отчетливое ощущение необходимости силы и мужества, чтобы противостоять злу. А еще осознание, что играть собственную роль нужно очень тонко – только так можно одолеть грубость и хитрость. И тогда она улыбнулась. В этот момент молодая воля обрела силу стали, такую силу, что дана мечу самурая, с легкостью разрубающему железные доспехи. Девушка сразу поняла, что должна делать, – кровь поколений самураев, что текла в ней, подсказала это. Необходимы были только время и удобный случай. И тут же она ощутила такую уверенность в том, что исполнит задуманное, что пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы не рассмеяться в голос. Свет, вспыхнувший в ее глазах, обманул мачеху. Та смогла разглядеть только то, что мог вообразить ее ограниченный ум: удовлетворение от осознания того, что несет с собой обретенное богатство и возможность им распоряжаться.

…Случилось все это на пятнадцатый день девятого месяца. Свадьбу назначили на шестой день десятого. Через три дня О-Тама, поднявшись по обыкновению на рассвете, обнаружила, что падчерицы нет дома. Юкида Таро тоже исчез – со второй половины предшествующего дня отец его не видел. Но через несколько часов от обоих пришли письма.

Утренний поезд из Киото прибыл на станцию, и тотчас платформу затопили шум и суматоха: стук деревянных гэта, обрывки разговоров, выкрики деревенских мальчишек, продающих пирожные и завтраки. Длилось это недолго: пять минут – и стихли гэта, перестали хлопать двери вагонов, смолкли мальчишки, засвистел гудок, поезд тряхнуло, и он поехал. Его грохот отдалялся и отдалялся, пока совершенно не стих вдали, на севере. Полицейский закрыл калитку, что вела на платформу, и принялся расхаживать взад и вперед, безучастно обозревая панораму рисовых полей.

Пришла осень – время Большого Света. Солнце стало светить по-другому – его лучи стали белее, тени – гуще, а очертания всех предметов обрели отчетливую форму. Проступили мхи на деревьях, почти невидимые летом, да и сама зелень стала как-то ярче и виднее на черной вулканической почве. Сосновые рощицы сделались гуще и звучать стали по-другому: их стволы и ветви скрипели и терлись друг о друга, как-то по-особенному вибрируя на воздухе. Прежде незаметные канавы и канавки, прорезающие рисовые поля, теперь яркими бликами и сполохами молний поблескивали на солнце, а над ними кружились стрекозы, расцвечивая пространство лазурью, изумрудами и тусклой сталью ажурных крыльев. Может быть, связано это было с особой чистотой и прозрачностью утреннего воздуха…

Вдруг полицейский, что стоял на платформе, уловил какое-то движение на железнодорожных путях к северу от станции. Он приложил руку к глазам, чтобы рассмотреть детали, а потом поглядел на часы…

Об увиденном деревенский страж впоследствии доложил в отчете. Что же это было? Вдалеке, почти в миле к северу от платформы, он разглядел человеческие фигуры. Они направлялись к колеям железной дороги. Их было двое. Скорее всего, пара шла не от деревни, а откуда-то с северо-запада – вероятно, из одинокой крестьянской хижины, что разбросаны среди рисовых полей. Одна из фигур была женской. Причем, судя по кимоно яркой расцветки и поясу, это была очень молодая девушка. Через несколько минут должен был подойти утренний скорый из Токио. Стоя на платформе, полицейский уже видел дым, поднимающийся из трубы локомотива. Сам поезд еще не показался. Те двое вдруг побежали вдоль путей навстречу приближающемуся составу и через мгновение исчезли из вида – как и линия железной дороги, что изгибалась в том месте.

Эти двое, о которых идет речь, были Таро и О-Йоши. Они бежали быстро. Отчасти потому, что хотели, чтобы их не было видно с платформы, а еще затем, чтобы встретить экспресс из Токио как можно дальше от станции. Когда они добежали до поворота, то поняли, что с платформы их уже не видно, и перешли на шаг. А когда вдалеке показался поезд, они отошли от полотна, чтобы не нервировать машиниста, и остановились, держась за руки. Прошла минута. Поезд приближался, гул нарастал и давил на уши. Еще мгновение – и они поняли: время пришло. Они шагнули вперед и оказались на путях. Затем, крепко обнявшись, легли между рельсами, – прижавшись щека к щеке и к полотну рельса, вибрировавшему и звеневшему от чудовищного давления приближающегося состава…

Юноша улыбался. Девушка, обвив руками его шею, шептала ему на ухо:

«На две грядущих жизни и еще на три, я – ваша жена, а вы – мой муж, Таро-сама…»

Таро не успел ничего ответить, потому что в то самое мгновение колеса локомотива наехали на обоих, разрезав тела словно огромными ножницами. Машинист отчаянно пытался затормозить, но влюбленные оказались на путях, когда до паровоза оставалось всего сто метров, а потому экстренное торможение, разумеется, не помогло.

IX

Их похоронили в одной могиле, и надгробие у них общее – одно на двоих. На нем стоят сосуды из бамбука, а в них цветы. Их приносят жители деревни. А еще там зажигают ароматные свечи и молятся. Это не по правилам, потому что буддийская доктрина не одобряет джоши. Но Таро и О-Йоши похоронили на буддийском кладбище. И в этом есть религиозный смысл, а религия достойна глубокого уважения.

Вы спросите: зачем и почему люди молятся у этой могилы? Ну, не все молятся за них. Но влюбленные – молятся. Особенно те, кто несчастен в любви. Другие только украшают надгробие и шепчут обычные молитвы. А любящие молятся горячо и искренне, прося о помощи в сохранении глубокой и истинной любви.