Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Полагаю, что вся цепочка забавных заблуждений о человеке начинается именно с мифа о «разумном инструментализме».
Благодаря куску булыжника в грязной лапе, человечество (само себе) присвоило звание коллективного гения животного мира.
С этого камня и началась уверенность, что род homo имеет некое таинственное отличие от остальной фауны.
С него же и начался путь, который привел стайного падальщика к коллайдеру, Освенциму и другим вершинам цивилизации.
Отметим, что за 250 лет существования антропологии так никто и не удосужился вычислить: с какого перепугу животное стало таскать с собой обломок породы?
Но именно это и надо понять в самую первую очередь. Ведь происхождение свойства всегда определяет его потенциалы и природу. Никакое явление не может быть отделимо от причины его появления.
(Напомню, что любое развитие — это всего лишь возгонка и совершенствование первичных особенностей.)
Когда-то находка этих «орудий» перевозбудила антропологов. Да так, что обломки стали символом уникальности раннего человека и основанием теории об «исключительности гоминидов».
Да, с какого-то момента в лапах нашего животного, действительно, оказывается камень. Это происходит в голодном плиоцене, за пару миллионов лет до нашей «сцены в слоне».
Тот момент, когда тварь в первый раз подобрала какой-то обломок, считается историческим и судьбоносным.
Но тут вытанцовывается неувязочка.
Дело в том, что вся история примитивных орудий — свидетельство не сообразительности, а поразительной тупости homo.
Вокруг — множество предметов, которые гораздо легче превращаются в орудие, чем галечник или обсидианы.
Несколько настораживает и то, что ничего чрезвычайного этим камнем животное делать, разумеется, не могло.
Да и не пыталось. Оно оставалось тем же животным, только с камнем в лапах.
Несмотря на весь пафос «обретения камня» — перемен в жизни животного не наступило. Никакого развития не произошло и даже не наметилось.
И с камнем в лапе наше животное еще двадцать тысяч столетий шныряло, разыскивая пауков и падаль.
Оно гадило, дралось и совокуплялось, не утруждая себя поиском новых забав и полезных предметов.
Изначальной функцией камня было дробление и размозжение обглоданных кем-то костей.
В костях всегда есть что-нибудь съедобное или, по крайней мере, сосабельное. То, что недоступно для мелких мертвоедов и не интересно крупным. (Красный и желтый костный мозг — это не самая завидная, но все-таки еда.)
Мозжение костей было крайне актуально в голодном плиоцене.
Для детритофага, который не всегда успевает первым добраться до филейчиков, это умение стало спасительным.
Пришедший за плиоценом плейстоцен изменил меню: мясистой падали стало больше.
Ее стало хватать и на человека. Возникла необходимость не только дробить кости, но и кромсать плоть. Это вынудило обколачивать привычные камешки, чтобы они стали острее.
Но!
Никаких попыток искать новые орудия или изобретать приспособления опять не произошло.
Полагаю, здесь мы уперлись лбом в главный вопрос тысячелетий.
Без его решения понимание качества мозга человека всегда будет ошибочным.
Был ли «камень в лапе» сознательным актом?
Что это? Разумный выбор или врожденное слепое свойство, присущее множеству животных? (Например, ракам, осьминогам и бобрам.)
Полагаю, что «начальную точку» нам будет очень легко вычислить.
Начнем.
Предполагать какую-либо «осмысленность» первых манипуляций homo с обломками пород нет никакой возможности.
Почему?
Потому что мы говорим об обычном животном, которое (на тот момент) не способно установить ни одиночную причинно-следственную связь, ни симфонию таких связей.
Не забываем, что обсуждаемое нами существо имеет уровень представлений выдры, а его образ жизни ничем не отличается от гиенского. Уровень развития полностью исключает возможность организации производства и передачу опыта.
Первые камни в лапах восходят к тем временам, когда homo, бесспорно, пребывал в абсолютно зверюшечьем состоянии.
Даже если такое животное случайно и получает некий одиночный навык применения острого камня, то оно не способно ни сохранить его, ни распространить его на все стаи своей популяции.
Напомним: языка еще нет.
Да, есть бубнёж, рычание и запахи.
Мочой, конечно, можно метить территорию, самок и еду. Чем и занимались прадеды Гегеля и Канта.
Но в ароматах даже самой крепкой мочи сложно закодировать чертеж инструмента.
Помимо расстояний, стаи изолированы друг от друга своими каннибальскими наклонностями, агрессивностью и взаимным страхом.
Иными словами, никакая передача опыта была невозможна.
Однако камнями орудовали все без исключения homo.
Причем все тысячи (или сотни) стай стали делать это «одновременно и независимо».
Даже полностью изолированные (географически) стаи колошматят кости камнями, хотя им-то точно учиться было не у кого.
Каким образом могла быть достигнута эта синхронность?
У данного факта есть только два объяснения.
Первое: три с половиной миллиона лет назад был собран всемирный конгресс парантропов. Некий умелец со звезд провел мастер-класс по использованию каменных отщепов, а делегаты законспектировали ноу-хау и внедрили его в своих стаях.
Полностью исключать такую возможность мы, конечно, не будем.
Но! Вызывает сомнения возможность снабжения всех делегатов бейджиками и газировкой. А какой может быть конгресс без этих аксессуаров?
Впрочем, у нас нет необходимости выдумывать высокие причины первого опыта с отщепами валунов.
Дело в том, что многие виды животных наделены бессознательной способностью оперировать разными предметами и использовать их для своих нужд.
Нет сомнения, что у плиоценового стайного падальщика homo это свойство имело ту же самую «бессознательную» природу, что и у морских выдр, шалашников, бобров, вьюрков, раков, ласточек, термитов или других зверюшек и насекомых.
Оно было таким же «темным», как и у них. Никакой «разум» не участвовал в первых применениях камня. Это не было сознательным актом.
Да разум и не требовался. Как и большой мозг.
Чтобы заставить homo колотить обломком, нужна была лишь активация завалящего гена, на клеточном уровне вынуждающего животное манипулировать предметами.
Никакой связи меж такой деятельностью и т.н. «разумом» вообще не существует. У множества животных есть тончайший геномный механизм, либо подруливающий ЦНС, либо напрямую в нее встроенный.
Поясним на самом простом примере.
Гнездо рыжепоясничной ласточки — сложнейшая архитектурная форма.
Такое гнездо крепится к вертикальной плоскости и состоит из (примерно) 1000 разноразмерных блоков, которые ласточка самостоятельно изготавливает из каолинитов или алюмосиликатов.
Калибр и форма блоков уменьшается по мере подвода стен гнезда под горловину входа.
В конструкции используется принцип арочности и, соответственно, запорного камня.
В обязательном порядке применяется армирование боковых сводов волосами и стеблями. Причем, армирование не хаотичное, а с четко высчитанным шагом: через 2 и 3 линии кладки.
Более того, от строителя требуется точная оценка влажности материала. Каждый следующий ряд выкладывается только по мере подсыхания ряда подлежащего.
Это обязывает ласточек делать паузы, продолжительность которых зависит как от влажности воздуха, так и от изначальной сырости материала.
Весь этот инженерно-строительный процесс совершается существом, имеющим лишь 0,6 грамма мозгового вещества.
Скалистый поползень, обладающий мозгом в 0,9 грамма, мастерит не менее эффектные конструкции. Тут цементом служит слизь гусениц.
Фишка заключается в том, что кокнуть и притащить такую гусеницу мертвой — нельзя. Ее клейковина мгновенно ферментируется.
Бедняжку в добром здравии надо доставить на стройплощадку, заживо вскрыть и сразу употребить.
Как видим, для совершения даже более сложных действий, чем подбор и острение камешка — не нужны ни извилины, ни солидные черепные объемы.
Попутно отметим тот факт, что каланы, располагая всего 40 граммами мозга — продвинулись значительно дальше наших дедов.
Они не просто приспособили острые камни для колупания раковин, но и обзавелись «карманами» для их ношения.
И на этом примере мы тоже видим, что меж качеством мозга и инструментальной деятельностью связи не существует.
Так что отнюдь не «разум» заставил homo взять в руки обломки камней.
О да!
В отличие от каланов он, конечно же, научился острить обломки.
Впрочем, разум и тут ни при чем. Изменение формы используемого предмета — тоже не примета «рассудочной деятельности», а банальная способность многих животных.
Как правило, она идет в «комплекте» со способностью использовать орудия.
Это опять тот же самый геномный механизм, управляющий ЦНС.
Тут мы можем вернуться к примеру ласточки, а можем и обратиться к уважаемым бобрам (мозг 45 грамм).
Дело в том, что не все ветки равноценно вплетаются в сложную конструкцию их хатки. Посему бобры умеют укорачивать отгрызы ветвей до нужной длины. Т.е. даже они могут менять размерность и свойства предметов.
Манящие крабы мастерят люки, точно подгоняя их под калибр входного отверстия своей норы.
Краб-старьевщик создает на панцире «активную броню», приляпывая на него мусор и умирающие организмы. Он может взять на закорки и дохлую медузу. Если ее стрекала слишком велики и мешают движению, то старьевщик отстригает их к чертовой матери на уровне грунта.
Дятлы изготавливают зажимы для вылущивания шишек.
Не менее эффектные трюки проделывают новокаледонские вороны, делающих крючки разного размера, а также шалашники, моль-мешочница, муравьи, ткачики, птицы-печники, гончарные пчелы, хищнецы и даже шершни с их миллиграммами головных ганглий.
Мда.
Кстати, именно шершни забивают последний гвоздь в гроб иллюзии о связи мозга и уникальных свойств.
Говоря о шершне — мы говорим о выдающемся геометре. Он легко оперирует конгруэнтностью, параллелограммами и безошибочно вычисляет внутренний и внешний объем призмы.
Тут — математика профессорского уровня.
Шершни (все до единого) в совершенстве владеют мастерством создания многомерной геометрической системы из гексагональных изогональных призм. Понятно, что без идеальной вычисленности сторон каждой призмы — система призм никогда не сложится в прочное целое.
А каждый шершень при постройке гнезда успешно складывает ее каждый раз.
Более того, шершень не только теоретик-геометр. Он еще и строитель, педантично переносящий пространственное видение конгруэнтов в свою конструкцию.
Гнездо сложится в прочную округлость только при условии идеальности разновеликих призм.
Строить с такой адской точностью можно, только держа в голове хотя бы уравнение V=S·h (не говоря уже обо всех остальных выкладках).
Но головного мозга у шершня нет в принципе.
Есть немножко нейронов в надглоточных нервных ганглиях и грибовидное тело. Нейроны ему отпущены строго впритык: чтобы видеть, нюхать и шевелить усами (антеннулами).
V=S·h, в принципе, «разместить» в этой ганглии негде. Однако, шершень успешно геометрирует.
Ничего удивительного. Тут мы окончательно понимаем, что геном умеет рулить поведением животного, не беспокоя содержимое его головы.
Понятно, что на фоне шершня наш homo с его обломком для ковыряния падали выглядит бледновато.
Продолжим.
И бобер, и ласточка, и шершень по части «мышления» — вне всяких подозрений. Механизм элементарного рассудка у них начисто отсутствует.
Они не обобщают знания и не изобретают язык. Для них нет прошлого и будущего, ассоциаций и причинно-следственных связей. У них есть только инструмент, который эволюция вручила им для выживания.
Да. Все они виртуозы.
Но! Лишь одной задачи. Ее решение знают не они, а их клетки.
Да, каждое поколение этих животных будет демонстрировать сложный и эффективный, но стереотипный моторный акт. А их красивые умения останутся заперты в инстинкте, не имеющим к мозгу никакого отношения.
Умение проектировать, манипулировать, инструментировать у них сконцентрировано только в одном наборе действий. И этот набор — не результат научения. Во всем остальном — шершень, бобер, ласточка, etс, etс останутся при нормативном безмыслии животных.
Сознание, разумеется, у них присутствует, но в строго отмеренных дозах. Ровно столько, чтобы верно и вовремя реагировать на опасности и другие изменения среды. Память, разумеется, есть. Но все адресации к ее накоплениям — короткие и прямые. Когда-то таким же был и человек.
Именно тогда, когда в его лапах и был впервые замечен камень.
Подводим итог.
С очень высокой степенью вероятности наш падальщик homo, взяв в руки обломок — просто подчинился темному приказу гена. И не более того.
Его действия не были и не могли быть осознанными, основанными на мышлении, опыте, «понимании» и пр. Они диктовались только генетической программкой.
Организм бездумно исполнял ее через связку стереотипных моторных актов, предписанных геномом. Все происходило точно так же, как у выдр, крабов, шершней или рыжепоясничных ласточек.
Без принципиальных изменений это повторялось в каждой новой особи, в каждом поколении.
Войти с помощью соц. сетей: