Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Эволюция мозга человека — это очень смешная история.
Ознакомление с ней гарантирует помешательство.
Конечно, тяжесть диагноза зависит от степени углубленности в этот вопрос.
Поверхностное знакомство может закончиться относительно благополучно. Дозы хлорпромазина будут щадящими, а стены — мягкими.
Более серьезное изучение вопроса приводит и к усугублению психиатрических последствий.
Конечно, степень безумия различалась. Но! Из тех, кто плотно соприкоснулся с темой, сохранить психику неповрежденной не удалось еще никому.
Нобелевские лауреаты по физиологии и медицине один за другим свихивались от неразрешимого противоречия этой истории.
И их можно понять.
Все они, от Шеррингтона до Экклза, знали, что любая функция мозга возможна лишь тогда, когда она обеспечена соответствующей структурой и нейронной массой.
Но в мозге человека нет ни структуры, ни массы для обеспечения рассудка.
Есть всё. От формаций, рулящих кроветворением, до центров, регулирующих мимику.
А структур рассудка и мышления — нет.
Более того, логика эволюционного развития полушарий категорически не допускает возможности их существования.
Эволюционную историю мозга никуда не денешь. А она строго пошаговая. Новый мозговой субстрат возникает только для обеспечения новой функции и работает только на нее.
Потребность в рассудке возникает слишком поздно.
Интересы этого явления и не могли быть учтены в процессах формирования мозга.
Это неприятный факт.
Но существует старая спасительная версия о рассудке, как об эпифеномене.
Она гласит, что все умственные выверты — это некое случайное, сопутствующее обстоятельство. При таком огромном количестве нейронов и поведенческих функций оно вполне может то возникать, то пропадать.
Рассудок это что-то вроде кружка самодеятельности при металлургическом комбинате. К расплавам, ковке и формовке он имеет мало отношения. Но металлурги иногда сбрасывают прожженные робы и исполняют тверк.
Строго говоря, никаких других версий рассудка физиология мозга не предлагала, не предлагает и предложить не сможет.
Их просто нет.
Но причиной психозов светил мозговой науки был не только сам эпифеномен.
Есть еще менее приятный вопрос, чем «прописка» рассудка.
На первый взгляд, он вообще не имеет никакого ответа.
Поясним его на очень простом примере.
Имеем — огромную, и при этом крайне тонкую и эффектную вышивку гладью.
Ее стежки безупречны. Узоры виртуозны.
Это — шедевр.
Гордо ухмыляется автор этого рукоделия.
Нет никаких сомнений в том, что именно он и есть его создатель.
Но у этого мастера нет ни рук, ни ног. Нет ничего, чем можно было бы держать иглу и направлять ее тончайшие движения.
Их никто не отрубал. Уродство нашего красавца — типичный случай фокомелии, т.е. врожденного отсутствия конечностей.
Более того, мастер слеп.
И это тоже не проделки завистников, а натуральная криптофтальмия — порок утробного развития, лишающий не только зрения, но и глаз вообще.
(Там, где должны быть веки, склера, ресницы, зрачок и пр. — нет ничего.
Есть затянувшая глазницы ровная кожа, с морщинками на месте размыкания век.)
Понятно, что у этого вышивальщика не было ни малейшей возможности создать столь потрясающее шитье.
Однако шедевр перед нами и он, без сомнения, создан этим безглазым и безруким существом.
Аналогия шитья с наукой, техникой и цивилизацией вполне корректна.
Как и аналогия урода-рукодельника — с мозгом человека.
Подведем итог.
Эта штука в черепе не могла создать столь восхитительного (как принято думать) продукта, однако, продукт есть, и он создан именно ею.
Короче, Нобелевским лауреатам, которые хорошо представляли себе истинные возможности мозга человека — было от чего свихнуться и порвать с наукой.
Самое простое объяснение этого парадокса почему-то не пришло им в головы. Хотя оно напрашивается само собой.
Итак. Вкратце, но по порядку.
Наша черная комедия началась в палеогене.
После ряда вымираний в животном мире открылись вакансии.
Среди них было местечко младшего падальщика с перспективой карьерного роста.
Никаких специальных навыков от соискателя не требовалось.
Критерием профпригодности была быстрота размножения и мощный желудочно-кишечный тракт. Ведь должность предполагала быструю переработку большого количества мертвечины разной степени разложения.
Эту нишу и удалось занять homo.
Конечно, не сразу.
Сперва человека пришлось вырастить.
Это не стало проблемой.
По части мерзких экспериментов эволюция превосходила и превосходит даже коллектив отряда «№ 731».
Она часто создавала эталоны уродства и нелепости.
На кладбище ее ошибок громоздятся панцири галлюциногений и кости стиракозавров. А также и еще 900.000.000 забракованных фантазий.
Эволюция — мастерица нелепостей и уродств.
Казалось бы, придумать что-нибудь безумнее ее поделок Девонского периода уже невозможно.
Но!
В операции «человек» эволюции удалось превзойти саму себя. Хотя, разумеется, прямого умысла сделать Достоевского у нее не было.
Просто требовалась бесстыжая и агрессивная обезьяна-падальщик. Не слишком вкусная, но все-таки съедобная. И достаточно массивная.
Способная при необходимости послужить обедом для саблезубой семьи динофелисов или других красавцев эпохи.
Первый акт этой комедии начался примерно 65 миллионов лет назад.
Для очередного эксперимента была выбрана крысохвостая особь из отряда приматов, семейства пургаторидов.
Разумеется, особь была потомком тех звероящеров, что когда-то дали жизнь всему классу млекопитающих. Конечно, она унаследовала от чешуйчатых дедушек манеры и представления о жизни.
Уклониться от получения этого наследства невозможно.
Но особой, исключительной гадиной зверюшка не была. Просто в силу малой размерности и невнятных коготков.
У этого существа была остренькая мордочка и собственное родовое имя — Пургаторий.
Вряд ли выбор первоосновы был сознательным. Скорее всего, бедняге пургаторию просто не повезло.
Так или иначе, но именно он стал сырьем для изготовления homo (попутно из него наклепалась и масса милых обезьянок).
Чтобы получить из пургатория человека, этот объект предстояло существенно укрупнить, научить маршировать на задних лапах и лишить всякой брезгливости.
Процесс пошел. Как всегда — с паузами и косяками. Но пошел.
Для начала пургаторию пришлось отодрать его лысый хвост. С этим особых проблем не было. Но вот все остальное растянулось на десятки миллионов лет.
Дело в том, что создание нового зоологического рода — это рестайлинг не только внешности, но и мозга.
Разумеется, в головке «исходника» кое-что уже было. Но это «кое-что» было очень жалким. Конечно, не желудем или пуговицей.
Это был мозгишко.
Т.е. нейронная слизь давно сгустилась и сплотнилась в ядра. Те обвязались лучистостями и проводящими путями.
Создался субстратик, и даже свершилась формовка мозговых структур. А меж ними пристроились полости с питающим ликвором.
Но!
Вес этого сокровища не превышал трех граммов. И он был совершенно гладок.
Как только пургаторий пошел на повышение — мозг начал набухать, а череп стал раздаваться в ширину и в высоту.
Скулы разнесло в стороны, лоб направился к затылку, а круговые мышцы рта двинулись вперед.
Крысоватость сменилась мордастостью. Но зато мозг стал гораздо наряднее.
Там вздулись извилины коры и начертились борозды.
Особенно эффектно вышел прямой «пробор» меж полушариями. Не подкачал и полосатенький мозжечок.
Получилась штуковина, похожая на сдвоенный разжиревший сморчок. Ну и, конечно, на задницу.
Главная, корневая часть мозга — его ствол. Вещь, несомненно, почтенная, антикварная, изготовленная еще в кембрийскую эпоху.
Ствол так хорошо зарекомендовал себя в остракодермах и другой нечисти, что пошел в серию и до сих пор не снят с производства. Эволюция привычно засовывает его в головы всем, у кого он может поместиться.
И вообще ствол — классическая штука, запускающая пищеварение, кроветворение, сердце, дыхание и пр. Он удобен, так как отлично сам себя тюнингует, создавая себе нужный обвес из всяких талямусов-гиппокампов. Комплектация обвеса зависит от того, какой именно организм предстоит двигать и размножать.
В стволе обитает и древняя владычица сознания, поведения и сна — ретикулярная формация.
Эта формация — матерь секса и пыток, вдохновительница куниллингусов и терактов.
Работу ретикулярной формации лучше всего описывает Уголовный Кодекс, а показывает Порнхаб.
Для homo ничего специального изобретать не пришлось.
От пургатория достался отличный ствол, прошедший все круги палеозойского ада.
Разумеется, крысохвостый имел длинную, уходящую в протерозой, цепочку пращуров.
Портретная галерея его предков — это вернисаж бородавчатых, сегментированных и пучеглазых уродов. Они экипированы кожистыми гребнями и перепонками; их морды сияют ухмылками стозубых ртов.
Отметим, что каждая из этих гадин обогатила ствол мозга и своим личным вкладом. Это наследие неудалимо.
Ведь и ствол, и его структуры — это просто нейронная материализация жизненного опыта предковой цепочки.
Да, этот опыт жутковат и глубоко аморален.
Но ничего не поделаешь.
Увы и ах. Никакого другого человеку и не могло быть предложено.
Эволюция — прижимистый процесс. Ею ничто не изобретается, а просто совершенствуется то, что уже есть.
Угодив в голову человека — ствол не утратил бандитских наклонностей. Он просто подрастил себя. И обзавелся всем инструментарием для управления капризным телом примата.
Отметим, что мозг, изготовленный для человека, был выдержан в строгой стилистике.
Без излишеств.
Без инфракрасного зрения, без электрорецепции или других редких опций.
Увы! Такие «тузы» сдаются только любимчикам эволюции, в число которых люди явно не входят. Более того, эти бонусы закладываются в геном изначально, а по «ходу» не вставляются.
Хотя, нет. Один подарочек ему достался.
Не забываем, что наша тварь была снабжена недурным генетическим бонусом — камнем в лапе, позволившим ему приписаться к цеху животных-инструменталистов.
Да, этот подарок позволял homo чувствовать себя почти равным выдре и бобру. (Но вот с шершнем конкурировать талантами было уже сложновато.)
Тут тоже все понятно.
Homo — организм рядовой, короткоживущий, с важной, но не чрезвычайной функцией.
Не следует забывать и о пищевой роли человека. Странно было бы ювелирничать и снабжать эту кормовую базу саблезубцев уникальными свойствами.
Напомню, что тогда в моде были ленивые хищники, вроде динофелиса и махайрода. Им было неохота гоняться за злыми и проворными. Требовалась, пусть и тошнотворная, но легкая добыча. В этом смысле слова человек был незаменим.
Так что, строя мозг в черепе падальщика, эволюция даже не вспотела. И все равно получилось неплохо.
Этот головной «сморчок» обеспечивал способность хватать, скалиться, размножаться и пожирать все, что попадалось на глаза.
Что, собственно, и требовалось для вступления в должность.
Никаких «думать» этим мозгом не предполагалось. Ни такой функции, ни такой потребности в миоцене попросту не было.
Короче говоря, из 85 миллиардов нейронов человеческого мозга 72 миллиарда — это тот самый ствол и его большой «обвес». Они управляют физиологией, моторикой и базовыми рефлексами. А также болью и сном.
Ни в каких рассудочных или мыслительных процессах эти залежи, разумеется, вообще не участвуют.
Они выше этих мелочей.
О да, конечно, в них размещены механизмы реакций, ориентировки, принятия решений, памяти, рефлексов общения и агрессий. Но в этом наборе нет ничего чрезвычайного. Или «умственного».
Это «прожиточный минимум» вообще любого организма, начиная с метасприггин и других героинь войн палеозоя.
Так что 72 миллиарда нейронов вычеркиваются из темы «рассудка» без всяких разговоров.
Остается кора головного мозга с ее 13 миллиардами. Конечно, она моложе подкорковых пластов, но и ее трудно назвать обновкой.
Мозг человека решил приодеться в кору задолго до появления языка, рассудка или других «умственных» забав.
Зачем кора понадобилась?
Объясняю.
Организм — потомок пургатория получался нелепым и болезненным. И очень сложным в управлении.
А должность съедобного падальщика, которую ему предстояло занять, была крайне ответственной.
Поэтому, в придачу к базовым функциям потребовалась и масса дополнительных. Но в глубинных слоях все уже было битком набито. Даже, к примеру, крохотный регулятор слюнотворения там присунуть было уже некуда.
А помимо него нужно было обеспечить еще примерно 300 различных умений нового животного.
Для этого требовалась дополнительная нейронная масса.
К сожалению, праздношатающейся массы нейронов, готовой послужить для какой-нибудь внезапной потребности или развлекухи, попросту не существует. Как и нейронов «двойного действия».
Все надо формировать и выращивать. Специально под каждую функцию.
Постепенно и только по мере надобности.
Т.н. цереброгенез — это рынок, существующий по простому принципу: хочешь новую функцию — давай нейроны.
Хочешь сложную функцию — давай много нейронов.
Нет нейронов — нет функции.
Так что во втором акте комедии возникла проблема размещения новых свойств. Началось последнее наращивание мозгового субстрата.
Объем черепа увеличивать было нельзя. Он и так был предельным для прохождения через родовые пути самки.
Посему хитрая эволюция взрельефила поверхность полушарий. Это был ловкий ход. За счет воздымающихся извилин и глубоких борозд меж ними, площадь коры утроилась.
При таком раскладе эти (примерно) 300 новых физиологических и моторных потребностей тоже были обеспечены нейронной массой. В результате все разместилось. Разумеется, впритык, но череп не лопнул.
Отметим, что эти новации тоже не имели ни малейшего отношения к рассудочной деятельности.
В ней не было ни малейшей потребности. Род и так был обеспечен всем необходимым для выживания.
Наконец построение мозга младшего падальщика было полностью завершено. Объект сдан и принят в эксплуатацию.
Человек смог приступить к переработке скоплений мертвечины. А все свободное от работы время он посвящал промискуитету.
Вероятно, этот период в полтора миллиона лет был самым счастливым во всей истории человечества. Возможно, это и был тот самый Эдем, первичный рай, который имеет в виду религия.
Конечно, и homo периодически попадал на чей-нибудь зубок. Но такие события были в порядке вещей и трагически не воспринимались. Тем более что с барского стола саблезубцев всегда что-нибудь перепадало родным и близким покойного.
По крайней мере, никаких попыток сменить работу человек не делал. Как и не стремился к повышению по службе.
Его все устраивало.
И ничего не интересовало.
Что, на первый взгляд, несколько странно.
Допустим, что некоторые доли тогдашнего мозга были чуть беднее, чем у мозга современного нам. Это вполне возможно.
Но даже их обеднённого варианта было бы достаточно, чтобы подметить силу кислот, горючесть нефти или ковкость золота.
Подмечание неизбежно повлекло бы использование. Возможно, поначалу корявое, но неотвратимо прогрессирующее.
Однако этого не произошло в течение необъяснимо долгого времени.
Напомню, что мир плиоцена-плейстоцена на каждом шагу предлагал сырье для любых поделок и технологий.
В наличии, прямо под ногами, имелись ковкие железные метеориты, жильное золото, висмут, ртуть и алюмосиликаты.
Геологические обнажения (обрывы) были битком набиты углем, белемнитами и огромными зубами мегалодонов.
Пещеры ломились от сталактитов, кристаллов и руд, а кратеры — от наплавов меди, железа, свинца, стекла, асфальта и серы.
Из разломов пёрли газы, нефти, кислоты и кипятки.
Леса предлагали смолы, воск, масла, различные клеи и каучук, а трупы животных — нервные и сухожильные волокна, кожу и волосы.
Существо, способное построить простейшую причинно-следственную связь, неизбежно «зацепилось» бы хоть за одну из этих радостей.
Одна потянула бы другую, и наша тварь перешла бы с орбиты звериных представлений на чуть более сложные.
Следующий шаг — ремесла, затем открытие артелей.
А через пару тысячелетий homo мог бы гонять до ближайшей падали на «Порше».
Возможности веществ и жидкостей были очевидны. Чтобы воспользоваться ими, требовалась только способность построить самую простую логическую цепочку.
И любопытство, которое, как двигатель, могло бы толкать мысль по цепочке выводов.
Но!
В течение миллионов лет по минералам и металлам скользил безразличный взгляд стайного трупоеда. Он ничего не замечал.
Он бубнил, стискивая камень, который геном прилепил к его лапе. Ему не было дела до стекла и нефти. На выходы жильного золота он валил экскременты, а на метеоритах дербанил падаль.
Эта невероятно долгая слепота, на первый взгляд, не имеет никакого объяснения.
Может возникнуть иллюзия, что «тот мозг» не имел ничего общего с мозгом современного человека. Но это не так.
Два миллиона лет не внесли в полушария никаких конструкционных изменений.
Произошли лишь небольшие размерные увеличения некоторых областей.
Но! Принцип работы нейронов, их связей, реакций и рефлексов в плейстоцене был точно таким же, как и сегодня.
Эволюционная история homo не оставляет никаких сомнений в том, что полушария Э. Шредингера — прямое продолжение полушарий стайного плиоценового трупоеда.
Повторяю, возможно, кора той эпохи и не обладала всеми размерными характеристиками коры сегодняшней.
Но от нее никто и не требует пониманий волновой функции.
Речь идет о хотя бы лопате.
Увы. Полностью сформированный мозг не был способен решить ни единой рассудочной или интеллектуальной задачи.
Да он и не пытался этого делать.
Не потому, что он был плох или дефектен. Просто предназначение этого органа было совсем другим.
Третий акт комедии начался вполне идиллически.
Миллион лет человек отлично выполнял свою работу, но к исходу плейстоцена свершился конфуз.
В скошенный лоб homo постучался рассудок. Он не был желанным гостем.
Рассудок потребовал пять миллиардов нейронов, бокал ликвора и теплый уголок, желательно в самом престижном районе мозга.
Разумеется, в размещении ему было отказано. Ни лишних нейронов, ни места в черепе уже не было. Все сформировалось, а разращиваться было некуда, т.к «череп не резиновый».
Рассудок, придя самым последним, банально опоздал на дележку жилплощади и ресурсов.
Достаться ему ничего и не могло.
М-да.
Жертвовать зрением или работой почек ради развития причинно-следственных связей, мозг, разумеется, не стал.
Но рассудок продолжал стучаться.
Дело в том, что мир трагически менялся.
Погода портилась. Очередное оледенение покончило с изобилием как трупов, так и съедобных насекомых.
Оставшись без работы, homo принялся вымирать.
Возможность примитивного изобретательства была для него последней надеждой выжить. А такое мог обеспечить только рассудок.
Израсходовав весь запас корректных спасений — эволюция дала ему этот рискованный шанс.
Конечно, так поступать не следовало. Но никому не приходило в голову, что возможность связать две палки закончится Бухенвальдом.
Использовав «отходы мозгового производства», эволюция таки пристроила в кору полушарий расширенную способность фиксировать взаимосвязи вещей и явлений.
Т.е. возможность добавлять звенья в цепочки ассоциаций.
Особо изобретать ничего не пришлось. Достаточно было сдуть пыль с еще одного завалящего гена и ввернуть его в оборот.
Войти с помощью соц. сетей: