О требовательности Рихтера, музыкальной жизни в СССР и Франции, а также о том, можно ли нарисовать симфонию

Я часто работаю под классическую музыку — в Париже, например, полюбил местное радио Classique. Правда, мне не нравится, что они дают в эфир фрагменты сочинений — например, вторая часть Четвертой симфонии Брамса и т. д. Это вообще свойство французское: они как-то не в целом рассматривают произведение искусства, а фрагментами отдельными. И еще странно, что французской музыки здесь звучит совсем немного, самые исполняемые композиторы — это Дворжак и Чайковский, которого они обязательно называют полностью: Петр Ильич Чайковский. Вообще-то отчества здесь практически никогда не употребляются, но для Чайковского делают исключение.

Музыка — это замечательный фон для работы. У каждого композитора есть свой ритм, и для меня важно, чтобы этот музыкальный ритм совпадал с моим внутренним ритмом. Скажем, Бах и Шуберт всегда замечательно попадали в мой ритм, под них можно было работать целый день. А вот с Бетховеном было трудно, как-то мы не соответствовали с ним друг другу. Хотя сейчас на старости лет Бетховен как раз хорошо идет — видимо, изменилось сознание, изменились мои музыкальные потребности.

Но музыка — это не только фон, иногда она становится фундаментом для некоего творческого диалога. Я еще в художественной школе старался нарисовать первую «Симфонию» Андрея Белого — это, конечно, не музыка, но очень музыкальная поэма. А потом, услышав впервые в жизни Первую симфонию Шостаковича, мгновенно попробовал зарисовать и ее. Это произошло в квартире моего приятеля, с которым я вместе учился, — у него дома были пластинки музыкальные. И вот там была в числе прочего запись Первой симфонии Шостаковича, которая стала потрясающим впечатлением на всю жизнь. Впоследствии я не пропускал ни один концерт с музыкой Шостаковича — меня интересовало и его симфоническое творчество, и квартеты, и песни. Я бы даже сказал, что он был моим кумиром, — все, что он говорил и делал, я старался повторить, но своими средствами, визуальными. Кстати, на недавней выставке в «Ельцин-центре» в Екатеринбурге экспонировалась моя работа, которая так и называется: «Шостакович». Это была попытка сделать его портрет — один из чудом сохранившихся набросков. Вообще, их было очень много, но поскольку портрет так и не получился, я в какой-то момент все уничтожил. А этот остался.

В целом же я до сих пор помню, как первый раз попал в Большой зал консерватории — это был 1945 год, мне было 12 лет. Был концерт — Пятая симфония Бетховена и «Ракоци-марш» Берлиоза, меня просто ошеломила эта музыка. И одновременно мы с мамой ходили в филиал Большого театра, там были постановки классической оперы — «Севильский цирюльник», «Псковитянка» и «Царская невеста» Римского-Корсакова, «Фауст» Гуно, «Риголетто» Верди… Правда, довольно быстро выяснилось, что опера все-таки более далекое для меня искусство — да, это тоже замечательно и интересно, но симфоническая музыка мне ближе. И с 1947–1948 года я уже стал сам покупать билеты в консерваторию, а также абонементы в Большой зал и Малый.

К сожалению, здесь, во Франции, почти не получается ходить на концерты — да и концертных залов до недавнего времени тут и не было особо… И по радио, как я уже говорил, французская музыка звучит редко — именно поэтому у меня не было каких-то особых музыкальных открытий после переезда в Париж. Импрессионистов, Дебюсси и Равеля, я знал и любил и раньше. А таких композиторов, как Пуленк, Онеггер, Булез, Мессиан, их тут почти не слышно. В основном одна «Кармен» с утра до вечера и еще «Болеро» Равеля. Замечательные произведения, но сколько можно?

Что до музыки второй половины XX века, то, конечно, наш круг неофициальных художников в СССР пересекался с кругом неофициальных композиторов — я был знаком и с Губайдулиной, и с Эдисоном Денисовым, и со Шнитке тоже, хотя и не так близко. Притом что он как раз мне был ближе других, потому что, по ощущению, шел прямо от Шостаковича. Но в целом мы чаще общались с джазовыми музыкантами — было, например, такое трио Ганелина, очень успешное и популярное в свое время. Со всеми тремя его участниками у меня были приятельские отношения, а с Володей Тарасовым даже дружеские — они и сегодня остались дружескими. Но при этом все-таки ежедневная потребность у меня была и есть именно в классической музыке. И должен признаться, что в художественном плане композиторы-современники не были мне так близки, как тот же Шостакович. Хотя бывают и исключения — мне, например, очень интересен Володя Мартынов, его «Плач Иеремии» — замечательная вещь.

Плюс я должен сказать, что, конечно, у меня были любимые исполнители — Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Ростропович. Мой учитель, прекрасный художник Роберт Фальк, по образованию был пианистом — у него всегда был инструмент, он каждый день играл на фортепиано. И однажды он сводил меня на концерт Рихтера и познакомил с ним. Это тоже было сильнейшее впечатление. Я помню, после концерта Рихтер был окружен поклонниками и поклонницами, все восхищались, а он был недоволен — говорил, что первое отделение вроде получилось неплохо, а второе — неудачно. У него спросили: почему неудачно-то? А он ответил: как-то все звучало бездыханно…

Кстати, это был не единственный раз, когда Рихтер так относился к собственной работе. Я недавно слышал запись разговора с ним про Тройной концерт Бетховена, который они играли вместе с Ойстрахом и Ростроповичем, а дирижировал фон Караян. Так он считал, оказывается, что неудачно исполнили концерт! Мол, Ростропович и Караян тянули одеяло на себя, не было стройности звучания, и только Ойстрах был на высоте. А для меня именно это исполнение когда-то наконец открыло Бетховена. Помните, я говорил, что этот композитор для меня долго оставался чужим? Да, это правда, весь этот героизм его как-то мешал мне… А когда я услышал Тройной концерт, то полюбил его, и сейчас мне Бетховен понятен и нужен.

Из классиков, пожалуй, у меня до сих пор с Дворжаком не сложились отношения, хоть его и исполняют тут в Париже непрерывно. А что касается любимых произведений — ну конечно, для начала я назову Шостаковича: Первая симфония, Четвертая, Восьмая, Десятая, концерты фортепианные и скрипичные, квартеты. Потом Малера — кстати, когда самого Шостаковича спросили, какую музыку он бы взял с собой на необитаемый остров, он ответил: все симфонии Малера. У меня то же самое, а финал Четвертой Малера — просто из самых любимых моментов в музыке.

Затем тот самый Тройной концерт Бетховена — в конкретном исполнении: Рихтер, Ростропович, Ойстрах, Караян. Второй концерт Рахманинова, Первый Чайковского, «Болеро» Равеля — и вот еще «Carmina Burana» Карла Орфа очень сильное впечатление произвела.