Ночная Земля

Радость Заката познакомила нас. В одиночестве зашел я далеко от дома, часто останавливаясь, чтобы во всех подробностях разглядеть, как созидаются бастионы Вечера, и прочувствовать драгоценную и удивительную пору сумерек.

Остановившись в последний раз, я готов был раствориться в торжественной радости и величии созидающейся ночи; и даже рассмеялся в своем одиночестве посреди легшего на мир полумрака. О! На смех мой прозвучал ответ из-за обступивших сельскую дорогу деревьев, словно бы кто-то с радостным пониманием сказал: «И ты такой же, как я!» – и я вновь рассмеялся в сердце своем, поскольку не мог поверить в то, что на мой смех отзывается человеческое существо, а не милый дух, подслушавший мое настроение.

Но девушка заговорила снова, назвав меня по имени; я подошел к обочине дороги, чтобы посмотреть, не знакомы ли мы, и понял, что имею дело с леди, чья краса была знаменита во всем графстве Кентском. Мирдат Прекрасная была моей соседкой, так как поместье ее опекуна граничило с моим.

Тем не менее до того дня я не встречался с Мирдат, так как часто и надолго уезжал за границу или погружался в свои дела, – ученые занятия и физические упражнения забирали все мое время, и я знал о соседке лишь то, что изредка доносили до меня слухи, но был этим доволен.

Внимательно вглядываясь во мрак, я немедленно остановился и, взяв шляпу в руки, ответил на вежливое приветствие со всей любезностью; ибо верными оказались слухи, утверждавшие, что не было равных среди красавиц нашей страны той Деве, которая теперь обменивалась со мной милыми шутками, называя себя моей родственницей и кузиной, что было в известной степени верно.

Действительно, она не церемонилась, прямо и честно величала меня детским именем и, одарив меня смехом, велела называть ее Мирдат. Она пригласила меня к себе за зеленую изгородь – через брешь, которой пользовалась тайно, когда вместе со своей служанкой без разрешения отлучалась на деревенские развлечения в сельской одежде… хотя едва ли могла кого-нибудь обмануть этим.

Перейдя за изгородь, я встал рядом с ней и увидел, что она действительно высока ростом, как мне сперва показалось. Только я оказался на голову выше. И она пригласила меня проводить ее до дома, чтобы я мог выразить ее опекуну свое сожаление о том, что так долго пренебрегал его обществом; и глаза ее шаловливо искрились, когда она корила меня за мою забывчивость.

Только вдруг Мирдат притихла и, приложив палец к устам, велела мне замолчать, потому что в лесу справа от нас послышались какие-то звуки, зашелестели листья – и сухой сук громким тоскливым треском разорвал тишину.

Из леса навстречу нам выбежали трое мужланов, но я громким голосом велел им убираться, а в противном случае пенять на себя; левой рукой отодвинул Деву назад и приготовил дубовый посох. Трое мерзавцев не ответили мне даже словом. Едва заметив, как блеснули ножи, я с отвагой и пылом ринулся в атаку, а позади меня запел звонкий и нежный серебряный свисток – им Дева призывала своих псов, сигнал этот также должен был вызвать слуг из дома.

В сей помощи не было особой нужды: хотя нам грозила нешуточная опасность, я горел желанием продемонстрировать свою силу милой кузине. Резко шагнув вперед, я ударил концом посоха левого противника так, что он упал замертво. После этого я со всей силой обрушил свою дубинку на голову второго и, безусловно, разбил ее, потому что злодей немедленно свалился на землю; третьего я встретил кулаком, и ему также не потребовалось второго удара, поскольку он мгновенно присоединился к сотоварищам. Словом, драка закончилась, еще даже не начавшись, и я с гордостью заметил восторг, промелькнувший в глазах леди Мирдат, прятавшейся в сумраке тихого вечера.

Но времени на разговоры у нас не осталось; к нам уже мчались три выпущенные по свистку огромные, приученные к кабаньей охоте собаки. Дева едва успела отозвать этих чудищ от меня, а потом уже мне пришлось спасать от них распростертых на земле людей, иначе псы могли растерзать их в клочья. Тут послышались крики, вокруг замерцали огни фонарей в руках прибежавших с дубинками челядинцев. Не зная, как отнестись ко мне, они – как и псы – сперва растерялись, но, увидев шевелившихся на земле грубиянов и узнав мое имя, посмотрели на меня иными глазами и постарались соблюдать дистанцию – со всяческими проявлениями уважения.

Слуги спросили меня, как следует поступить с бандитами, заметив, что те приходят в себя. Я уладил дело, наделив слуг некоторым количеством серебра, и весьма крепкое воздаяние ожидало мерзавцев, чьи крики еще долгое время доносились до наших ушей после того, как мы направились к дому.

В Холле кузина проводила меня к своему опекуну, сэру Альфреду Джарвису, человеку немолодому и достопочтенному, моему старому знакомому и соседу.

Не смущаясь моим присутствием и соблюдая мудрую меру в словах, она похвалила меня, и старик-опекун поблагодарил меня самым любезным образом и пригласил не забывать его дом.

Так я остался у них на весь вечер и отобедал, а после мы с леди Мирдат опять вышли в окружавшие дом земли, и она проявила ко мне больше дружелюбия, чем любая из знакомых мне женщин… мне казалось, что мы были знакомы всегда.

Чувство это гнездилось в сердце моем. Получалось, что каждый из нас знал все манеры и обороты речи другого; то и дело с непременным восторгом мы обнаруживали нечто общее между нами – но без удивления, столь естественными оказывались наши открытия.

Весь тот милый вечер леди Мирдат с удовольствием вспоминала о том, как легко я расправился с тремя мерзавцами. Она спросила меня, действительно ли я настолько силен, и со смехом, столь естественным для юной гордости, вдруг прикоснулась к моей руке, чтобы самой ощутить мою силу. И, ощутив могучие мышцы, тут же опустила ладонь с легким вздохом удивления. А потом примолкла и как бы задумалась, но более не отходила от меня.

Но если сама леди Мирдат восхищалась моей силой, то я дивился ее красой, которую лишь усугубили отблески свечей за вечерней трапезой. Теперь грядущие дни сулили мне новые восторги, и было мне радостно видеть ее веселье перед ликами Тайны Вечера, Величия Ночи и Ликования Зари.

И вот однажды, в тот навсегда памятный мне вечер, когда мы бродили по саду, она было начала – почти не задумавшись – говорить, что нам выпала воистину волшебная ночь, и осеклась, опасаясь, что я не пойму ее, однако, обратившись к знакомым краям душевных восторгов, я ответил ей – ровно и невозмутимо, – что такими ночами из земли встают Башни Мечтаний и сами кости мои говорят, что в эту ночь можно найти Могилу великана, или дерево, на коре которого нарисован огромный лик, или… Тут я остановился на месте, потому что она впилась в мою руку трепещущими пальцами. Однако когда я спросил, что тревожит ее, леди Мирдат еле слышным голосом попросила меня продолжать. Еще ничего не понимая, я сказал, что намеревался описать ей Лунный Сад, мою давнишнюю и счастливую выдумку.

Когда я поведал о нем, леди Мирдат чуть вскрикнула и, заставив меня повернуться лицом к себе, принялась расспрашивать; я отвечал ей с истинной откровенностью, потому что вдруг понял, что и она тоже знает о Саде. И действительно, она сказала мне, что не могла представить, что кто-либо кроме нее самой знает об этих милых краях мечты и фантазии.

«Воистину это чудо, истинное чудо!» – повторяла она снова и снова, уже не удивляясь тому, что ощутила потребность заговорить со мной в вечер нашей первой встречи возле дороги, хотя, конечно, и прежде знала о нашем родстве, нередко видела меня верхом и интересовалась мной, быть может, даже чуточку досадуя из-за того, что я так мало интересовался леди Мирдат Прекрасной. Но я был занят иными делами. И все же было бы лучше, если бы мы встретились раньше.

Не думайте только, что я не был взволнован тем, что, как оказалось, мы оба знали о крае, который я считал известным лишь мне самому. Однако понемногу выяснилось, что в моих фантазиях было много такого, что не было ей известно. Находилось и знакомое только ей и ничего не говорившее мне. И хотя это вселило в нас некоторые сожаления, время от времени кто-нибудь из нас начинал новый рассказ, который другой мог докончить, к общему счастью и удивлению. Так мы гуляли и говорили – шел час за часом, и время пролетало незаметно, покоряясь нежной дружбе. Я позабыл обо всем, когда вдруг поднялся шум, послышались крики мужчин и лай псов, засветились фонари; я не знал, что и думать. Наконец с милой и удивительной улыбкой леди Мирдат заметила, что мы провели много часов, углубившись в разговор, так что опекун ее, не забывший о трех разбойниках, приказал своим людям отыскать нас, все это время пребывавших в счастливом забвении.

Тут мы направились к дому, держа путь на огни, но псы нашли нас прежде, чем мы добрались до дома; они уже привыкли ко мне и запрыгали вокруг нас с дружелюбным лаем, так что через минуту нас отыскали и слуги, тут же повернувшие назад, чтобы сообщить сэру Джарвису о том, что все в порядке. Таким было наше знакомство и начало моей любви к Мирдат Прекрасной. После того времени, вечер за вечером, выходил я на тихую сельскую дорогу, которая вела от моего поместья к поместью сэра Джарвиса. И всегда входил в парк через брешь в изгороди, и часто находил леди Мирдат прогуливающейся в этой части леса. Но теперь ее всегда окружали огромные псы, потому что я умолял, дабы Мирдат не забывала о них своей безопасности ради, и она стремилась радовать меня, но тем не менее не могла удержаться от противоречий и старалась раздразнить меня, словно бы стремясь определить, что я могу стерпеть и насколько она может разгневать меня.

Я хорошо помню, как однажды вечером, подходя к заветной бреши, увидел двух служанок, только что появившихся из леса сэра Джарвиса; они не стоили моего внимания, и я бы прошел на земли поместья, как делал обычно, однако они миновали меня со слишком изысканным для грубых девок поклоном. Я немедленно задумался, решил рассмотреть их поближе и немедленно обнаружил, что одна из них – ростом повыше – оказалась леди Мирдат. Впрочем, уверенности я не испытывал – потому что в ответ на мой вопрос она лишь потупилась и отвечала новым поклоном. Не без удивления, но зная нрав леди Мирдат, я последовал за женщинами. Они отправились прочь быстро и уверенно, словно бы спасаясь от какого насильника (хорошо, что они опасались оставаться одни в лесу), к деревенской лужайке, где вовсю шли танцы, горели факелы, пела волынка бродячего музыканта и обильно лился эль. Пара девиц немедленно вступила в круг; танцевали они увлеченно, но только друг с другом и старались держаться подальше от факелов. Убедившись в том, что передо мною леди Мирдат и ее служанка, я воспользовался случаем и, когда вихрь танца принес их ко мне, подошел к ним, чтобы пригласить на танец высокую; однако она ответила отказом, потому что, мол, уже обещала его рослому фермеру, и немедленно подала ему свою руку – и тут же была наказана за свой каприз тем, что ей пришлось старательно прятать свои изящные ноги от его грубых башмаков; она весьма обрадовалась концу танца.

Тут я наконец убедился в том, что передо мной действительно Мирдат Прекрасная, невзирая на маскарад, деревенскую одежду и неуклюжую обувь. Я подошел к ней, окликнул по имени и назвался, а потом простыми словами велел ей оставить глупую выходку, пообещав проводить домой. Однако она топнула ногой, и отвернулась от меня, и вновь отправилась танцевать с увальнем, ну а вытерпев еще одну пляску с ним, попросила его проводить себя через лес, против чего он вовсе не возражал.

Тут к нему подошел и приятель. Едва оставив свет факела, грубые деревенские мужланы, не знавшие, кого провожают, принялись обнимать девиц. Леди Мирдат, не способная более терпеть подобное обхождение, вскрикнула от страха и отвращения, ударив по грубой руке, которая обнимала ее, – ударила так сильно, что мужлан на мгновение выпустил ее с грубыми словами. А потом подступил к ней снова, схватил, чтобы поцеловать, а она с предельным презрением в отчаянии принялась колотить его по лицу ладонями – безуспешно, но я был уже рядом с ними. Тут она громко выкрикнула мое имя, я поймал бедного дурня и ударил его, но не так, чтобы нанести увечье, а просто чтобы он надолго запомнил меня, а потом отбросил его на обочину. Второй мужлан, едва услыхав мое имя, выпустил уже уставшую противиться служанку и бежал со всех ног. Воистину, сила моя была известна в нашем краю.

Тогда я в гневе схватил Мирдат Прекрасную за плечи и крепко встряхнул ее. А потом послал служанку вперед, и она, не получив другого приказа от своей госпожи, отправилась перед нами; так мы дошли наконец до бреши в изгороди. Мирдат молча шла рядом со мной, словно бы испытывая удовольствие от моей близости. Я провел ее через брешь и проводил до Холла, и мы распрощались у боковой двери, от которой у нее был ключ. Она пожелала мне доброй ночи самым спокойным голосом, хотя явно не торопилась расстаться со мной.

Когда на следующий день я встретил ее в парке, она вела себя ровно и приветливо. Потом, в сумерках, оставшись с ней в одиночестве, я спросил, почему она все время дразнит меня – когда я хочу находиться рядом с ней, она отвергает мое общество. С милой и обаятельной кротостью она, конечно, поняла, что я прошу мира, вынесла свою арфу и заиграла мне на ней чудесные старинные мелодии наших детских дней. Так окрепла и возвысилась моя любовь к ней. В ту ночь Мирдат проводила меня до бреши в изгороди; за ней следовали три огромных пса, которые должны были потом проводить ее до дома. И все же я последовал за ними весьма бесшумно, пока не убедился в том, что она целой и невредимой вошла в Холл, – ведь я не мог бросить ее одну вечером, хотя она и думала, что я нахожусь уже далеко на сельской дороге. Псы время от времени поодиночке отбегали ко мне и дружелюбно тыкались в меня носом; я тихо отсылал их назад, а она ничего не замечала, потому что, возвращаясь домой, пела любовную песню. Любит она меня или нет, тогда я сказать не мог, хотя Мирдат обнаруживала явную привязанность ко мне. Но на следующий вечер я пораньше отправился к бреши, и… О! Возле нее находился хорошо одетый мужчина, внешность которого выдавала его принадлежность к королевскому двору. Когда я приблизился, он не позволил мне пройти, но оставался на месте и надменно смотрел на меня, поэтому я протянул руку и отстранил его с пути.

Леди Мирдат обратилась ко мне с горькими словами, которые причинили мне предельную боль и вызвали удивление, потому что я сразу понял, что она не испытывает истинной любви ко мне, иначе никогда бы не попыталась осрамить меня перед незнакомцем… назвать неловким и грубым в присутствии того невысокого мужчины. Словом, вы отлично понимаете, как я чувствовал себя в то мгновение.

Пусть я и видел некую справедливость в словах леди Мирдат, но незнакомец мог бы вести себя повежливей, да и незачем было Мирдат Прекрасной позорить своего истинного друга и кузена перед чужаком. Однако я не стал возражать и, низко поклонившись леди Мирдат, слегка склонился перед мужчиной и принес извинения, поскольку он не был силен или велик ростом и мне следовало с самого начала проявить любезность к нему.

Так, установив справедливость в своем собственном понимании, я повернулся и направился прочь, оставив их.

В тот день я отшагал, наверно, миль двадцать, прежде чем вернулся в свой дом, и не было мне покоя ни в ту ночь, ни в следующую, потому что я успел смертельно влюбиться в Мирдат Прекрасную всей душой, сердцем и телом… жуткая потеря внезапно поразила меня.

Целую неделю я отправлялся гулять в другую сторону, но спустя семь дней не мог более оставаться вдали от моей дамы. И воистину, я увидел все, что может причинить мужчине великую боль и повергнуть его в ревность. Едва приблизившись к бреши, я увидел возле нее на опушке леса Мирдат, а сопровождал ее тот же самый хорошо одетый придворный, и она позволяла ему обнимать ее за талию; я сразу понял, что они любовники, потому что у леди Мирдат не было братьев и молодых родственников.

Увидев меня на дороге, леди Мирдат на мгновение устыдилась, сняла с себя руку любовника и поклонилась мне, чуточку переменившись в лице, и я отвечал ей весьма низким поклоном, но – ведь я был тогда столь молод – прошел мимо них, и сердце омертвело в моей груди. Оглянувшись, я увидел, как любовник приблизился к ней и вновь обнял ее; вместе, наверно, они следили за мной, и я отправился прочь, окаменев от отчаяния, но более не оглянулся.

После этого я целый месяц не ходил к бреши, но сердце мое жгла любовь, и гордость моя была задета; ибо несправедливо обошлась со мной леди Мирдат. И все же весь тот месяц любовь расцветала в моем сердце, неторопливо приобретая сладость, нежность и понимание, которых не было во мне прежде. Истинно скажу: Любовь и Боль создают характер мужчины.

К концу этого срока я нашел в себе силы жить дальше и начал вновь совершать прогулки мимо бреши, но Мирдат Прекрасная более не встречалась мне; впрочем, однажды вечером мне показалось, что она неподалеку, потому что один из ее огромных псов выскочил на дорогу из леса, чтобы обнюхать меня самым дружелюбным образом – собаки обычно дружат со мной.

И когда пес оставил меня, я долго прождал возле бреши, но так и не заметил Мирдат, а посему последовал дальше – с тяжестью в душе, но без горечи, потому что понимание начинало медленно созревать в моем сердце.

Миновали еще две томительные и одинокие недели, и я пожалел, что познакомился с прекрасной Девой. По истечении этого срока я решился войти в брешь и приблизиться к дому, чтобы хотя бы издали увидеть ее. Словом, однажды вечером я оставил свои владения, подошел к бреши и вступил на земли поместья – и вскоре уже шел по садам, окружавшим Холл. Когда я пришел к ее дому, то увидел множество фонарей и факелов, огромное общество нарядных, танцующих людей… Я понял, что здесь идет какой-то праздник. Тотчас ужас овладел моим сердцем: я решил, что вижу свадебный танец леди Мирдат; впрочем, глупо было даже думать об этом, потому что я, конечно, заранее услыхал бы о предстоящем браке… Тут я немедленно вспомнил, что в тот день ей исполнялся двадцать один год и кончался срок опеки над ней, что и отмечалось таким праздником.

Весел и ярок был он для взгляда, только одинокое сердце мое отягощалось томлением. Собралось огромное и радостное общество, и огни в изобилии блистали на деревьях. Огромный стол с угощением на серебре и хрустале, большие фонари из бронзы и серебра выстроились вдоль лужайки, а на противоположной стороне ее танцевали. И вот из танца вышла леди Мирдат – в весьма очаровательном платье, но, на мой взгляд, чуточку побледневшая за прошедшее время. И она направилась к месту отдыха, и буквально в мгновение ока дюжина юношей из знатных местных фамилий оказались возле нее; они занимали ее разговорами и шутками, стараясь добиться внимания. Она была очаровательна, но я видел, что ей кого-то не хватает. Мирдат действительно слегка побледнела; как я уже сказал, она все время оглядывалась, словно бы разыскивая кого-то взглядом вне кружка, собравшегося вокруг нее, и тут я сразу понял: ее любовника нет рядом, и сердце леди Мирдат тоскует. Но почему его нет здесь? И я решил, что этого негодяя наверняка отозвали ко двору.

Наблюдая за собравшимися вокруг нее молодыми людьми, я пылал жаром свирепой и ничтожной ревности и готов был уже шагнуть вперед, схватить ее за руки и увлечь за собой в те леса, где бродили мы в прежние дни, когда мне казалось, что она готова полюбить меня. Но что толку в том? Ведь ее сердцем владели не эти юноши… Я следил за ней с ревностью и тоской, зная, что возлюбленным Мирдат был тот невысокий придворный.

И я вновь ушел, и не подходил к бреши целых три месяца, потому что не мог более переносить боль потери; наконец эта мука сама начала толкать меня на дорогу, ибо оставаться дома стало более горькой болью. Словом, однажды вечером я оказался возле бреши, мучительно вглядываясь в поляну, лежавшую между изгородью и лесами; и было это место для меня словно бы свято, ведь именно здесь я впервые увидел Мирдат Прекрасную – и влюбился в нее в тот же самый вечер.

Долго стоял я у бреши и ждал, ждал и ждал – безо всякой надежды. И тут вдруг кто-то оказался возле меня, мягко ткнувшись в бедро; поглядев вниз, я увидел одного из ее псов, и сердце мое заколотилось: моя дама была совсем близко. Я ждал, безмолвный и внимательный, с бешено бьющимся сердцем. Наконец среди деревьев послышалась негромкая песня о разбитой любви, и пела ее Мирдат, одинокая среди своих огромных псов в темном лесу.

И я внимал ей со странной болью, ведь в голосе Девы слышалось истинное горе, и сердце мое рвалось ей на помощь, но я словно примерз к земле, хотя все существо мое бушевало.

И тут я увидел среди деревьев белую фигурку… Она вскрикнула, а песня прервалась. О! В этот самый миг меня осенила безрассудная надежда. Я бегом бросился к ней навстречу и в мгновение ока оказался перед Мирдат, негромко, но страстно произнося ее имя.

Я приблизился к ней, и ее громадный пес принялся прыгать возле меня, решив, что мы затеяли какую-то игру. Я остановился перед леди Мирдат и протянул к ней руки, не зная, что делать дальше, – это сердце принесло меня к ней, стремясь облегчить ее боль. Она тоже протянула ко мне руки и упала в мои объятия с тихим рыданием, и вдруг чудесный покой охватил меня. А она шевельнулась в моих объятиях и потянулась к моим губам, и я поцеловал ее, истинно женственную, честную и любящую.

Так состоялась наша помолвка – просто и без слов, но нам было довольно ее, хотя любовь и предпочитает избыток.

После она высвободилась, и, взявшись за руки, словно дети, мы пошли через лес к ее дому. Позже я спросил ее о придворном щеголе, и милый смех Мирдат прозвенел посреди молчания леса, но она не ответила мне, только обещала все объяснить, когда мы придем в Холл. И как только мы оказались там, Дева повела меня в огромный зал и отвесила мне поклон – изящный и насмешливый. А потом познакомила меня с некоей молодой леди, сидевшей за шитьем в притворной застенчивости и с шаловливым выражением в глазах. И леди Мирдат, буквально сгибаясь от счастливого хохота, потащила два больших пистолета из стойки с оружием, чтобы я мог вступить в смертный бой с занятой вышивкой леди, которая все это время скрывала свое лицо и задыхалась от смеха.

Но наконец эта леди подняла от вышивки свое озорное лицо, и я увидел черты придворного, которого считал любовником Мирдат.

Леди Мирдат тут же объяснила мне, что мистрис Эдисон, ее ближайшая и сердечная подруга, оделась в костюм придворного, чтобы выиграть пари у одного молодого человека, к которому питала симпатию, и тут я вдруг появился и, ничего толком не разглядев, сразу перешел к грубости, так что у леди Мирдат были все основания для обиды, ибо я без причины толкнул ее подругу. Поэтому они и решили наказать меня и каждый вечер выходили к бреши, изображая любовников, чтобы при своем появлении я получил новые причины для ревности; и это была хорошая месть, потому что я много перестрадал из-за своей ревности.

Но когда я встретил их во второй раз, леди Мирдат уже испытывала сожаление – весьма естественное, – потому что уже знала, что любит меня; как вы помните, она сразу отодвинулась от подруги, ощутив вдруг странное смущение и стремление ко мне. А потом решила продлить наказание за то, что я холодно поклонился и ушел. Вот так все и произошло.

Но все наконец кончилось к вящей радости, и мной овладел безумный восторг, так что я обнял Мирдат, и мы неторопливо и величественно закружили по просторному залу, а мистрис Эдисон насвистывала нам мелодию, что она умела делать весьма искусно – как и многое другое, должен сказать.

А после этой радости один за одним пошли счастливые дни, мы с Мирдат не разлучались и бродили по окрестностям, погружаясь в восторг за восторгом. Тысячи вещей соединяли нас радостью, ведь мы были из тех, кто чтит синеву вечности, густеющую за крылами заката; восторгается орошающей мир неслышимой капелью звездного света, чтит покой пасмурных вечеров, когда Башни Сна окутываются тайной сумерек, и любит величественную зелень ночных лугов под луною, слышит разговор сикомор и берез, и неторопливые речения моря, бормочущего в хорошем настроении, и тихий шелест ночных облаков. И мы оба умели видеть Плясунью Заката, разбрасывающую во весь горизонт свои величественные одеяния, умели слышать и гром, внезапно пробегающий по лику рассвета… Многое мы знали, видели и понимали вместе, осененные предельной Любовью.

И тогда случилось с нами некоторое приключение, едва не закончившееся смертью Мирдат Прекрасной. Однажды, когда мы, как всегда, бродили, словно двое счастливых детей, я обратился к Мирдат и спросил, почему с нами только два из ее псов; она объяснила мне, что третий остался в конуре, потому что болеет.

Но еще не успев договорить, она вскрикнула и показала, и вот я увидел третьего пса, бегущего к нам аллюром, сразу показавшимся мне странным. Тут Мирдат закричала, что пес взбесился, и действительно я заметил, что пасть его покрыта пеной. Зверь немедленно бросился на нас, не издавая ни звука. Я не успел предупредить его нападение. Но, повинуясь своей любви, Мирдат Прекрасная схватила пса, чтобы спасти меня, и крикнула остальных собак. Зверь сразу же укусил ее, когда Мирдат попыталась удержать его. Но я уже схватил его за шею и так встряхнул, что он немедленно умер. Я бросил труп на землю и занялся помощью: надо было высосать яд из раны. И я отсасывал кровь, хотя она и просила меня не делать этого. А потом взял ее на руки и побежал долгой и утомительной дорогой к Холлу, где и прижег рану горячими угольками. Потом пришел доктор; он сказал, что если ей суждено выжить, то лишь благодаря моей заботе. Но это она спасала меня, как вы помните, и я не могу не воздать ей честь.

И Мирдат весьма побледнела, но смеялась над моими страхами и уверяла, что здоровье ее скоро восстановится и раны заживут очень быстро. Однако прошло долгое и горькое время, прежде чем они исцелились и она сделалась прежней. И тогда великая тяжесть свалилась с моего сердца.

Наконец Мирдат вновь обрела силы, и мы назначили день нашей свадьбы. И как прекрасно я помню ее – в подвенечном платье, стройную и чарующую, словно сама любовь на Заре Жизни. И в прекрасных глазах ее светилась нежность, к которой подмешивалась природная шаловливость. О, как ступала она – с изысканной грацией и озорством… и эта россыпь волос, и чарующий рот – дитя и женщина одновременно. Но все эти слова не могут описать красоту моей Единственной.

Так мы поженились.

А потом моя Мирдат, моя красавица, лежала на смертном одре, и не было у меня сил отогнать подступившую смерть. В соседней комнате заплакал ребенок, и писк его вновь пробудил мою Жену к жизни, руки ее порхнули и заметались по покрывалу.

Я склонился к моей Прекрасной и с предельной лаской взял ее ладони. Они страшно дрожали, она глядела на меня, но глаза ее искали кого-то другого.

Тогда я вышел из комнаты и негромко позвал няню, которая принесла дитя, завернутое в белую пеленку. Тут в глазах моей Прекрасной заискрился милый свет, и жестом я приказал няне поднести ребенка поближе.

Руки моей Жены шевельнулись на покрывале, и я понял, что ей хочется прикоснуться к ребенку, и, дав знак няне, взял мое дитя в руки. Няня вышла из комнаты, и мы остались втроем. Я осторожно присел на постель и протянул ребенка моей Прекрасной. Нежная щечка ребенка прикоснулась к белой щеке моей умирающей Жены, но так, чтобы дитя не давило на нее.

И я заметил, что Мирдат, Жена моя, стремится протянуть руки к дитяти, и я приложил руки ребенка к слабым ладоням моей Прекрасной. С предельной осторожностью я держал младенца над Женой, так, чтобы очи моей Умирающей и Единственной заглянули в детские глазки. Через несколько мгновений, которые показались мне вечностью, моя Прекрасная закрыла глаза и затихла. Тогда я унес ребенка к няне, которая стояла за дверью. А потом закрыл створку и вернулся к моей Единственной, чтобы мы провели последние мгновения вместе.

Тихо лежали руки моей Жены, но вдруг они, как будто что-то разыскивая, шевельнулись, и я взял их в свои огромные ладони с предельной заботой, и так прошло немного времени.

А потом глаза ее открылись, спокойные, серые и как будто бы недоумевающие. Голова ее качнулась вбок на подушке, и, когда она увидела меня, боль забвения оставила ее глаза, и Жена посмотрела на меня чуть окрепшим взглядом, чтобы выразить милую ласку и полное понимание.

Я нагнулся над ней, и глаза Мирдат молча сказали, чтобы на оставшиеся нам последние мгновения я взял ее руки в свои. И я тихо опустился на постель и поднял ее с предельной нежностью, и она во внезапном и странном покое приникла к моей груди – потому что Любовь дала мне умение держать ее, подарила моей Прекрасной отдохновение в последние мгновения жизни.

Так мы снова соединились. Любовь словно бы приказала помедлить реявшей над нами смерти, потому что дремотный покой окутал даже мое истерзанное сердце, не знавшее в эти томительные часы ничего, кроме жуткой боли.

И я тихо шептал моей Прекрасной о нашей любви, и глаза ее отвечали… странно прекрасными и жуткими были эти мгновения на грани вечности.

И вдруг моя Прекрасная тихо шепнула. Я осторожно нагнулся, чтобы услышать, тогда моя Единственная вновь шевельнула устами, и я услышал свое любовное имя, которое она дала мне в беспредельно милые месяцы нашей совместной жизни. Тут я вновь заговорил о своей любви, которая продлится и после смерти, и в этот миг свет померк в ее глазах, и моя Прекрасная рассталась с жизнью на моих руках… Моя Прекрасная…