Многие люди боятся остроты перца чили, и это понятно. Тем, кто не привык к этому продукту, его огненный вкус может показаться источником целого спектра крайне неприятных ощущений: во рту словно огонь горит, из глаз рекой текут слезы, прошибает потом, а иногда еще и боль в желудке, а то и вовсе спазмы кишечника. Но есть места, которые я называю «Поясом чили»: он тянется от Мексики (откуда пошло название этого перца), через Перу, страны Карибского бассейна, Северную Африку, Южную Азию, Юго-Восточную Азию, Китай и далее на север до моей родной Кореи. И вот для его жителей невыносима сама идея трапезы, не сопровождаемой несравненным «горячим» восторгом от поедания этого острого перчика.

На самом деле острота чили — это не вкус, а боль. В сущности, тут мы имеем дело со сложнейшим химическим фокусом, придуманным этой ягодой (да, это замаскированная ягода; см. также главу ). Несмотря на жгучую боль, которую он причиняет нам, особенно нашим слизистым оболочкам, капсаицин, основной источник остроты перца чили, в действительности не наносит тканям никакого прямого ущерба. Это химическое вещество просто обманывает наш мозг, заставляя его поверить, будто телу больно. Капсаицин связывается с одним из наших сенсорных рецепторов, которые «позволяют организму обнаруживать сильно повышенную либо пониженную температуру тела, контакты тканей с кислотными или агрессивными веществами и чувство трения любого вида».

Острота перца чили — настолько важный вопрос, что для ее измерения даже разработали специальную шкалу. Называется она шкалой Сковилла — в честь Уилбура Сковилла, американского фармацевта, который в 1912 году предложил эту идею. Для того чтобы измерить остроту перца, изготавливают его экстракт: высушенный образец растворяют в спирте. Затем разбавляют смесь подслащенной водой и предоставляют группе из пяти дегустаторов решать, чувствуется ли острота. Согласно данной системе, если большинство (как минимум трое из пяти) дегустаторов не чувствуют остроты, когда одна часть оцениваемого перца разбавлена, скажем, 10 тысячами частей воды, то он получит по шкале Сковилла 10 тысяч SHU (сокращение от Scoville Heat Unit — единица жгучести Сковилла).

Еще одну шкалу для оценки остроты перца чили — не такую научную и точную, как шкала Сковилла, а скорее интуитивную — разработали в ресторанах, специализирующихся на кухне из «Пояса чили» и работающих в странах с более мягкой местной кухней. Так рестораторы хотели помочь своим клиентам избежать неприятных ощущений из-за слишком острых для них приправ. По этой системе в меню рядом с каждым блюдом помещают картинку с изображением одного, двух или трех перчиков, обозначающих содержание острого перца в блюде.

Один сычуаньский ресторан в Лондоне, куда я однажды зашел со своим другом Дунканом Грином, известным исследователем процессов развития, в начале 2000-х использовал расширенную шкалу: в его меню рядом с блюдами стояло от нуля до пяти изображений перчиков. В большинство сычуаньских блюд перец чили входит в том или ином виде (в свежем, сушеном, молотом, маринованном; его добавляют в форме пасты из бобов с чили и масла с чили). Поэтому в ресторане, по-видимому, решили, что для точного понимания остроты блюд посетителям нужна более детальная шкала, а не обычная, с двумя-тремя перчиками.

Будучи истинным корейцем, я хотел было сразу заказать что-нибудь с пятью перчиками, но взял себя в руки и остановился на варианте помягче, потому что Дункан вряд ли смог бы есть такую острую пищу. А Дункан, хотя его и возбуждал вызов пряных ароматов, перестраховался и заказал себе что-то вообще без значка с перчиком. Я согласился с мудростью этого решения — если случится худшее и все остальные блюда окажутся для него слишком острыми, он хотя бы не уйдет из ресторана голодным.

Но когда нам принесли заказ, Дункан увидел свою тарелку и побледнел. На ней поверх еды рядком лежало пять или шесть жареных сушеных перцев чили размером с мизинец. Совершенно сбитый с толку, он спросил официантку, нет ли тут ошибки. Та ответила, что нет, все как надо. А когда Дункан возразил, что заказывал блюдо без чили, девушка объяснила, что, если рядом с блюдом в меню нет значка, это вовсе не означает, что в нем нет чили. С терпением школьного учителя, пытающегося втолковать что-то особо медленно соображающему ученику, она рассказала, что иконка просто отражает относительную остроту блюда, а не указывает на количество перца, содержащегося в нем.

Смирившись со своей участью, бедняга Дункан просто вытащил перец из тарелки, но некоторые из капсаициноидов уже пропитали еду, и она стала для него слишком острой. Что же касается остальных заказанных нами блюд, то, к чести Дункана, он перепробовал все и сказал, что ему все понравились, хотя он и обливался в процессе слезами и потом.

И все же у этой истории счастливый конец. Со временем Дункан полюбил вкус перца чили и впоследствии много раз возвращался в тот ресторан; в конце концов заведение стало одним из его любимых.

Когда что-то становится повсеместным, оно начинает восприниматься нами как нечто само собой разумеющееся. А когда что-то воспринимается таковым, это уже не оценивают и не считают, как перчики в сычуаньском ресторане из моего рассказа. Превосходным примером такой категории в экономике является неоплачиваемая работа по уходу — как в домохозяйствах, так и в местном сообществе.

Известно, что в самом распространенном показателе объемов экономического производства, валовом внутреннем продукте, учитываются только продукты, которые обмениваются на рынке. ВВП, как любая другая мера в экономике, не идеален, но самая большая проблема состоит в том, что он базируется на в высшей степени «капиталистическом» принципе. Суть этого принципа такова: учитывая, что разные люди оценивают один и тот же продукт по-разному, единственный способ решить, насколько он важен для общества, — это посмотреть на его рыночную цену.

При таком подходе, когда в расчет берутся только продаваемые на рынке виды труда, огромная часть экономической деятельности становится невидимой. В развивающихся странах это также означает, что не учитывается значительная доля продукции сельского хозяйства, ибо многие сельские жители потребляют по меньшей мере некоторую часть того, что производят. Поскольку эта доля продукции сельского хозяйства не обменивается на рынке, она не учитывается в статистике ВВП. То, что рыночная мера объемов производства основана на рыночных операциях, означает — как в богатых, так и в развивающихся странах, — что неоплачиваемая деятельность по уходу, выполняемая на дому либо в местных сообществах, не считается частью национального объема производства. Речь идет о рождении и воспитании детей, воспитательно-образовательной помощи детям, уходе за пожилыми людьми и инвалидами, приготовлении пищи, уборке, стирке и ведении домашнего хозяйства (включая то, что американский социолог Эллисон Дамингер назвала когнитивным трудом). Все эти виды деятельности не принимаются в расчет, хотя, если оценивать их по рыночным ценам, они составили бы 30–40% от ВВП.

Абсурдность такого подхода становится очевидной, если провести простой мысленный эксперимент. Представим, что две матери обменялись своими детьми и заботятся о ребенке каждой, оплачивая одна другой услуги по одинаковой, средней для ухода за детьми ставке. Это никак не сказалось бы на их финансовом положении, но ВВП их страны увеличился бы, хотя объем выполняемой работы остался бы прежним. То, что мы не учитываем те виды деятельности, без которых ни общество, ни экономика (которая в этом обществе коренится) не могут существовать, в высшей степени проблематично на более концептуальном уровне.

А так как большинство неоплачиваемой работы по уходу выполняется женщинами, не считать ее — значит сильно недооценивать вклад женщин в нашу экономику и общество. «Невидимость» домашней работы настолько велика, что в наш лексикон давно и надежно вошло словосочетание «работающие матери» — как будто матери, которые не ходят каждый день на работу, вообще не работают. Данная ситуация все сильнее закрепляет в обществе сексистское предубеждение, будто женщины, занимаясь детьми и домом, целыми днями бьют баклуши, в то время как объем такого труда нередко существенно превышает объем труда их партнеров-мужчин, которые ходят на оплачиваемую работу. Так что нам давно пора приравнять «работающих на дому» матерей к женщинам, выполняющим «оплачиваемую работу», и таким образом сделать шаг к полному общественному признанию неоплачиваемой работы по уходу.

Впрочем, проблема недооценки этого труда безразличием общества не ограничивается. Она также чревата негативными финансовыми последствиями для женщин, и очень серьезными. Женщины, как правило, берут на себя безвозмездный труд (начиная с рождения и воспитания детей и заканчивая уходом за больными или престарелыми родственниками) чаще мужчин и потому меньше времени посвящают оплачиваемой работе. А поскольку пенсии (помимо базовой государственной), как правило, привязаны к заработной плате, это означает, что при прочих равных условиях женщине к выходу на пенсию никогда не накопить столько же, сколько мужчине. Хотя, надо признать, в некоторых европейских странах это частично (но только частично) решается за счет таких мер, как, например, CareCredits (система начисления платы за время, затрачиваемое на уход за детьми и пожилыми людьми). И эта несправедливость, в свою очередь, резко повышает вероятность того, что женщину, посвящающую много времени неоплачиваемой работе по уходу, обычно ждет не самая обеспеченная старость.

Недооценена не только безвозмездная, но и оплачиваемая работа по уходу. Люди, занимающиеся ею, вносят гораздо больший вклад в наше общество, чем мы привыкли думать. Мы все твердо и даже трагически убедились в этом во время пандемии COVID-19.

Во время пандемии многие страны очень ясно осознали, что, наряду с людьми, выполняющими неоплачиваемую работу по уходу на дому и в местных сообществах, есть еще люди, без чьего оплачиваемого труда невозможно само наше существование как общества. К ним относятся сотрудники медицинских учреждений (врачи, медсестры, водители скорой помощи); те, кто ухаживает за детьми (сотрудники яслей и детсадов) и пожилыми людьми (персонал домов престарелых); работники сферы образования и так далее. В эту категорию также входят люди, трудовая деятельность которых сама по себе с уходом не связана, но совершенно необходима для выживания и обновления общества («общественное воспроизводство» — это технический термин). Речь идет о тех, кто производит продукты питания и прочие предметы первой необходимости; о тех, кто их доставляет потребителю (продавцы супермаркетов, курьеры); о работниках общественного транспорта; о людях, которые занимаются уборкой и ремонтом зданий и инфраструктуры и так далее и тому подобное. Во время пандемии представители этих профессий были включены в перечень ключевого персонала в Великобритании и работников важнейших профессий в США, и им были предоставлены определенные привилегии: например, при покупке товаров первой необходимости или в обучении их детей. А еще их всячески прославляли и превозносили как «героев».

Так вот, один из главных выводов, к которым нас привел этот драматический опыт, состоит в том, что труд почти всех этих «работников важнейших профессий» (за исключением разве что наилучших врачей) оплачивается явно недостаточно. Это же просто парадокс. Если какой-то вид деятельности критически важен и необходим, не должны ли те, кто им занимается, по определению получать самую большую зарплату?

За недооценкой даже той работы по уходу, которая оплачивается по рыночной цене, стоит та же проблема, из-за которой мы пренебрежительно относимся к неоплачиваемому труду данного типа: глубоко укоренившаяся практика гендерной дискриминации. По целому ряду причин, которые невозможно даже перечислить в этой главе, женщин, особенно цветных и иммигранток, в низкооплачиваемых профессиях, связанных с уходом, — уходом за больными и детьми, обслуживанием домов престарелых, а также с предоставлением бытовых услуг, — абсолютное большинство. И этим женщинам платят меньше, чем их коллегам-мужчинам, не только за аналогичную работу. Им платят намного меньше, чем получал бы мужчина с сопоставимыми способностями в профессиях, которые традиционно считаются «мужскими». Иными словами, женский труд ценится ниже мужского, даже когда продается на рынке и, следовательно, учитывается в ВВП.

Еще одна, более важная, причина этой парадоксальной ситуации состоит в том, что мы живем в капиталистической экономике, в которой стоимость товаров и услуг всецело определяется его величеством рынком. А рынок этот базируется на системе принятия решений типа «один доллар — один голос», а не «один человек — один голос» (см. также и главу ). При такой системе цену любого продукта определяет то, сколько люди готовы за него платить, а не то, скольким людям он нужен. Каким бы критически важным ни был продукт для выживания некоторых людей, он не берется в расчет рынком, если у этих людей нет денег, чтобы за него заплатить. Такая ситуация ведет к огромной недооценке многих критически важных товаров и услуг, будь то основные продукты питания, услуги здравоохранения, образования или бытовые услуги. В то же время, если находятся люди, готовые платить за продукт, он будет поставлен на рынок, каким бы несущественным и нерелевантным он ни был с точки зрения здравого смысла. Отсюда и напрочь абсурдная ситуация, когда миллиардеры покупают в разгар пандемии билеты в космическое путешествие, в то время как множество медработников заболевают COVID-19 из-за отсутствия у них надлежащей личной защиты, пациенты умирают из-за нехватки медицинского персонала и оборудования, а пожилые люди в домах престарелых заражаются этой опасной болезнью, не получив доступа к адекватному уходу.

Сегодня мы все принимаем неоплачиваемую работу по уходу, которую в основном выполняют женщины, как нечто само собой разумеющееся. И это притом, что наша экономика и общество просто не могли бы без нее существовать (согласитесь, немного похоже на отношение к перцу чили в блюдах сычуаньского ресторана из рассказанной мной истории). Наша сексистская предвзятость вкупе с практикой гендерной дискриминации и тем, как рынок оценивает товары и услуги, привели к значительной недооценке не только неоплачиваемого, но и оплачиваемого труда данного типа. Эти два аспекта в совокупности означают, что мы в лучшем случае сильно недооцениваем, а в худшем — полностью игнорируем многие из критически важных видов человеческой деятельности, что, в свою очередь, ведет к формированию в высшей мере искаженного представления о том, что действительно важно для нашего благополучия.

Чтобы исправить эту ситуацию, нам необходимо изменить свои взгляды, практику и институты, имеющие отношение к работе по уходу.

Что касается взглядов: мы должны признать важность и критический характер этой работы — как оплачиваемой, так и неоплачиваемой — для человеческого выживания и благополучия. Нам нужно перестать считать, что стоимость чего-либо всегда должна определяться рынком. И нам необходимо расстаться наконец с идеей, будто работа по уходу — дело исключительно женское.

Затем все эти изменения во взглядах должны транслироваться в реальность: необходимо менять практику. Нам нужно сократить гендерный разрыв в заработной плате, расширить доступ к традиционно «мужским» профессиям и активнее бороться с расовой дискриминацией (чтобы низкооплачиваемая работа по уходу не была единственным доступным вариантом для женщин из этнических меньшинств).

И наконец, эти трансформации во взглядах и практике должны быть надежно закреплены в обществе соответствующими институциональными изменениями. Признание того, что неоплачиваемая работа по уходу существует, необходимо формализовать соответствующими изменениями в сфере социального обеспечения: увеличением оплачиваемого отпуска по уходу (за детьми, пожилыми людьми, больными родственниками или друзьями) как для женщин, так и для мужчин; предоставлением доступа к услугам по уходу за детьми не только для работающих по найму родителей, но и для тех, кто занят домашним трудом, а также введением (там, где ее еще нет) или усилением системы учета такой занятости при расчете пенсий. А признание важности оплачиваемой работы по уходу необходимо подкрепить повышением минимальной заработной платы и усилением юридических требований, гарантирующих обеспечение лучших условий труда в соответствующих областях деятельности. Если говорить шире, нам необходимо ограничить и тщательно регулировать маркетизацию услуг по уходу, чтобы каждый человек, независимо от его доходов, имел доступ к их базовому набору.

Как я уже отмечал, миллиарды людей по всему миру не представляют трапезы без перца чили. А без работы по уходу, оплачиваемой либо неоплачиваемой, немыслима жизнь всего человечества. Но именно их критическая важность и, соответственно, вездесущность делают и перец, и этот труд словно невидимыми и, как следствие, недооцененными, а то и вовсе неоцениваемыми. Мой друг Дункан со временем смог принять иной взгляд на перец чили, типичный для сычуаньского ресторана из моего рассказа, и это изменение открыло для него новые гастрономические горизонты, сделав его жизнь богаче и лучше. Точно так же, если мы действительно хотим построить лучший мир — более сбалансированный, заботливый и справедливый, — нам нужно изменить свои взгляды, практики и институты, имеющие отношение к работе по уходу.