Я бы не сказал, что регулярно пью кока-колу или другие газированные напитки, не такой уж я и любитель.

Но иногда жарким летним полднем даже мне хочется не чего-то еще, а именно ледяной кока-колы. Только вот пить ее прямо из бутылки или банки я никогда не стану. И вовсе не потому, что очень пекусь о соблюдении этикета. Просто мне нужна для этого вместительная емкость — надо будет, буду пить хоть из миски. Дело в том, что я люблю пить кока-колу, даже хорошо охлажденную, с кубиками льда, — и чем больше их будет, тем лучше, — так как для меня этот напиток слишком сладкий, и мне нужно его разбавить.

Но миллиарды людей на планете со мной не согласны. Они обожают то, что для меня чрезмерно сладко. Как писал работавший в середине 2000-х известный британский журналист Том Стэндидж, «Coca-Cola Company работает на двухстах территориях — это больше, чем количество членов Организации Объединенных Наций. Ее напиток на сегодняшний день признан самым известным в мире продуктом, а само слово “кока-кола” считается вторым после “окей” самым понятным словом на всей нашей планете».

Кока-колу, пожалуй, можно назвать самым культовым американским продуктом, настоящим символом американского капитализма — как всего хорошего в нем, так и скверного. Для одних людей — скажем, для диссидентствовавшей молодежи постсоветского пространства бывшего СССР — кока-кола была символом свободы: личной, экономической и политической. Для других — например, для левых в Индии до 1980-х годов — она олицетворяла очевидный негатив американского капитализма, прежде всего культуру потребительства и, что еще хуже, бесстыдное манипулирование вкусами покупателей в коммерческих целях. В 1977 году, когда Coca-Cola Company отказалась создавать совместное предприятие с местным партнером, правительство Индии пошло на весьма символичный шаг, отменив ее лицензию на деятельность в стране. Не менее символично и то, что в 1993 году, вскоре после либерализации индийской экономики 1991 года, компания вернулась на рынок Индии. Словом, в мире найдется очень мало вещей, способных сравниться с кока-колой с точки зрения политического символизма глобального масштаба.

Кстати, одному человеку удалось очень ловко пройти по «минному полю» этого символизма. Я говорю о маршале Георгии Жукове, под руководством которого СССР победил фашистов в решающих сражениях Второй мировой войны — под Ленинградом и в Сталинградской битве. Рассказывают, что еще во время войны американский генерал (а впоследствии президент США) Дуайт Эйзенхауэр угостил Жукова этим напитком, и он ему страшно понравился. И вот, все еще будучи командующим советскими войсками в Европе (май 1945 — июнь 1946 года), маршал обратился в компанию Coca-Cola со специальным запросом изготовить чистую, неподкрашенную версию напитка, чтобы он мог его пить и чтобы никто не заподозрил маршала в том, что он впитывает в себя суть и сущность американского капитализма. Прозрачный вариант приготовленной без карамельного красителя кока-колы произвели в Брюсселе, разлили в невзрачные бутылки и отправили в европейскую штаб-квартиру Жукова. Согласитесь, блестящий маневр, достойный одного из величайших военных стратегов в мировой истории.

Изобрел кока-колу Джон Пембертон из Атланты, что в американском штате Джорджия. В 1885 году он начал выпускать алкогольный напиток под названием Pemberton’s French Wine Coca (французская винная кока Пембертона), его основными ингредиентами были листья коки, орехи колы и вино. Надо сказать, тогда выпускались и другие напитки, в которых алкоголь смешивали с листьями коки. Особой популярностью пользовалось «Вино Мариани» (Vin Mariani), которое настаивалось на этих листьях в течение полугода; в число его поклонников входили и королева Виктория, и Томас Эдисон. Нововведение Пембертона заключалось в том, что он добавил еще и орехи колы. Продавался напиток как «тоник для нервов» (что бы это ни значило; вообще, создается впечатление, что у людей в западном мире XIX века было много проблем с нервами).

В 1886 году на основном рынке сбыта напитка Пембертона (в Атланте, штат Джорджия, и в прилегающем к ней районе Фултон) ввели сухой закон — алкоголь был запрещен. И Пембертон убрал его из своей французской винной коки, а добавил цитрусовые масла и сахар (чтобы замаскировать горький привкус двух основных ингредиентов — листа коки и ореха колы, который без вина стал слишком уж заметным). Полученный в результате безалкогольный напиток назвали кока-колой.

Сначала его продавали в аптеках в автоматах с газировкой — возможно, чтобы подчеркнуть лечебные качества кока-колы, ведь газированные напитки в то время считались полезными для здоровья. Разливать в бутылки напиток начали в 1894 году, что позволяло доставлять его на дальние расстояния и тем самым значительно расширило потенциальный рынок сбыта. К середине 1910-х годов кока-кола стала настолько популярной, что появились подделки, с которыми пытались бороться с помощью рекламной кампании под слоганом «Требуйте настоящего». В 1920-х напиток начали экспортировать. К 1930-м годам кока-кола превратилась в национальную икону. В 1938 году ее описывали как «сублимированную сущность Америки».

Надо сказать, название для напитка придумал один из деловых партнеров Пембертона, Фрэнк Робинсон; он, как вы понимаете, назвал его в честь двух базовых ингредиентов: листа коки и ореха колы.

Кола — растение родом из Западной Африки. В ее плодах (орехах) содержатся стимуляторы, такие как кофеин (его там больше, чем в кофе и в большинстве чаев) и теобромин (который также есть в шоколаде; см. главу ). Жители Западной Африки с незапамятных времен жевали этот орех, чтобы прийти в тонус и подавить аппетит; это позволяло им «подвергать себя длительным физическим нагрузкам без чувства усталости или жажды». В западноафриканских культурах жевание ореха колы и сегодня играет огромную роль на собраниях общин, в обрядах посвящения и на церемониях, которые проводятся для закрепления договоров и контрактов. А еще говорят, что этот орех делает несвежую, застоявшуюся воду на кораблях дальнего плавания более приятной на вкус, и потому в прошлом его часто использовали, когда морем перевозили рабов из Африки в США.

В 2016 году орех колы в кока-коле заменили синтетическим химикатом. В результате напиток стал похожим на стареющую рок-группу, в которой из-за художественных разногласий и столкновений эго участников не осталось ни одного музыканта из первоначального состава. Дело в том, что второй «основатель» кока-колы, лист коки, который использовался для наполнения напитка кокаином (вдобавок к кофеину и теобромину из ореха колы), «покинул группу» более ста лет назад, еще в начале ХХ века. Компания решила изъять его из формулы, ибо ученые доказали, что кокаин является наркотическим веществом, вызывающим привыкание.

Кокаин содержится в коке, произрастающей на западе Южной Америки. В тех краях, особенно в высокогорных районах Анд, коренные жители издавна жевали листья коки или пили их заваренными в виде чая, чтобы облегчать боли при тяжелой работе в бедной кислородом атмосфере и подолгу обходиться без еды (как и орехи колы, листья коки снижают аппетит). При таком употреблении кока не вызывает привыкания и не вредит здоровью. Что еще важнее, она играет важную роль в культурной и религиозной жизни народов Анд и других коренных общин Латинской Америки (как и кола, орехи которой пережевывают африканцы). Многие люди там выращивают это растение.

Эво Моралес, бывший президент Боливии (с 2006 по 2019 год) и второй в истории мира представитель коренного народа на должности президента латиноамериканской страны (первым был Бенито Хуарес, президент Мексики с 1858 по 1872 год), и сам когда-то ее выращивал. Он и в политику пришел благодаря кампании против насильственного уничтожения этого вида фермерства, которую боливийское правительство вело в конце 1990-х и начале 2000-х годов в рамках американской «войны с наркотиками».

В 2005 году Моралес стал президентом на волне протестов против политики так называемого Вашингтонского консенсуса, то есть политики сокращения бюджетных расходов, либерализации торговли, дерегулирования и приватизации, которая в предыдущие два десятилетия не принесла его стране ровно ничего хорошего. Эту политику назвали так потому, что ее главными адвокатами и пропагандистами являются три самые влиятельные в мире экономические организации со штаб-квартирой в Вашингтоне, а именно: Казначейство США, Международный валютный фонд и Всемирный банк.

Став президентом, Моралес тут же национализировал газодобывающую промышленность — основную экспортную отрасль Боливии. Затем он принялся (как минимум частично) национализировать «коммунальные услуги» (электричество, воду и железные дороги), как хранитель национальных природных богатств повысил отчисления горнодобывающих компаний (в основном иностранных) в бюджет страны и существенно увеличил расходы на социальные нужды. Многие экономисты предсказывали, что эти изменения приведут к ужасной экономической катастрофе, ведь, согласно Вашингтонскому консенсусу, национализация отраслей, враждебная политика по отношению к иностранным инвесторам и перераспределение бюджетных средств в сторону уменьшения доходов — это наихудшее, что может сделать правительство для экономики своей страны.

Однако Боливия этот скептицизм оспорила. То, что политика Моралеса во время его правления привела к резкому снижению неравенства в доходах боливийцев, вполне закономерно. Но попутно также заметно ускорились темпы экономического роста страны — рост доходов на душу населения увеличился с 0,5% в год в период политики Вашингтонского консенсуса (1982–2005 годы) до 3% в год в эпоху правления Моралеса.

Надо сказать, Боливия — это не единственная страна в Латинской Америке, которая оспорила принципы Вашингтонского консенсуса и в результате улучшила свои экономические показатели. С конца 1990-х до середины 2000-х годов в ряде стран — Аргентине, Бразилии, Эквадоре, Уругвае и Венесуэле — к власти пришли левые или тяготеющие к левизне партии; этот период в глобальном левом движении окрестили «Розовым приливом».

Никто из них так далеко, как Боливия, не зашел, но правительства «Розового прилива» тоже отказались от многих «неолиберальных» политик Вашингтонского консенсуса. Они увеличили расходы на социальное обеспечение бедных слоев населения, а некоторые повысили минимальную заработную плату и укрепили профсоюзы, увеличив в результате этого долю национального дохода, распределяемую в пользу работников. А некоторые еще и частично отменили либерализацию торговли, увеличили субсидии отдельным отраслям и ужесточили требования к иностранным инвесторам (см. главу ).

Такая политика бросила вызов прогнозам и предсказаниям неолиберальной ортодоксии и почти везде помогла не только уменьшить расслоение в доходах общества, но и ускорить экономический рост. Исключением является Венесуэла под однозначно катастрофическим президентством Николаса Мадуро. Там экономика рухнула. Но даже в Венесуэле экономические показатели при предшественнике Мадуро, Уго Чавесе, были хотя и не столь впечатляющими, как в других странах «Розового прилива», но, по сравнению с неолиберальной политикой предыдущей эпохи, все же существенно улучшились.

Я вовсе не утверждаю, что в странах «Розового прилива» все шло идеально. Например, хотя неравенство в доходах населения в большинстве из них и сократилось, по международным стандартам оно оставалось очень серьезным. Что еще важнее, правительства этих стран недостаточно старались создать прочную основу для устойчивого экономического роста за счет развития высокопроизводительных отраслей, которые могли бы заменить традиционные для них сырьевые отрасли, такие как горнодобывающая промышленность и сельское хозяйство, то есть отрасли, потенциал долгосрочного роста в которых существенно ограничен (см. главу ). Фиаско в этом отношении потерпела Бразилия. Местные правительства периода «Розового прилива» под предводительством Лулы («Кальмара» — так это слово переводится с португальского) да Силвы и Дилмы Русеф в основном продолжали либеральную торгово-промышленную политику неолиберальной эпохи, позволив в прошлом мощной обрабатывающей промышленности страны прийти в полный упадок без каких-либо шансов на восстановление. В итоге к концу этого периода Бразилия была еще более зависимой от экспорта сырьевых ресурсов (в частности, железной руды, соевых бобов, говядины), чем на пике неолиберальной эпохи.

Так и не сумев ослабить свою зависимость от сырьевых ресурсов, страны «Розового прилива» сильно пострадали, когда в 2012–2013 годах глобальный бум цен на эти ресурсы, начавшийся в 2000-е и вызванный супербыстрым ростом Китая, закончился. В результате во второй половине 2010-х годов все тамошние правительства, кроме венесуэльского (во времена самодержавного правления Николаса Мадуро оно деградировало до чего-то вроде причудливой пародии на социализм), лишились власти на выборах. Исключением стала Боливия, где смена власти произошла в результате государственного переворота.

Однако смена этих правительств не означала восстановления старого режима. В Аргентине и Боливии партии «Розового прилива» после короткой паузы вернули себе власть. Сегодня, на момент написания этих строк (зима 2021 года), многие комментаторы с высокой долей вероятности предсказывают, что на выборах в Бразилии в 2022 году, после катастрофического президентства правого Жаира Болсонару, в политику вернется его предшественник Лула да Силва, то есть у руля страны встанет еще одно правительство «Розового прилива».

Более того, в конце 2010-х — начале 2020-х некоторые страны Латинской Америки, не присоединившиеся ранее к «Розовому приливу», тоже начали смещаться влево. Так, в 2019 и 2021 годах в Мексике и Перу пост президента заняли откровенно левацкие Андрес Мануэль Лопес Обрадор и Педро Кастильо соответственно.

Но наиболее показательной в этом отношении является победа на президентских выборах в Чили в декабре 2021 года Габриэля Борича, тридцатипятилетнего бывшего студенческого активиста, представляющего Frente Amplio, или «Широкий фронт», то есть коалицию левых партий. После военного переворота в 1973 году Чили считалась страной — первопроходцем неолиберализма не только в Латинской Америке, но и во всем мире, предвосхитив даже неолиберальную политику Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана 1980-х годов (см. главу ). Поэтому когда чилийцы избрали своим президентом Борича, заявлявшего, что «Чили была родиной неолиберализма, она же станет и его могилой!» — это было примерно сродни тому, как если бы американцы вдруг проголосовали за запрет кока-колы. В голове не укладывается!

Менее заметно и показательно отказ от неолиберальной политики Вашингтонского консенсуса проходил в других частях развивающегося мира, например в Азии и Африке.

В Азии это произошло главным образом потому, что страны региона изначально придерживались политики Вашингтонского консенсуса не так жестко, как латиноамериканцы. У азиатских государств в целом были очень неплохие экономические показатели, и потому относительно немногим из них пришлось брать у вашингтонских институтов крупные займы; по этой причине им не так нужно было переходить на неолиберальную политику, которую те пропагандировали. Более того, во многих азиатских странах подход к экономической политике был вообще не так идеологизирован. Так что, даже если они выбирали неолиберальное направление, оно обычно не принимало у них столь экстремальных форм, как в Латинской Америке.

А вот африканские государства крайне зависели от финансирования вашингтонскими институтами и пострадали от политики консенсуса куда больше латиноамериканцев. Однако открыто отказаться от неолиберального курса им было еще труднее. И все же в последнее десятилетие и на африканском континенте неуклонно крепнет уверенность в том, что государство должно играть в управлении рынком более активную роль, нежели это рекомендуется Вашингтонским консенсусом.

Надо сказать, неолиберальная политика не сработала толком даже в богатых странах. В течение неолиберального периода, начавшегося в 1980-х годах, там наблюдались постепенное замедление экономического роста, все большее неравенство доходов и все более частые финансовые кризисы, нежели в предыдущие десятилетия так называемой смешанной экономики. Такой ее тип требует более активной роли государства в сдерживании и регулировании рыночных сил, то есть — с неолиберальной точки зрения — его большего вмешательства в экономику.

Но в отличие от стран богатых, для развивающихся неолиберальная политика оказалась просто катастрофой: для их потребностей она вообще не годится. Прежде всего, ортодоксальная неолиберальная идея отрицает тот факт, что развивающиеся страны способны развить свою экономику только в том случае, если их правительства посредством протекционизма, субсидий, регулирования деятельности иностранных инвесторов и прочих поддерживающих мер создадут для своих производителей «пространство для роста» и помогут научиться работать в высокопроизводительных отраслях (см. главы и ). Это обстоятельство, особенно в 1980-х и 1990-х годах, усугубилось тем, что политические рекомендации Вашингтонских институтов предполагали ставший впоследствии печально известным «шаблонный» подход. При этом подходе всем странам, независимо от разницы в их экономическом положении и различий в социально-политической среде, рекомендовался один и тот же набор правил.

Как наглядно демонстрирует долгая история успеха кока-колы, продукту в первую очередь нужны счастливые клиенты. Их должно быть большинство, хотя могут быть немногие, кто доволен продуктом не на все сто (как, например, я). А политический пакет Вашингтонского консенсуса, когда-то практически безраздельно доминировавший в развивающемся мире, не смог сделать своих клиентов счастливыми. Так что он, судя по всему, обречен в конце концов затеряться в сумерках истории.