Глава 24
КИНОЗАЛ ЧЕРЧИЛЛЯ.
1944 ГОД

Премьер сидел в кресле и смотрел «Вохеншау». Новости шли на немецком языке без перевода, но он Черчиллю и не был нужен. Черчилль хотел видеть лица. Лица Гитлера, Геринга, Геббельса — он видел в этих лицах что- то важное, понятное только ему одному.

Черчилль сидел молча. Затем поднял трубку коричневого телефона:

— Зайдите.

Секретарь появился в кабинете молча, остановился перед премьером в ожидании указаний.

— Ничего записывать не нужно, мне нужен Томас Робертсон.

— Хотите, чтобы он пришел, или по телефону?

— Пусть придет.

Секретарь быстро вышел, а Черчилль сел в кресло и начал рассматривать картину на стене, изображающую бесконечную морскую гладь. Волны нереально бирюзового цвета собираются в тонкую гармошку у самого горизонта, где едва виден силуэт судна. Это была его картина. Он рисовал в стиле ранних импрессионистов и те картины, которые ему самому нравились, развешивал в своих кабинетах.

Уже через минуту дверь в его кабинет открылась и вновь зашел секретарь.

Черчилль, даже не поворачиваясь к нему, бросил:

— Как вам моя мазня?

— Сэр, да как вы...

— Ладно, ладно. Не надо говорить мне, какой я великий художник.

— Но правда, мне нравится.

— Мне тоже. Но я совсем не хочу, чтобы в будущем мои картины, не дай-то бог, сравнивали с мазней фюрера!

Секретарь сильно покраснел, и Черчилль, который повернулся к нему, это увидел:

— О, я вижу, что кое-кто уже так и думает?

Секретарь взял себя в руки:

— Господин премьер-министр, он в приемной.

— Пусть зайдет, я жду.

Томас Робертсон, начальник отдела дезинформации 1А, невысокий, полный молодой человек, держал в правой руке портфель. Он подошел к столу и вытащил из портфеля несколько листков.

— Что конкретно вас интересует? У меня тут полная информация.

— Расскажите мне поподробнее про Гесса — как его здоровье, как он себя ведет, что, в конце концов, с его психикой?

— Я был готов к этому вопросу и могу подробно ответить. За последний год он сильно сдал. Он мало ест, вообще отказывается от общения и стал очень забывчивым.

— Но фюрера он помнит?

— Он забыл, как зовут его детей. Самое главное, он не может вспомнить, как оказался в Лондоне. Но когда мы ему назвали имя Гитлера, в его лице что-то поменялось. Он сказал, что с этим человеком он дружен. При этом он не мог вспомнить, кто этот человек, чем он занимается.

Черчилль удивленно слушал, не перебивая.

— Врачи считают, что он страдает пресенильной деменцией. Она развилась у него на фоне сильного стресса, связанного с полетом. Это такой вид умственной деградации, который развивается у некоторых людей намного раньше, чем обычно.

Черчилль достал сигару, но не закурил, а отвернулся в сторону и затем спросил:

— Ему давали психотропные?

— Разумеется, ему давали сильные психотропные лекарства. Врачи считали, что у него есть и эпилепсия. По крайней мере, в начальной стадии.

По Черчиллю было видно, что он доволен этим рассказом. Он стоял почти вплотную к шефу контрразведки.

— Значит, так. Гесса посадить в одиночку, все документы, связанные с его полетом, обозначить грифом «Совершенно секретно» и закрыть в архив. Надолго. Скажем, лет на сорок-пятьдесят. Пусть к тому времени, когда мы их откроем, нас не будет на этой грешной земле.

— До 2010-го? — удивленно переспросил Робертсон. — Нас точно уже не будет.

— Или еще дольше. Пусть ни одна душа никогда и ничего...