Две доли

С обеда зарядил дождь, сенокос остановился. Мой дядя, тракторист, не терпящий безделья, придумал сходить «забрести» пару раз бреднем. Напарником он кликнул соседа Федю. Я попросился с ними.

– Возьмём, – прохрипел сосед Федя, – ведёрко таскать. Всё, глядишь, рыбка лишняя в хозяйство.

Но дядя сказал, что я иду от нехрен делать, что и без рыбки буду хорош.

Жена дяди, тетя Еня, вынесла из чулана груду рванья.

– Живёт бурлачить-то. А ты-то куда?

– Интересно.

– Ну сходи, сбей охотку.

Мы оделись и, как три каторжника (собаки отскакивали), пошли деревней, потом огородами к реке.

Нести бредень пришлось мне. Я радостно тащил его на плече. Перед глазами болтались куски осокоревой коры – поплавки.

С обрыва увидели внизу, на заливных лугах, озера. Спустились пока ещё твердой глинистой тропинкой. Шли вдоль берега.

Вода в реке лежала неподвижно, легкие дождинки не тревожили её.

– Дождь с полдён на двенадцать дён, – хрипел сосед Федя. – Перебьёт тебе, Василий, весь заработок.

Река свернула в сторону – мы пошли прямо и у первого же озера раскрутили бредень, размотали мотню.

– Не боишься ты, Вась, ласкушки сколь заузил, – одобрил сосед Федя. – Мальчика в воду пошлём?

– Какой он мальчик, парень.

Мне было поручено идти сзади бредня, приподнимать мотню, чтоб не тащилась по дну и не порвалась. Так что я оказался необходимым. Я полез в воду.

– Сердце не замочи! – закричал дядя. – Выше сердца в воду не заходи, замёрзнешь.

Но «замочить сердце» пришлось; там, где дяде было по грудь, мне по плечи.

– Ничего, молодой, – сказал сосед Федя. Он шёл от берега, по колено.

Ноги вязли в иле. Со дна поднималась и расходилась белёсая муть. Вода, тёплая к вечеру, мягко поддавалась движению.

Дождь перестал, комары вылезли из своих укрытий и набросились на нас. Мы мотали головами, как запряжённые лошади.

Видно было, как рыбки охотятся: маленькие рыбки – за комарами, большие рыбы – за маленькими. То тут, то там всплёскивала вода, и от всплеска в разные стороны стрекала рыбья мелочь. Мы поворачивались на плеск и сильнее налегали на палки.

– Есть, – говорил дядя, – должна быть рыбка.

– Чирей те на язык, – суеверно хрипел сосед Федя, – Господи благослови, должна быть.

Верхняя верёвка с поплавками выгнулась полукругом. Перед ней вздрагивали и исчезали кувшинки, как будто их заглатывали. Траву и кувшинки у корня сгибала донная верёвка с грузилами.

Мотня набивалась грязью, травой, головками кувшинок. Скользкий раздувшийся пузырь мотни стал даже в воде неподъемно тяжёлым, как будто мы чистили дно, а не ловили рыбу.

Однако в выволоченном на пологий берег бредне местами поблескивало. Мы стали разгребать грязь, набрали из мотни несколько сопливых карасиков.

– Сглазил, Васька, – хрипел сосед Федя. – Одну грязь и кокоры чего волокчи? На уху не набурлачим.

Азарт охоты не пропал во мне. Я хватал тугих карасиков, обмывал их у берега, резал пальцы о прямые серпы осоки. Мелочь отпускал, глядя, как брошенная рыбёшка шлёпалась на воду, переворачивалась и уплывала.

Комары прокусывали одежду. Дядя предложил пробрести маленькое озерцо неподалёку. Надежда на него была плохая, но оно было чистое, без коряг.

Двенадцать метров бредня как раз хватило, чтоб боковым идти по берегам. Я опять шел посередине, два раза всплыл, чуть не бросил палку с привязанной мотней.

Уже стали сводить концы бредня, как мотня ожила, будто её схватили и трясли изнутри.

– Есть! – крикнул я.

Они и сами поняли, что есть.

– Нижнюю выводи! – орал дядя на соседа.

Сосед Федя орал на меня, я тоже чего-то орал.

Они бросили палки и тянули, перехватывая, сгибаясь до земли, нижнюю верёвку, обмотанную чёрной скользкой травой. Я толкал мотню сзади, боясь, что щука цапнет и отхватит руку.

Это действительно оказалась щука. Бредень она прорвала уже на берегу, когда дядя бил её снятым сапогом. Федя колотил камнем, который, как он потом говорил, неизвестно откуда взялся.

Я ничего не нашёл лучшего, как брякнуться на щуку животом. То ли спасая её, то ли убивая. Дядя не сдержал замаха и треснул меня сапогом по спине. Федя замах сдержал, но, когда щука меня сбросила, ударил точно.

– Здорова, – заметил дядя. – Не столь длинна, сколь толста. – Он обувался. – Отожралась на карасях.

Федя издал испуганный крик – из порванной мотни вываливались, шлёпая хвостами, круглые караси. Мы кинулись и за минуту наполнили ведро. Мелочь, какую брали при первом заходе, сейчас отшвыривали. Я подбирал и бросал в воду мальков.

– Плюнь, – сказал дядя, – всё равно подохнут.

– Почему?

– Это озеро высохнет.

– Я в большое перенесу.

– Там своей мелочи пузатой хватает.

– На что она надеялась? – хрипел Федя. – Видно, с реки зашла, карасей лопала, а обратно – шиш. Значит, думала хоть пожрать вдоволь.

– А чего не жрать? – отозвался дядя. Он стягивал дыру в мотне. – Жри: кто знает, что завтра будет.

– Караси до чего жирны! – похвалил Федя. Он крутил рукой в ведре, как будто месил тесто. – А они-то что едят?

– Находят.

– Траву едят, – сказал я.

– Ишь, – захохотал Федя, – посади-ко нас на траву, друг друга жрать начнём.

– Сидели и не жрали, – сказал ему дядя. Встал. – Ну, давай! Ещё бы такое озерко, и шабаш.

Такое озерко нашли. Их было много, высыхающих. Меня пожалели, я шёл боковым. Сосед Федя, идущий на моем месте, жулил, не помогал волочь бредень, просто шёл сзади. Он ждал щуку, вглядывался в толстое, сквозное тело мотни, процеживающее зелёную воду. Шли тихо. Зудели комары, да изредка стукала головой умирающая щука.

Задирая склоненную над водой траву, вытянули бредень. Карасей и на этот раз было много. Федя снял рубаху, завязал рукавом ворот, получился мешок. Я ходил по берегу и пинал мелочь в воду. Многие рыбки уже не перевёртывались, уснули. На белые пятна их животов слетались комары. Снизу комаров хватали пока не попавшие в сеть рыбы.

– Полпуда, ей-богу, не меньше, – хрипел Федя. Он выдернул из своих брюк ремень, завязал мешок.

– Зажрут! – не выдержал дядя. Он чистил бредень, вскочил, яростно охлопывая шею и лицо ладонями.

– Ты их не яри, – посоветовал Федя, – отгоняй. Кровь почуют, разъярятся. Спутники запускаем, а комаров, мать-перемать (его тоже кусали), уничтожить не можем.

– А птицы чем будут питаться? – спросил я.

– Травой! – решил Федя.

– Пусть пьют, – сказал дядя, – лишнюю кровь отсосут.

– И то! – сказал Федя. – Пиявок я брезгую.

Я вспомнил, как они били щуку, и сказал:

– А привязать человека к дереву – до смерти искусают. Вот попробуйте. Вот хоть этим бреднем.

– Сам пробуй, – сказал Федя.

Ещё забрели.

Темнело. Я окунал шею и лицо, спасаясь от комаров, а заодно греясь: в воздухе похолодало.

Бредень пришёл пустой, если не считать мелочи, которую мы вытряхнули и оставили на берегу.

– А ну ещё! – задоря нас, крикнул Федя.

– Да хватит вам! – не выдержал я. – Совсем уж обжадовели.

– Всамделе, – согласился дядя, – набурлачились. Да и куда её складывать, если ещё.

– Рубахи снимем.

– Я не сниму, – злобно решил я.

– Тогда я штаны сниму, – решил Федя. – Что мне, в темноте-то по деревне и без штанов просквожу.

– Уходим, – сказал дядя, – Бог через раз улыбается.

Мы смотали на палки тяжёлый бредень, понесли его: дядя спереди, я сзади. Кроме того, дядя нёс ведро, я – щуку. Федя нёс только мешок, потому что свободной рукой поддерживал штаны.

Дядя был выше меня, и с бредня мне текло на плечо. Я замерз.

– Сердце-то замочил, – упрекнул дядя, – дрожишь.

Как будто я был виноват. Он ускорил шаг.

Мы поднялись на обрыв. Сзади, на лугах, остались высыхающие озёра, полные рыбы. Тяжело шаркала сохнущая на ветру одежда. Комары отступились.

В деревне, в домах готовили ужин. Огонь под таганами давал отблеск на окна, как бы задёрнутые красными дрожащими занавесками. На дальнем конце деревни сухо и отчетливо щёлкала колотушка ночного сторожа.

Пришли.

Хотели развесить сушить бредень, но Федя посоветовал оставить до утра.

Тетя Еня вынесла керосиновую лампу.

Стали, не переодеваясь в сухое, делить. Федя ногой потрогал щуку. Она слабо ущемила сапог.

– Неохота подыхать, – сказал Федя.

Дядя, хакнув, махнул топором.

– Отвернись, – сказал он. Я отвернулся. – Кому?

– Феде.

Феде достался хвост. Дядя отбросил голову в другую сторону, опрокинул ведро на траву. Рыба растеклась небольшим толстым пятном. Федя развязал рубаху. Дядя примерился и разделил кучу надвое. Рыба бесшумно и гладко подавалась под его рукой. Посмотрел, перекинул пару карасей слева направо, потом обратно.

– Смотри, Федь.

– Чего смотреть. Одно к одному.

– Отвернись.

Я отвернулся. Федя сказал:

– На парня-то надо. Слышь, Вася, парень-то лазил.

– В один дом, – сказал Вася.

Тетя Еня поддержала мужа. А мне и не нужна была рыба, я жил у них в гостях, но какая-то обида вдруг резанула меня.

– Ничего мне не надо! – крикнул я и убежал.