От Женьки для Жени

– …И она отвергла его. Он написал за одну ночь этот полонез и застрелился, и его хоронили под музыку полонеза.

– Эх! – вздохнул Женька. – А она?

– Она стояла на балконе и смотрела из-под чёрной вуали. Когда его несли мимо, она бросила на гроб белую бархатную розу.

– Да-а? – потрясенно протянул Женька. – Не промахнулась?

Женя с сожалением посмотрела на него:

– Ты же не напишешь к утру полонез и не застрелишься.

– Нет, – грустно ответил Женька. – Конечно, если б мне такую музыку написать, я б тут же!.. Но если ты думаешь, что от любви только музыку пишут да стреляются, так что же тебе Коля-баянист не напишет?

– Не напишет, а полонез разучит. Обещал на дне рождения сыграть.

– А что бы и не написать, если ноты знает?

– Ты не понимаешь, – сказала Женя, – записывать – одно, а писать – другое.

– Не знаю, – упрямо ответил он. – Если я сейчас ученик токаря, то буду токарем, как мой учитель Яша-золото, а потом стану инженером и сделаю такой станок, чтоб всё заменил: и токарный, и фрезерный, и резьбошлифовальный, и чтоб пластинки проигрывал. Это уж поверь! Сделаю.

– Тебе о чем ни начни говорить, ты всё на работу сведешь, – поддела она.

– Я ж тебе не запрещаю говорить о своей работе.

– А я её терпеть не могу: что за работа – кассирша.

– Иди на ферму.

– Бегом бегу! А кто за меня в институт будет готовиться? – И передразнила: – «На ферму»! Коров слушать?

– А что? – сказал Женька. – Коровы красиво мычат. Голодные – так, сытые – по-другому.

– У тебя всё – музыка. Мастерские – музыка, коровы – музыка. Ты музыки не понимаешь…

Потом он будет помнить не разговор, не её лицо (у него не останется её фотографии), а свежесть после короткого ночного дождя, мокрую жёлтую траву, чёткую, скошенную углом вставшей луны тень изгороди.

Расстались они по-хорошему. Правда, Женька опять не осмелился ни сказать своей любимой о любви, ни поцеловать её. Только всё просил не уходить, и она ждала, а когда он уже совсем решился и взял её за руки, Женя отстранилась и засмеялась:

– До завтра!

– Нет, – ответил он. – До дня рождения, до послезавтра.

Дело было в подарке: Женька не знал, что подарить. На следующий день он поехал в город, долго скитался по магазинам и смотрел на витрины. То, что нравилось, было дорого, то, что было по карману, – не нравилось.

«Дорого – мило, дешёво – гнило, – подумал Женька, – изобрету станок, поеду за границу опыт передавать, привезу ей…»

Но что он привезёт из-за границы, Женька не успел решить: чистый, дрогнувший над гулом магазина звук остановил его.

– Серебро, – говорил продавец. – Горская чеканка. – И ещё раз щёлкнул по бокалу, воскресив тонкое пение серебра.

– Сколько? – задохнувшись, спросил Женька.

Ему не ответили. Страшно боясь, что бокал перехватят, Женька нагнулся и прочёл цену, выставленную на чёрном бархате открытой коробки: девяносто шесть. Он побежал к кассе, заплатил, вернулся к прилавку.

– Вот, – сказал он. – Вот чек. Пожалуйста, мне бокал. Можно не заворачивать.

– Мальчик, – засмеялся продавец, взглянул на чек. – Девяносто шесть рублей, а не копеек. Это набор. По одному не продаём.

Женька вышел на улицу, выбросил чек.

«Рокфеллеры проклятые! Что нищий подарит! Только и остаётся музыку писать! Но как её напишешь?»

В магазине грампластинок он спросил:

– Полонез Огинского есть?

– Рубль двадцать, – ответила продавщица.

– Эта музыка?! Рубль двадцать?! Вы смеётесь.

– Я на работе, – сказала продавщица, – чего мне смеяться?

– Да я ж могу пять купить! – сосчитал Женька.

– Хоть десять.

Женька быстро решил: одну ей, одну себе, три в запас.

Но тут же передумал. Зачем пять? Разве они будут слушать отдельно? Вдвоём будут слушать. Сядут рядышком и заведут радиолу.

– Одну, – попросил он и бросился к кассе. Продавщица вынула из пакета сверкнувшую пластинку и поставила на диск.

– Не надо! – закричал от кассы Женька. – Не надо!..

– Надо же проверить! – возмутилась продавщица. – Порядок такой.

Раздалась музыка знакомая, но странная.

– Что-то не то, – извинительно сказал Женька, – и то и не то.

– Это такое исполнение. Хоровая капелла мальчиков. Только голоса. Ясно? – Она переставила иглу на середину.

Ровный светлый луч покачивался на пластинке, как на воде.

Женька взял пластинку:

– Его что, мальчики хоронили?

– Что? – не поняла продавщица. – Кого?

– Вы не злитесь, – сказал Женька. – Огинского.

– Мне злиться зла не хватает, – ответила она. – Откуда я знаю, мальчики или девочки.

В вагоне не сиделось. Женька оставил чемоданчик в купе и вышел постоять в тамбуре. Взгляд качался на ныряющих и взлетающих проводах.

Женька вернулся в купе и увидел, что соседка приспособила его чемоданчик себе под голову.

– Ведь постель можно взять, – буркнул Женька.

– Больно жирно на два часа. Тебе что, чемодан жалко?

– Не жалко, а…

– Да забери ты его! Я бы и свой подложила, да он большой. Чемодан под голову пожалел!

Женька достал пакет и вздрогнул – пластинка была сломана.

– А-а-а, – протянула женщина. – Пластинка! У вас только танцы на уме. Моя тоже всё радиолу просила. Сейчас спасу нет, хоть уши затыкай. – Увидела Женькино расстроенное лицо и добавила: – Сам небось раздавил. Я ведь головой только прилегла. Что я на нём, этим местом лежала?

– Тётя, – грустно сказал Женька. – У вас голова тяжелей этого места.

– Да заплачу я, подавись ты своей пластинкой! Сколько она? Рублёвку? Трёшницу?

– Миллион! – ответил Женька. – Нужна мне ваша трёшница!

Дома Женька попытался склеить пластинку, но не сумел.

– Здорово, прогульщик! – встретил его на работе Яша-золото.

– Я же отпрашивался, Яков Иванович.

– Ладно уж, – сказал Яша-золото, – становись.

Токаря Якова Ивановича прозвали Яшей-золотом, когда механик на собрании сказал: «Это, товарищи, не токарь, а для наших мастерских чистое золото».

– Вы знаете, – Женька помялся, – мне надо одну вещь сделать… Не для наряда.

– Ось к велосипеду? – спросил Яша-золото. – Давай, давай, прирабатывай.

– Зачем вы! – обиделся Женька. – Вы ж меня знаете. Я бокал после смены хочу выточить. В подарок.

– Рюмку? – усмехнулся Яша-золото. – Что рюмку – ты сразу поллитру выточи. А я по-стариковски болтики построгаю. – И отвернулся к станку.

Женька вздохнул, взял болт-образец, вставил в патрон своего старенького станка шестигранник и начал «строить», как выражался Яша-золото, болт.

Вскоре Яша подошёл, сердито спросил:

– Что там за подарок?

– Бокал хочу, – ответил Женька. – Я в городе видел такой – звенит! Я пластинку с музыкой вез, да тетка одна… раздавила.

– Надо же, – сказал Яша-золото. – Значит, бокал?

– Бокал.

– А из чего?

– Может, из нержавейки?

– Ха! Из нержавейки три смены проскребешь.

– А из меди? Или латуни?

– А где ты заготовку возьмёшь?

Этого Женька не знал.

– Ладно! – сказал Яша-золото. – Давай точи, а там посмотрим.

Когда в мастерских стихло, Яша-золото молча извлёк, закрепил и сцентровал на своём (на своём!) станке латунную заготовку.

– Загубишь – к станку не пущу, – сказал учитель. – Знаешь, как такие заготовки берегут? Цветной металл! – Женька ещё раз кивнул. – Как будешь делать, конусом?

– Да.

– Вверху нежненько закругли, понял? Сначала внутри – и сразу отшлифуй. Потом сверху. Тоже отшлифуй. Потом ножку. Сделай тонюсенькую, чтоб страшно было, чтоб как колокольчик на травиночке. И подставку тонкую, тарелочкой. Ну? Или по-другому хочешь?

– Нет, я так и мечтал. Спасибо, Яков Иванович.

– Утром покажешь. – Яша-золото пошёл к дверям, но вернулся, отпер шкафчик, достал свои знаменитые резцы, выложил и добавил: – Не гони, не на пожар.

Женька прошёлся резцом по заготовке, заблестевшей ровным, золотистым светом, развернул суппорт и стал делать конус внутри цилиндра.

Мягко и неслышно отматывалась красная нить металла. Проступили очертания конуса. Женька утончил стенку, замерил. Толстовато. Ещё снял, ещё замерил. Чуть-чуть повернул штурвальчик поперечной подачи суппорта, прошёлся по конусу, остановил патрон. Звякнули о стенку конуса губки штангенциркуля. Шесть десятых! Женька расстегнул комбинезон и хотел ещё рискнуть, но вспомнил Яшу и решил – шкуркой поглажу. Передёрнул рычаг скоростей на большие обороты и отшлифовал: сначала шкуркой покрупнее, потом «микронкой», потом «нулевкой», потом суконкой. Под конец подышал на латунь и прижал к горячему металлу белый носовой платок… Бокал светился.

Дальше было легче. Сделал хрупкую длинную ножку и, оставив тонкое донышко, отрезал готовый бокал от заготовки. Лёгкий луч скользил по металлу, напоминая луч света на пластинке.

Дома Женька вырезал трафарет и кислотой вытравил по кругу донышка дату и имя.

Утром показал подарок учителю. Яша-золото осмотрел бокал:

– Можешь, если захочешь. Кому это ты?

Женька попросил:

– Только вы никому, ладно? Это Жене, знаете, она в конторе сидит, кассирша.

– Красиво ты её обозвал, – заметил Яша-золото, читая надпись. – Вот уж бы не подумал, что ей.

Вечером был день рождения. Баянист Коля отличился: он не только разучил полонез, но ещё и принёс ананас, за которым, оказывается, ездил в город.

Когда сели за стол, Женька, неловко торопясь, развернул газету.

– Вот. Пусть именинница из него пьёт.

– Сам сделал? – спросил Коля.

– Пушкин, – ответил Женька.

Коля взял бокал в руки, определил:

– Грамм на пятьдесят. – Прочёл: – «Женьшень» – и блеснул знаниями: – Корень жизни. Пей, проживёшь долго.

Выпили. Женя аккуратно пригубила из бокала. Женьке захотелось тоже выпить из бокала, и, когда все вышли из-за стола, он сказал ей об этом.

– Кстати. – Она свела брови. – Выйдем.

Вышли.

– Зачем ты мне эту рюмку принес? Как пьянице какой. Лучше б ничего не дарил.

Женька оторопел:

– Как же? Это не рюмка, а бокал!

– Пускай. Всё равно для вина. Я же не пью, ты знаешь, только чуть.

Он стал объяснять:

– Я вёз тебе полонез Огинского. В поезде его, то есть пластинку, сломали нечаянно. Но бокал – тоже музыка…

– Какая у бокала музыка? – удивилась она. – И «Женьшень» написал. Ведь никто не знает, что ты так меня называешь. Я не сержусь, называй, мне нравится. Только на бокале зачем? Ну ладно, пошли, а то неудобно, гостей бросили.

– Ты иди, я сейчас.

– Ты что, злишься? Хочешь мне день рождения испортить? Подумайте, какой гордый!

– А что мне сердиться, – свеликодушничал Женька. – Ананас тебе подарили. Ешь. Коля тебе на баяне сыграет.

– Сыграет. А ты как думал – человек старался, специально для меня разучивал.

– Видишь, как хорошо, – сказал Женька, – специально для тебя. А я какую-то рюмку припёр. Ты её выбрось.

– Женя, – сказала именинница. – Давай в самом деле выбросим и забудем.

Она побежала в дом и весело крикнула в открытое окно:

– Женька, бросать?

– Бросай, – ответил он и пошагал от её дома.