Петушиная история

Двор у бабы Насти проходной. Но теперь надо писать: двор у бабы Насти был проходным. То есть проходным он остался, но по нему никто не проходит. Все боятся нового петуха бабы Насти. Говорят: этот петух хуже собаки.

Этот петух заменил старого петуха бабы Насти, который был не только стар, но и драчлив. И однажды, когда петух подскочил сзади и до крови клюнул в ногу, баба Настя не выдержала:

– Из-за тебя, дурака, без яичницы сижу, так ещё и бьёшься. Сам напросился.

На что напросился петух, ясно. Но каково курам без петуха? Разброд и шатания начались в их бестолковом стаде. И баба Настя поехала в Балашиху за новым петухом. Купила быстро и дёшево. Петуха продали связанным.

– В автобусе чуть не задавили, – рассказывала она, – у меня ж не корзина, а сумка, и её жмут. Нет, выжил. Вначале-то думала – хана: раскрыла сумку, а он глаза завёл. Подох, думаю. Ноги развязала, он ими подрыгал, вроде как проверил. И ещё лёжа заорал. Ой, если б знала, я б его сама задавила, я б его из сумки прямо в кастрюлю.

У бабы Насти был и сейчас есть пёсик Ишка. Завели его всё по той же причине проходного двора. Пёсика принесли совсем маленьким. Ишкой его назвала правнучка. Она приехала в гости и долго мучила щенка, думая, что с ним играет. Он ухватил её за руку беззубыми деснами. «Ишь как! – закричала она испуганно. – Ишь как!» Ишка жил не тужил, тявкал на прохожих, на ночь просился в дом, а в доме подружился с Барсиком, огромным, больше щенка, котом. Бедные, они так недолго были счастливы!

К моим приездам у бабы Насти скапливалось много рассказов о событиях на работе, она работает вахтером, о переменах в её гигантской родне. Но с появлением нового петуха все рассказы стали только о нём. Когда я, не зная о покупке его, приехал и поздоровался, баба Настя поглядела на меня восторженно и восхищенно сказала:

– Живой?

– Живой.

– А как по ограде шёл?

– Да так и шёл.

– А его не встречал?

– Кого?

– В огороде, значит, дьявол, – сказала баба Настя, и мы сели пить чай.

Тут-то я узнал о новом петухе – он всех принимал за врагов, наскакивал на всех, не учитывая ни пола, ни возраста, ни размеров.

– Прямо хоть пиши: осторожно – злой петух. Засмеют. Палки видел у калитки? Не заметил? У крыльца тоже стоят. Приспособились. Иду от крыльца до забора с палкой, там оставляю, с работы приеду, беру у забора палку, иду до крыльца.

– Рубить будете? – спросил я как о решённом.

– Жалко.

– Но если вы говорите, что всех испугал, наскакивает. Опять дождётесь, что в кровь исклюет. Как тот.

– Этот и убить может, – сказала баба Настя, – но ведь несутся-то как. Да ты посмотри, какие крупные, – погордилась она, показывая полную миску белых яиц. – А две так и вовсе по два в день несут. А уж как любят-то его!

– Пойду посмотрю.

– Без палки не вздумай.

– А как вы их кормите?

– Он, дьявол, кормить даёт, это единственное. А уж яйца в потёмках собираю.

Я вышел на крыльцо. Во дворе было пусто. Но ощущение незримой опасности уже не позволило сесть беззаботно на лавочку и радостно думать, что сейчас буду топить печку, разбирать привезённую еду и работу. Вдруг Ишка, старый знакомый, подал голос.

– Где ты? Ишка, Ишка.

Песик заскулил и выполз из-под крыльца. Да, видно, многое переменилось. То-то он не лаял сегодня, не бежал навстречу.

– Ишка, что ж ты, петуха испугался?

Ишка виновато скулил, мол, не знаешь, а упрекаешь, подползал под руку, чтоб его погладить, и вдруг, первый увидя врага, отпрыгнул и ускочил под крыльцо.

Резко повернувшись, я увидел огромного белого петуха. Петух стоял на бугорке и меня рассматривал. Я стал отступать, ища глазами палку. Моё отступление петух истолковал как свою победу, вытянулся, взмахами крыльев погнал в мою сторону пыль и мелкий мусор и прокукарекал.

– Смотри-ка, не тронул! – это сказала баба Настя. Оказывается, она наблюдала за встречей в дверную щель.

– И не тронет, – самонадеянно уверил я.

Но, занимаясь хозяйством в своей боковушке, я всё помнил про петуха. Решил закрепить мирное сосуществование подарком. Накрошил хлеба, обрезал корки с сыра. Только стал открывать дверь на улицу, как с той стороны, ещё до моего появления, грудью в дверь ударился петух. Удар был силён, корм вывалился из рук. Я свирепо схватил палку, оттолкнул от себя дверь и вышел. Петух отскочил.

– Дурак ты! Миссию доброй воли не понимаешь. – Я собрал и бросил на землю приготовленную еду.

Петух стал клевать, поглядывая на меня. Я прислонил палку к стене. Он издал призывный крик, на который мгновенно примчались куры, а сам… кинулся на меня. Еле-еле успел я запрыгнуть за дверь.

Стыдно сказать, ещё несколько раз за день я выходил и униженно заискивал перед петухом, разнообразил меню кормления. Петух нападал и до и после кормежки. За водой и дровами я ходил с палкой. Налил в корытце воды. В воду петух залез с ногами и презрительно в ней подрыгал. Не ценил он мои миротворческие усилия.

– Гад ты, подколодный ты гад, – объявил я, выплёскивая в его сторону остатки воды, давая этим жестом понять, что не боюсь петуха, что с поисками мирного сосуществования покончено.

Вечером, когда слепнущие к ночи куры полезли на насест, я пошёл с бабой Настей посмотреть дремлющего петуха. А и красив же он был, огромный, белый, с небольшой бородкой и гребнем. Баба Настя, довольная количеством яиц, всё-таки палку держала под мышкой.

В следующий приезд повторилась та же история – петух нападал непрерывно. Из новостей было – Ишке сделали конуру из бочки. Но даже и в конуру, рассказала баба Настя, врывался петух. Но только раз. Видимо, лишаемый последнего пристанища на белом свете, Ишка решил сопротивляться до упора. Петух вырвался без нескольких перьев. Ишка отстоял неприкосновенность жилища. Одно перо, размером с павлинье, досталось мне.

Теперь выходили мы во двор только по вечерам. Осмеливался выйти и Барсик, играл с Ишкой. На земле они играли на равных, но как только Барсик впрыгивал на поленницу, Ишка испуганно мчался в конуру, видно, Барсик, заняв высоту, напоминал петуха.

– Несутся хорошо, – вздыхала баба Настя.

– Да и спокойно, – поддерживал я. – Днём петух охраняет, ночью собака.

– Нервы мои скоро кончатся, – говорила баба Настя. – Уж и яйца не в радость, трясусь от страха, вдруг кого покалечит, не расплачу́сь, из-за него приезда внуков лишилась, всю родню отбил.

Её рассказы о петухе напоминали боевые сводки, с тем лишь отличием от настоящих, что в них был одинаковый финал – победа за петухом. За одной соседкой он гнался через три дома по грядкам, загнал в туалет и туалет чуть не повалил. Другую соседку держал два часа за калиткой, не давал выйти на улицу, а сам небрежно, как гвардеец кардинала, даже не глядя на заключённую, гулял по осенней траве. На меня он нападал по-прежнему. Этот разбойник никогда не признавал себя побеждённым. Даже отступая от палки, он преподносил своё отступление не как бегство, а как выполнение давно задуманного стратегического плана отхода на подготовленные позиции с целью заманивания противника, изматывания его сил и скорого подавления превосходящими силами и малой кровью. Ещё из новостей было то, что начали нестись даже молодые курочки, летошние и весношные, по выражению бабы Насти.

Иногда петух делал дальние походы, и о его победах сообщали через вторые и третьи руки. В походах он не связывался с людьми, воевал только с петухами. И всегда побеждал. Так что постепенно он стал владыкой и двора бабы Насти, и сопредельных территорий, и вообще всего Никольского. Будь у нас в моде петушиные бои, наш петух не посрамил бы чести Никольского.

На день рождения к бабе Насте гости собирались с опаской. Но им сказали, что кур в этот день не выпустят на волю, так что гости успокоились. А за столом только и было разговоров, что о петухе, о его подвигах. Тут и мужчинам захотелось совершить подвиг. Они пошли в курятник, изловили петуха и принесли его, безголового, лежащего на большом блюде.

– Держи, – гордо сказали они бабе Насте, – вот твой губитель!

И баба Настя, принимая блюдо, заплакала навзрыд.

Но это была шутка. Петуху особым способом повернули шею и спрятали голову под крыло, он затих. А когда голову достали из-под крыла и шею распрямили, то он так яростно взмахнул крыльями, что гости аж присели и побыстрее открыли петуху двери на улицу. Отшвырнув с дороги Барсика, комкая половики, петух вышел на улицу, где вскоре завизжал несчастный Ишка.

Как гадать, чем бы всё кончилось, но произошло событие, и событие очень нерядовое – петух полюбил. Не смейтесь и не отказывайте ничему живому в этом чувстве. Цветок любит хозяина, и дерево способно помнить добро и зло, что уж говорить о теплокровном двуногом существе, каковым являлся наш петух.

Любовь сразила его по весне. Обойдя посуху село Никольское и убедясь, что оно, как и прежде, подвластно ему, петух заметил, что на отшибе, как бы уже на хуторе, находится ещё один дом, а возле него пасутся куры во главе со своим петухом. Туда ничтоже сумняшеся и двинулся наш разбойник, и именно там он увидел эту курочку, а увидя, забыл всё на свете, кроме неё. Я потом, опять же не смейтесь, специально ходил смотреть эту курочку. О, это была красавица редчайшая, это была сказочная курочка-ряба. Пёстренькая, в меру полненькая, любопытная, но несуетливая. Можно понять нашего петуха. Но можно понять и бабу Настю – куры перестали нестись. Как только она ни кормила петуха, как только ни выговаривала. Я присутствовал при этих нотациях. Присутствовать было безопасно, ибо, полюбив, петух резко переменил характер, стал смирнее любой курицы и молча выслушивал упрёки.

– Такой ты растакой, да неужели ж ты и сегодня укосолапишь, да как это ты можешь своих куриц бросать, да ты посмотри на них, какие красавицы, какие беляночки, да неужели ж они хуже этой рябухи?

Курицы возмущённо кудахтали. Петух молча наедался, молча уходил за калитку и только там радостно кукарекал, будто сообщал возлюбленной о своей верности и о своем направлении к ней. Он шёл через покорённое Никольское, шёл по тротуару, иногда срываясь на бег, шёл, никого не трогая, и так каждый день. Около курочки-рябы он являл вид глубочайшего смирения, искал для неё букашек и червячков, а к ночи шёл ужинать и ночевать во двор бабы Насти.

– Придётся рубить, – решилась наконец баба Настя, объясняя причину своего решения тем, что внуков и внучек надо кормить хоть иногда яичницей.

– А почему же он привязался к этой курице?

– Ой, не знаю, – засмеялась баба Настя, – наверно, потому, что она мамина-папина, а он инкубаторский, сирота. Вот и потянуло.

Но петуха не успели зарубить, жизнь внесла свои коррективы. На пути его встал другой петух. А где же он был раньше? Да тут и был. И каким-то образом они ладили. Нашему петуху было дело только до курочки-рябы, а остальных пас прежний петух. Тоже домашний, не инкубаторский. Он вовсе был произведением искусства, будто выкован из огня и меди, сверкающий на груди золотыми и бронзовыми перьями кольчуги. Как он уступил вначале без боя курочку-рябу, непонятно. А её это, видимо, обидело. Тут можно только догадываться. И она то ли сама пожелала вернуться в стадо, то ли он ей велел пастись со всеми.

И вот в это несчастное для неё утро курочка-ряба не подошла к нашему петуху, как бы не заметила его. Он позвал раз, другой – она хоть бы что. Красный петух на петушином языке сказал нашему петуху: ну чего, мол, ты привязался, видишь, не хочет к тебе идти, и отстань. «Замолкни!» – велел ему наш петух и ещё позвал курочку-рябу. И снова она не пошла к нему. Тогда он подошёл и стал оттирать её от стада. На его пути встал красный петух.

И они схлестнулись.

Самой битвы я не видел, и баба Настя не видела, но ей рассказали, а она мне. Петухи не унижались до мелкого клевания друг друга, не стояли набычившись, топорща перья на шее. Они бились насмерть. Расходились, враз поворачивались и мчались навстречу. И сшибались. Да так, что земля в этом месте окрашивалась хоть и петушиной, но красной кровью. И вновь расходились. И вновь сшибались. Потом, полумёртвые, разбредались в свои курятники, отлёживались, и вновь шёл на битву потомок инкубатора. Было такое ощущение, что уже и никакая курочка-ряба ему не нужна, но дикое чувство злобы к сопернику оживляло его силы.

В дело вмешались люди. Ведь не только бабы-Настины куры перестали нестись, но и подруги курочки-рябы. Чего-то надо было решать. Ну, кто же догадается, какое было принято решение? А такое, от которого курочка-ряба приказала долго жить. Увы. Когда на следующее утро наш реваншист пришёл на поле боя, хозяйский петух упал с первого удара. Еле встал, его снова сшибли.

Больше они не дрались. То ли от ран, то ли от любви к казнённой курочке-рябе красный петух стал чахнуть и умер бы от того или другого, но такой смерти, такой роскоши петухам не дозволено, и он умер досрочно.

А что же наш разбойник? А наш хоть бы что. Вновь стал драться, вновь загнал воспрянувших было Барсика в избу, а Ишку в конуру, вновь ходим по двору с палками, вновь внукам не велено приезжать. Только что загнал меня в избу. Сижу и записываю петушиную историю.