Падает звезда

Если успеть загадать желание, пока она не погасла, то желание исполнится. Есть такая примета.

Я запрокидывал голову и до слёз, не мигая, глядел с земли на небо.

Одно желание было у меня, для исполнения которого были нужны звёзды, – то, чтоб меня любили. Над всем остальным я считал себя властным.

Когда вспыхивал сразу гаснущий, изогнутый след звезды, он возникал так сразу, что заученное наизусть желание: «Хочу, чтоб меня любила…» – отскакивало. Я успевал сказать только, не голосом – сердцем: «Люблю, люблю, люблю!»

Когда упадет моя звезда, то дай Бог какому-нибудь мальчишке, стоящему далеко-далеко внизу, на земле, проговорить заветное желание. А моя звезда постарается погаснуть не так быстро, не как те, на которые загадывал я.

В пивной

– Я только что вернулся с заседания суда! – объявляет он. – Там судили деточек, которые убили свою мать. Мать – это поэзия, а деточки – имажинисты.

Его имя Павел. Как ни зайдёшь, он всегда торчит в пивной. Но, в отличие от другого завсегдатая, Петра, Павел пьёт на свои. Если встретиться с ним глазами, он радуется и повышает голос:

– Имажинизм от слова «имажио» – выражаю. Возник в нашем веке как протест официальному правительству.

В пивной привыкли к нему и знают, что он обязательно начнёт читать Есенина. Точно.

– «И всё, что думаю, я расскажу. Я расскажу в письме ответном». Ответном! – громко говорит Павел.

– Ты у меня доорёшь, – осекает его буфетчица.

– Мария! – высокомерно отвечает Павел. – Ты ни разу не была на Ваганьковском. Как ты можешь жить? Как ты живёшь?! Как ей не стыдно жить? – спрашивает он, встретившись взглядом.

– Пей, – говорю я.

– «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» – Он немного отпивает, мучительно проглатывает. Так морщится, будто его заставляют пить насильно. – Вы были на могиле Серёжи?

Если б он так не орал, с ним можно б было поговорить спокойно. Ничего не выйдет: оттого что его не слушают, он говорит громко и сам перестал слышать нормальную речь. Но когда он читает Есенина, многие слушают.

– Я служил на флотах! – объявляет он. – Баренцево море – шесть месяцев! Остальное – Балтийское и Белое!

– Все на «бе», – говорят из очереди.

– Идет снежный заряд, нечем дышать! – кричит Павел. – Когда меня провожали, оркестр заиграл! «Прощение славянки»!

– Анна! – кричит буфетчица Мария на сборщицу кружек. – Заснула?

Подходит Пётр. Он всегда выбрит, ходит с магнитофоном. Сплескивает из кружки Павла себе на пальцы. «Рыбу ел», – объясняет он. Вытирает пальцы чистым носовым платком. Берется за магнитофон. Так как номер отработан, то публика оживляется. Спорят: будет или нет Павел плясать. На магнитофоне записано «Яблочко». Павел не хочет, но его подзуживают.

– «Яблочко»! Какой же ты моряк?

– Да не может он!

– Я не могу внезапно использовать душу.

– Нич-чего!

– «Хотите, я вам почитаю немного стихи про кабацкую Русь? Отделано чётко и строго…»

– Пляши!

Павел не пляшет. Анна, сборщица кружек, приносит из подсобки балалайку. Пётр начинает тенькать струнами, помогая магнитофону, и доводит Павла до пляски. Павел отчаянно топает, начинает с выходкой, но пляшет медленно. Скоро на него никто не смотрит, только Пётр и те, с кем он поспорил на пару пива, что Павел продержится полчаса.

– Никого не трогай – и тебя не тронут, верно? – спрашивает меня вечно пьяненькая Анна.

– Верно.

– То-то. – Она довольна, что с нею поговорили. – Кружечку можно взять? Спасибо. – Она уносит кружку.

Не доплясав срока, Павел останавливается.

– Проиграл! – кричат Петру.

– Так вы спорили?! – надменно спрашивает Павел. – На меня. Уже трижды пропел петух? Не спорьте, не унижайтесь корыстью, я пошлю на ваш столик «золотого, как небо, аи». Человек! Напоите коней!

– Ставь! – ловит его на слове Пётр. – Все слышали? Ставь, ставь.

– Петька, не издевайся над человеком, в милицию сдам, – кричит буфетчица Мария.

– Какая статья? – спрашивает Пётр.

– Там найдут статью.

Сквозь стиснутые зубы Павел тянет из кружки.

– Вот так же, – громко говорит он, – так же потешал вас Серёжа. И небеса молчали!.. Почему? Небесам в то время было не до него. «С того и мучаюсь, что не пойму, куда несёт нас рок событий». Петька! Музыку!

Пётр ударяет по балалайке. Павел подпирается в бока, высоко дёргает плечом и поет похабную частушку. Потом сникает и долго сидит на подоконнике.

Анна возвращается.

– А ещё говорят: часы сняли, перстень, кольцо. А ты не носи! И нечего снимать будет. Правильно я говорю?

– Правильно.

– А правда, что алюминий принимают? – спрашивает Анна. Я не понимаю. – Алюминий идёт на самолёты? Да? Да? Значит, не врали. – И она объясняет: – Мне посоветовали сдавать пробки от бутылок. Я каждый день не меньше ведра выношу одних пробок. Буду сдавать. И мне хорошо, и вообще польза. Правильно?

Пётр перекручивает плёнку в магнитофоне на старое место, включает. Павла подталкивают. Он поднимает голову.

Разбитое окно

Плохо без постоянного места жительства. Вот взять, к примеру, хоть голубей. В гостинице на чердаке много голубей живёт. А то одно время хотели выселить: чердак загрязнили, да и кричат, клиентов беспокоят.

Утром их выгнали, вставили окно. Они весь день летали, беспокоились, а обратно попасть не могут.

И вечером, как им садиться, тоже кричали. Я занялась с приезжими – вечером много прибывает, всех разместила. Раскладушки пришлось ставить: не на улице же людям ночевать.

Ночью вспомнила голубей – молчат. Ну, думаю, нашли другое место.

А утром заведующая входит, спрашивает, чего это на чердаке окно выбито. Камнем, что ли, кто выбил? «Не знаю, не видела». Полезли на чердак, а там голуби.

Окно разбито, и у окна один мёртвый лежит. Видно, тот, который стекло пробил.

Так уж мы их больше не выгоняли. А того закопали.