Им повезло: узкими протоками устья Белой «Лёвшино» успел пробраться ещё засветло и нигде не сел на мель. В сумерках Иван Диодорович приказал бросить якоря возле глухого низменного берега. Утром предстояло пройти самый опасный участок — Николо-Берёзовку, Сарапул и Галёво, всё сразу.

Утро было хмурым, словно не хотело начинаться; в небе теснились серые и сизые облака; простор Камы казался угрюмым — ветер гнал волну, озлобляя реку, будто цепную собаку, которая щетинит шерсть на загривке и скалится.

Николо-Берёзовку миновали благополучно, по воложке слева от острова. Заботливый Сенька Рябухин притащил стул, и Катя, подняв воротник лёгкого английского пальто, сидела за надстройкой в заветрии. Она ждала Сарапул.

Подошла Дарья и положила Кате на колени свой пуховый платок.

— Возьми, холода скоро.

Катя взяла платок и прижала к лицу, скрывая, что едва не плачет. Она уже прикипела душой к тёте Даше, к Ивану Диодорычу, к людям на «Лёвшине».

— Воля твоя, Катюшка, — задумчиво сказала тётя Даша, — но только твой офицер тебя не любит. Бог знает, что ему от тебя надо.

Не обманись.

Катя опустила платок. Глаза её высохли.

— Я сама себе хозяйка, тётя Даша. Поучений не прошу.

— Ну-ну, — вздохнула Дарья и ушла.

Иван Диодорович рассчитывал отправить Катю и Михаила на берег в лодке. Не известно, кто в Сарапуле — большевики или «рябинники», поэтому лучше высадиться в деревеньке Непряха за шесть вёрст от города. Однако план сорвался. На Шорьинском перевале дымил какой-то караульный пароход; в бинокль Иван Диодорович опознал «Рассвет» — вооружённый буксир «чебаков».

— И что делать? — спросил Серёга Зеров.

В рубке теперь не было надзирателей, всяких Жужговых или Бубновых; Иван Диодорович ощущал себя как дома, как раньше — он, пароход и команда. Значит, он может всё, он — хозяин на этой реке, он старый капитан.

— Прорвёмся с боем, — сказал он, будто «прорвёмся с богом».

На мостике зазвенела рында, и Катя встрепенулась: неужели пора? Когда на корме появился Серёга Зеров, Катя встала со стула и подняла саквояж.

На пару с матросом Краснопёровым старпом принялся быстро крутить ворот, подтягивая лодку, которая болталась за буксиром на тросе.

— Время? — сдержанно поинтересовалась Катя.

— А, Катюшка!.. — спохватился Серёга. — Прости, не для вас лодка. Сейчас, похоже, с чебаками будем биться. Диодорыч приказал бросить баржу — надо с неё Кузьмича снять, шкипера. Не судьба вам с Михайлой на берег сойти.

Катя одновременно и помертвела, и ожила. Сарапул отменяется?.. Катя нелепо застыла возле орудийной башни, с изумлением осознавая, что ей вовсе не хочется покидать буксир. Она не могла вообразить любовь с Михаилом вне этого парохода — в чужом городе, в доме у тёти Ксении, на дорогах войны…

— Эй, всем тревога! — с мостика закричал в рупор Иван Диодорович. — Пулемётчики, пушкари, по местам! Остальные — прячься в машину!

С низкого борта баржи в лодку матроса Краснопёрова с мешком в руках спустился шкипер Кузьмич. Лодку на вороте потащили обратно к «Лёвшину». Пароходу требовалось сбавить скорость, иначе натянутый буксирный конец не снять ни с кнехтов на барже, ни с гака на буксире, но Иван Диодорович не желал терять разбег своего судна, и старпом просто перерубил трос авральным топором. За это время вражеский «Рассвет» рулём и колёсами отработал почти полный разворот — похоже, он намеревался уклониться от боя.

— Саныч, давай на всю! — скомандовал Нерехтин в переговорную трубу.

На удаляющуюся баржу с мостика смотрел лётчик Свинарёв. Маленький самолётик на палубе баржи топорщил крылья как-то по-осеннему прощально.

— Сожалею «Ньюпор», хороший он аппарат, — в рубке признался Ивану Диодоровичу Свинарёв. — Но в обстоятельстве разумное решение я одобряю.

— Степаниду свою одобряй, — буркнул Иван Диодорович.

Все уже знали, что Стешка перебралась в каюту к лётчику.

«Рассвет» дымил на полверсты впереди. Он убегал, а «Лёвшино» догонял. С кормы «Рассвета» била пушка — полевая трёхдюймовка, и шумные столбы воды подскакивали то справа, то слева от «Лёвшина», изредка окатывая водой то палубу, то мостик. «Лёвшино» отвечал из орудия на носу, вздрагивая от каждого выстрела. Пулемёты ещё молчали, дожидаясь нужной дистанции. Уползали назад берега — лесистые угоры и блёклые лоскутья сжатых полей.

Снаряд разорвался на крыше надстройки: осколки пробарабанили по рубке, рухнул дефлектор, заорали пулемётчики. Часть округлого колёсного кожуха с броневым листом обвалилась в реку, и в тёмную дыру стало видно, как вращаются мокрые стальные дуги и перекладины гребного колеса.

Иван Диодорович выскочил на мостик. Под треногой «льюиса» у барбета корчились раненые. Кисло воняло взрывчаткой.

— Пушкари, мерзавцы косорукие, да хоть раз его достаньте! — гневно крикнул Нерехтин артиллеристам у носовой полубашни.

Команда «Лёвшина» укрылась в полутёмном машинном отделении, будто в погребе в грозу. Осип Саныч наблюдал за циферблатами, напоминая счетовода; котёл утробно урчал, лязгали рычаги и передачи; матросы, теснясь к бортам, сидели на стлани и подбирали ноги, чтобы не мешать машинистам и кочегарам. Корпус парохода потрескивал при толчках выстрелов, сверху с бимсов сеялась ржавая пыль. Катя старалась не смотреть на князя Михаила. Пусть он наедине с собой примет то, что сегодня они в Сарапул не попадут.

Дарья завозилась на решётках подмёта, поднимаясь на ноги.

— Холодно ведь наверху, — пояснила она. — Кожан Ване принесу…

— Стреляют же там, тётя Даша, — предостерёг её Митька Ошмарин.

— Да ладно.

— Я с тобой! — толкая соседей, тотчас принялась ворочаться и Стешка.

— Чего всполошилась? Не улетит твой лётчик! — заухмылялись матросы.

А гонка пароходов продолжалась.

Перед Сарапулом по реке растянулись два острова, и «Рассвет» свернул в боковую протоку, но Иван Диодорович не полез в ловушку — догадался, что протока простреливается батареей из города. И батарея вскоре забабахала, надеясь прихлопнуть «Лёвшино» сверху навесным огнём. Иван Диодорович видел за островами столбики сарапульских колоколен и горб Старцевой горы.

Снаряд взорвался на корме буксира и смял орудийную полубашню. Ствол пушки задрался к небу, изувеченных канониров расшвыряло во все стороны. «Лёвшино» увесисто качнул задом, раскатив шипящую волну; штурвального в рубке бросило грудью на штурвал, а Нерехтин, Свинарёв и Серёга Зеров едва не упали. Иван Диодорович вцепился в переговорную трубу.

— Держи курс! — рявкнул он Дудкину. — Мы ещё живы!

«Рассвет» приотстал, пропуская «Лёвшино» вперёд — под прямой огонь батареи. Буксир нёсся мимо города. Его машина работала на полную мощь, рядом с ней ни слова нельзя было услышать от злого лязга и клокота; потные кочегары поливали котёл водой из вёдер. В колёсных кожухах бурлило, пену выбуривало целыми сугробами, а вокруг парохода взлетали белые фонтаны, обдавая палубы и мостик. И всё же Сарапул отодвигался назад, и справа нехотя проплыл створный знак на устье Симонихинского затона. «Рассвет» не потащился дальше за «Лёвшином», опасаясь ярости раненого врага.

Кама неспешно изогнулась, мелькнул купол храма в селе Яромаска, и вдали Иван Диодорович увидел другое судно, идущее с Нечкинского перевала. И сложно было придумать встречу хуже, чем эта. Вытянув крамбол как штык, на «Лёвшино» шёл главный разбойник камского флота — пароход «Русло».

— Ну здравствуй, Федя… — прошептал Иван Диодорович. «Лёвшино» и «Русло» сближались лицом к лицу — без всяких уловок, без колебаний. Их трубы дымили, колёса крутились, но пушки молчали, ожидая верного прицела. Иван Диодорович отпихнул Дудкина и сам взялся за рукояти штурвала. Он знал, что там, на «Русле», за штурвалом так же твёрдо стоит хороший парнишка Федя Панафидин, но что поделать, если война?..

И в этот момент на переднюю палубу выскочила Дарья с кожаном в руках. Она ждала затишья, чтобы принести своему Ванюше одежду потеплее.

«Русло» выстрелил первым. Носовую орудийную башню на «Лёвшине» прямым попаданием разворотило, будто кочан железной капусты; пароход тряхнуло, и осколки острым градом прогремели по надстройке и рубке. В воздухе повис тихий звон ошеломления, и его вспорол дикий Стешкин визг:

— Тётечка Дашенька!.. Миленькая!.. Тётечка Дашенька!

Дарья лежала на палубе, стискивая в руках затёртый кожан капитана. Вокруг растекалась лужа крови. Стешка стояла над Дарьей на четвереньках.

— В-Ванюше не говори… — едва слышно попросила Дарья.

Стешка рыдала, тормошила её и жадно целовала, умоляя не умирать.