— Это моя ошибка, товарищ нарком, — признал Раскольников. — Напрасно я поставил пятую канлодку во главе ордера. Маркин слишком увлекается.

Подняв очки на лоб, Троцкий разглядывал берег в бинокль. На левом траверзе миноносца «Прочный» уже виднелись пристани Казани. С пароходов белогвардейской флотилии, пришвартованных к дебаркадерам, до миноносца долетал звон корабельных рынд. Белые объявили тревогу: их переполошила пальба, которую устроил Маркин. Рейд оказался рассекречен.

— Пока что не всё потеряно, — упрямо возразил Троцкий.

Раскольников вежливо улыбнулся:

— Если мы последуем за Маркиным, то противник атакует нас с тыла.

— Наши пароходы лучше вооружены и бронированы.

— Да, но судов у белых больше. Их флотилия и охрана каравана возьмут нас под перекрёстный огонь. А на обратном пути нас встретят батареи.

Ляля знала, что Раскольников считал рейд опасной авантюрой. Поскольку идея рейда принадлежала Троцкому, Фёдор Фёдорович решил не спорить — он никогда не спорил с командованием. Но сделал так, чтобы рейд провалился ещё до того, как пароходы попадут в ловушку. Холодное иезуитство мужа у Ляли вызывало отторжение — и в то же время восхищало красотой замысла и пониманием людей. Ляля полагала, что Троцкий и Раскольников — прекрасные чудовища, только один — из пламени, а другой — из льда.

Ляля была рада приезду мужа, командира флотилии, тем более что Фёдор её почти не стеснял. Раскольников умел появляться там, где начиналось какое-то движение, причём оно непостижимым образом поднимало Раскольникова на новые высоты — а вместе с ним и Лялю. При Фёдоре Ляле было интересно, а при Ляле Фёдор непременно привлекал к себе особое внимание — как же, супруг знаменитой большевистской красавицы!.. Но Ляля быстро поняла, что любви между ними не получилось.

На мостике «Прочного» они стояли вчетвером: Троцкий, Раскольников, Ляля и мичман Георгиади — молодой капитан миноносца. Мостик был круглой площадкой с броневыми бортами; площадка крепилась поверх приземистой башенки визирной рубки. Позади рубки дымили четыре невысоких трубы, а впереди, на баке, располагалась длинноствольная пушка системы Канэ.

— Что ж, — мрачно сказал Троцкий, — тогда хотя бы обстреляем пристани.

Георгиади спустился с мостика и пошагал к комендорам.

От выстрелов мощных орудий миноносец закачало с бока на бок. Ляля видела, как вдали на пароходах друг за другом вспыхивали яркие разрывы, на мгновения беспорядочно высвечивая надстройки, трубы, мачты, косые линии тросов, хищные силуэты пушек и закругления колёсных кожухов. В хаосе огня и дыма мелькали тёмные фигурки людей. Миноносец шёл мимо пристаней и молотил снарядами по неподвижным целям. Троцкий замер возле фальшборта, жадно рассматривая в бинокль разрушения на судах белогвардейцев.

Снаряд миноносца попал в нефтебаржу, и у берега взметнулся огромный факел. Грохот был такой яростный, будто пространство от боли разломилось на куски, и сквозистая темнота вокруг факела обугленно почернела. Троцкий отпрянул от борта. Оторопелая река покрылась алыми бликами отражений. Пожарище озарило — словно поймало — миноносец на фарватере, отбросивший на слепящие волны веер длинных теней от своих четырёх труб.

— Извержение Везувия! — удовлетворённо пробормотал Троцкий.

Он оглянулся. Ляля в безмолвном восторге похлопала в ладоши, точно в театре, а Раскольников, как обычно, сохранял невозмутимость.

— Мы возвращаемся! — решительно заявил Троцкий. — К чёрту золото! Зачем оно революции? Мы устремились не к золоту!

— А к чему? — весело спросила Ляля, ожидая какого-то парадокса.

— Вот к этому, и только! — Троцкий вытянул руку и указал на факел. — Мы дикари, которым нужен костёр! Мы не боимся опустошить весь мир, он должен запылать до небес! Мы лишены морали! Борьба для нас важнее победы, нам плевать на победу, значит, мы и победим!

Раскольников, высокий и светловолосый, молчал с еле заметной улыбкой. Он всегда понимал больше, чем говорил. И знал, ради чего прилагает усилия.

Троцкий, конечно, всё уловил.

— Не уверен, Раскольников, что вам доступны такие мысли, — свысока обронил он. — Но вы, Лялечка, из нужного матерьяла. Вы же античная богиня!

Раскольников поспешно отступил с дороги, и Троцкий ссыпался по трапу с мостика — энергично, словно у него были какие-то дела на корабле.

— Античная богиня? — негромко повторил Раскольников, словно пробуя на вкус, и с лукавым укором посмотрел на Лялю. — Не заигрывайся, дорогая моя. Лев Давидович — не Коля Маркин. Он может быть очень опасен.

— Что за намёки, Раскольников? — Ляля покраснела и рассердилась.

— Не увлекайся его романтикой, — мягко посоветовал Раскольников. — Не забывай о себе. Например, сейчас Лев Давидович покинул мостик вовсе не от избытка чувств. Просто он заметил, что нас обстреливают, а ты не заметила.

Ляля бросила взгляд на берег. От пристаней — с палуб пришвартованных пароходов — по миноносцу озлобленно били несколько полевых пушек, а где-то даже трещал пулемёт. Багряные столбы разрывов терялись в рассыпанном сверкании реки, и быстрые чёрные полосы их теней ещё ни разу не коснулись миноносца; звуки береговой канонады гасли в царственном грохоте орудий «Прочного». Ляля только сейчас обратила внимание, что от всего их отряда осталась одна лишь канлодка «Лев» — она шла в кильватере миноносца позади на полверсты. Нижний край неба в створе дрожал бледными всполохами.

— Похоже, батарея Услона связала боем «Ташкент» и «Кабестан», или даже утопила кого-то из них, — спокойно пояснил Раскольников. — Так что у нас теперь отнюдь не пять судов. Возвращаться — правильное решение.

Для артиллерии миноносец являлся трудной целью: он сидел в воде почти так же низко, как суда-мониторы, быстро перемещался и не имел высоких надстроек вроде колёсных кожухов и рулевой рубки над ними. Издалека могло показаться, что трубы, пушки и мостик «Прочного» торчат прямо из реки, а комендоры бегают по волнам. И всё же орудие белых достало до миноносца. «Прочный» уже миновал череду дебаркадеров и поворачивал, на циркуляции открыв противнику свой узкий борт, и в этот миг снаряд ударил ему в куда-то корму. Заскрежетала сталь, но взрыва не случилось, однако от жёсткого толчка Ляля едва не упала — Раскольников еле успел её поймать.

— Пора и нам поберечься, — усмехнулся он, не теряя присутствия духа.

В круглой визирной рубке было тесно, как в трамвае: у штурвала стоял рулевой, за его плечом — капитан Георгиади, рядом — старпом и Троцкий; возле маленьких, размером с тарелку, иллюминаторов, не зная, как смотреть на реку через эти дырки, нелепо топтались два лоцмана. Вестовым матросам уже не хватило места, и они сидели на корточках снаружи за дверью. Раскольников и Ляля в рубке были совсем лишними, но уйти Раскольникову не позволяла должность, ведь он командовал всем отрядом судов.

— Корабль не слышит руля! — обеспокоенно сообщил штурвальный.

— Румпель заклинило, — определил старпом. — Надо винтами рулить!

Георгиади со звяком перебросил рукоятки машинных телеграфов.

— Левая стоп, правая полный! — скомандовал он в переговорную трубу.

Машины работали вперебой, миноносец дёргался. Его тонкие переборки вибрировали от выстрелов тяжёлых орудий. Ляля ощущала напряжение командиров. Троцкий быстро глядел то в один иллюминатор, то в другой.

— Диденко, далеко «Лев»? — крикнул вестовому Георгиади.

— Два кабельтова, товарищ капитан! — из-за двери тотчас ответил матрос.

— Отсемафорь, чтобы брал нас на буксир!

«Прочный» замигал прожектором.

«Лев» принял послание и сквозь водяные столбы разрывов, как сквозь редкий перелесок, вошёл в широкую дугу, намереваясь сойтись с «Прочным» бортом к борту, чтобы принять буксирный конец. Долгий манёвр пароходов казался тщательно рассчитанным, а потому безопасным, и всё же в последний момент миноносец с повреждённым рулём предательски рыскнул. Он с лязгом врезался носом в бронированный колёсный кожух «Льва»: броня вмялась, и раздавленное гребное колесо застряло в искорёженном кожухе намертво.

Со «Льва» донёсся озлобленный мат.

— Джандаба!.. — тихо выругался Георгиади.

Потеряв одно колесо, «Лев» уже не сумел бы тянуть за собой миноносец: возможностей второго колеса и машины ему хватило бы только на то, чтобы самому карабкаться вверх по течению, компенсируя рулём отклонение от оси.

Два плохо управляемых парохода торчали посреди реки, освещённые пожаром, и по ним от берега продолжали бить пушки.

В рубке Троцкий требовательно смотрел на Раскольникова и Георгиади. Его глаза похолодели — во взгляде наркома читался безжалостный приговор.

Но вестовые закричали в открытую дверь:

— Товарищ капитан, «пятёрка» возвращается!..

Не роняя достоинства, Раскольников шагнул из рубки на палубу, и Ляля последовала за ним. Вдали, в конце створа, в бурной темноте моргал огонёк. Ляля поняла, что это сигналит прожектором канлодка номер пять — «Ваня».

— Маркин услышал канонаду и спешит на подмогу, — поняла Ляля.

— Значит, у нас будет другой буксир, — спокойно сказал Раскольников.

Ляля усмехнулась, глядя на Фёдора Фёдоровича. Конечно, Раскольников ревновал — и к Маркину, и к Троцкому. Он знал характер Маркина и намеренно поставил «Ваню» во главе колонны, догадываясь, что Маркин ринется в драку и нарушит замысел Льва Давидовича. Раскольников умело подвёл Колю под гнев Троцкого. Но Коля сейчас выручит Льва Давидовича и этим сохранит его расположение. Не такие уж и простаки те мужчины, которых она, Ляля, выбирает себе в свиту. Да и сам Федя — тоже в её свите, хоть и думает иначе.