Взрыв котла разворотил на «Звениге» и механизм парового руля. Тянуть повреждённое судно тросом было неудобно: без руля на извилистом фарватере «Звенига» обязательно вылезет на мель. Тогда Иван Диодорович распорядился пришвартовать её к борту «Лёвшина». Спаренные буксиры вверх по течению ползли очень медленно, и бронепароход «Бурлак», подцепив лёгкие понтоны с десантниками Бубнова, ушёл вперёд. Вскоре он скрылся за излучиной реки.

В лоцмане Иван Диодорович не нуждался. Федя сидел за надстройкой на цепном ящике и просто смотрел на холмистые лесные берега, почерневшие в предчувствии зимы. В облачном небе тихо играли жемчужные переливы.

Кате давно уже хотелось поговорить с этим необычным парнем.

— Что ты делаешь на «Лёвшине», Федя? — спросила она.

— Думал, что вы до Сарапула дойдёте. Перед ним на Пещерском перекате «Русло» лежит, а мне надо Якорника забрать. Он в рубке остался.

— Якорник — это икона чудотворная? — улыбнулась Катя. — Ты ведь речник, Федя, значит, понимаешь суть прогресса. И неужели веришь в чудеса?

— Я в божью тайну верю, — честно сказал Федя. — А Якорник её являет.

Катя смотрела на Федю Панафидина и с удовольствием, и с уважением.

— Что же такое — божья тайна?

Федя беспомощно развёл руками:

— Ну, как объяснить?.. Дьявол — он словно паровая машина: согрешил — получи возмездие. Всё просто. А у бога сложно. Ты всем хорош, а нету тебе награды: это испытание. Однако же выше его — милость. Когда ты натворил делов, а господь тебя прощает. У него своя навигация, Катерина Дмитревна.

— А Якорник — небесный телеграфист? — догадалась Катя.

— Река — божья тайна. Наверняка на ней путь не рассчитаешь. Пароходы по божьей тайне плывут. Ты можешь только о милости у Николы просить.

— Чтобы следствие не извлекалось из причины? — лукаво уточнила Катя.

— Чтобы мы шли по фарватеру, как будто знаем его, хотя мы его не знаем. Не в причине суть, а в нашем незнании. Бывают капитаны, которые знают то, чего не знают, и ходят без лоцманов. В них самих божья тайна воплощается. Они божьи штурвалы. Но таких один на тысячу.

— Ты об Иване Диодоровиче говоришь?

— Об Иване Диодорыче, — подтвердил Федя.

«Лёвшино» добрался до Осы только в сумерках. С трудом пристроив лишённую хода «Звенигу» к пирсу, Нерехтин отвёл свой буксир в сторону и ткнул носом в берег. И почти сразу возле судна появился Ганька Мясников.

— Вылазь!.. — закричал он Нерехтину, махая рукой. — Командир вызвал!

Франц Лангер, командир флотилии, флаг-механик Антонин Когоут, а с ними почему-то и Бубнов ждали Нерехтина в каюте на «Аршаулове».

— Привёл! — объявил Ганька и выдвинул стул: — Садись!

Иван Диодорович сел.

— Растскаджите, чьто слутчилось с «Цзвенигой», — предложил Лангер.

Иван Диодорович снял фуражку и пригладил редкие волосы.

— Что случилось?.. — повторил он. — Э-э… «Звенига» стояла на Раздорном перевале в дозоре. А я тащил три понтона… Вот его в Степаново буксировал. — Нерехтин кивнул на Бубнова. — «Звенигу» увидел за полверсты, не больше.

— Верно, — согласился Бубнов. — На трёх понтонах мы были.

— В это время на Глубоковском перевале появились чебаки, два или три судна, мне за островами не видно было. И «Звенига» им навстречу рванула.

— Затчем?

— Как зачем? — фальшиво удивился Иван Диодорович. — Стрелять!

Он знал, что не стрелять. Мохов, капитан «Звениги», всё ему объяснил.

По Камской флотилии давно бродили слухи, что в Сарапуле находится Волжская флотилия мичмана Раскольникова. Двум красным флотилиям пора было соединиться. И Матвей Саввич Мохов принял суда воткинцев за суда Раскольникова. Мохов забыл, что воткинцы тоже поднимают красный флаг.

— Огонь мождно было открыть с того мьеста, где «Цзвенига» и стояла.

— Не разбираюсь про огонь, — утомлённо сказал Иван Диодорович. — Какая там дистанция была, вам надо спрашивать у канониров. Или у Саввича.

Иван Диодорович не любил капитана Мохова. Тот работал в компании Курбатова, выкупленной обществом «Мазут», то есть у конкурентов Нобелей и Якутова, но дело не в этом. Мохов слыл человеком скупым и придирчивым: держал команду в ежовых рукавицах, штрафовал за всякую мелочь.

Там, на Раздорном перевале, Матвей Саввич понял, что идёт прямо в лапы «чебаков». Он сбросил ход, чтобы развернуть буксир, а потом пустил машину в полную силу, чтобы оторваться от врага, — и котёл лопнул. Иван Диодорович сам видел, как из-под палубы «Звениги», будто из самовара, вдруг клубами попёр белый пар. «Чебаки» захватили бы обездвиженный буксир, но мадьяры-артиллеристы начали стрелять, и «чебаки» предпочли отступить за мыс. А потом подоспел Нерехтин с понтонами и десантом Бубнова.

— Мохов предатель! — нетерпеливо подскочил Ганька; широко улыбаясь, он торжествовал, что первым успел объявить этот приговор. — Мохов хотел переметнуться к «чебакам», да котёл шарахнул, и мадьяры взгоношились!

Флаг-механик Когоут произнёс что-то по-чешски.

— Антонин говорит, чьто машчина э-э… повредила сьебя сама, — перевёл Лангер. — Капитан Мохов дьествительно требовал э-э… щчелотчения котла.

— Контра капитан! — поддержал Ганьку Бубнов. — Он дрейфил на фронте быть! Не вышло с машиной в тыл дезертировать, решил сдаться!

— Чьто тскажете? — обратился Лангер к Ивану Диодорычу.

— Скажу, что Мохов был за большевиков, — не уступил Нерехтин. — Он же по своей охоте угнал «Звенигу», когда воткинцы Галёву захватили.

— Вот тогда и снюхался с чебаками! — осенило Ганьку. — Верно я понял: предатель он! Я этот процент насквозь вижу!

— Вестьсма подоздрительно… — размышлял Лангер.

Иван Диодорович просто молчал и ждал. На душе у него было погано. Он уже по опыту знал, что большевики ведут войну на две стороны: против врага и против предателей, которых сами себе и выдумывают. Неправое дело всегда заставляет бдительно искать изменников, потому что неправда корёжит человеческую природу, и трудно выносить надругательство.

— Мы в Чека таких подлюк на раз-два кололи! — ухмыльнулся Ганька.

— Вот он и дал дёру от тебя, — хмыкнул Бубнов.

Иван Диодорович всё понял про Бубнова. Тот прибыл в Осу раньше, чем «Звенига» и «Лёвшино», и немедленно донёс командиру о подозрениях. Наряд речников нагрянул на «Звенигу», пока он, Нерехтин, причаливал свой буксир. Но Матвея Саввича Мохова наряд на борту не обнаружил. Капитан исчез.

— Естли увидите Мохова, товарищч Нерехтин, прошчу стразу задерджать его, — недовольно подвёл итог Лангер.

— Как прикажете, — пожал плечами Иван Диодорыч.

На улице уже давно стемнело. Окна, иллюминаторы и смотровые щели пароходов флотилии неярко светились, отражаясь в чёрной воде.

Команда «Лёвшина» собралась в кубрике на ужин и гомонила, в камбузе брякала посудой Стеша. Федя Панафидин, оглядевшись, тихо прошёл к каюте Нерехтина и едва слышно постучал. Дверь осторожно приоткрыл Мохов.

— Диодорыча ещё нету? — тревожно спросил он.

— Нету, — ответил Федя. — Значит, всё плохо. Бегите, Матвей Саввич.