Пасмурным утром разыгрался ветер: он гнал по бурым отмелям Камы волну за волной, точно листал страницу за страницей. В небе медленно кипела белёсая мгла, в ней беззвучно шевелился свет невидимого солнца. Миноносцы опасались неизвестного фарватера и шли на малом ходу, но буйство ветра и удары волн порождали ощущение скорости, свободы и силы.

Ляля стояла на мостике и обеими руками держалась за натянутый леер. Пусть вздуваются её пышные волосы, небрежно перехваченные тесёмкой. Такой простор вокруг — холодный, мрачный, неприютный!.. И как хороша она, Ляля!.. Она сорвала с якорей могучие боевые корабли и дерзко бросила их в рейд, чтобы спасти товарищей, запертых в трюме вражеской баржи!.. У Ляли наворачивались слёзы от пронзительной красоты своего поступка. Этот рейд станет ещё одной легендой о валькирии революции!

Миноносцы двигались кильватерной колонной: первым — «Ретивый», за ним — «Прыткий», в арьергарде — «Прочный». На Пещерском перекате колонна миновала какой-то затопленный буксир: тёмные волны перекатывались через крышу его надстройки, пена понизу облепила дырявую трубу и безглазую рубку, обшитую тонкой бронёй; броня была исклёвана и помята пулями.

Ляля и Раскольников находились на «Прытком»; Фёдор Фёдорович оставил Лялю на ветру и спустился в командный пост. Капитан Георгиади сквозь маленький боковой иллюминатор разглядывал погибший буксир.

— Сколько вооружённых пароходов у воткинцев в Галёво? — спросил он. — Я слышал, что воткинцы крепко бьют Пермскую флотилию.

— Нашим миноносцам самодельные дредноуты мятежников не страшны, — усмехнулся Раскольников. — К тому же, как сообщили пленные, воткинцы уже потеряли свой лучший пароход. Полагаю, что вы сейчас его и видите.

— Почему бы тогда нам не дойти до зоны действия Пермской флотилии? Вся Кама до Перми была бы под контролем наших сил. Раскольников помолчал.

— Участок Камы в районе Гольян и Галёвой нам лучше оставить ижевцам. Здесь они могут через Каму отступить в Уфу или Екатеринбург. Вспомните Макиавелли, Иван Александрович. Если у противника нет пути к бегству, он сражается насмерть. Значит, не следует лишать противника такого пути.

— Даэ гаикхцнэн… — пробормотал Георгиади, покачав головой.

Фёдор Фёдорович не сказал, что у него было и другое соображение. Он ждал вызова к командованию и не хотел удаляться от Сарапула — от телеграфа.

Слева по берегу проползло большое село Нечкино: еловая гора, крепкие избы и плечистый каменный храм. Село считалось границей между ижевцами и красными, но никто в Нечкино не поднимал тревоги, никто не стрелял.

Ляля упрямо ждала, когда же покажутся Гольяны.

Волька Вишневский рассказал ей, что в «барже смерти» сидит Хамзат Мамедов. Это известие взволновало Лялю, взбудоражило. Нобелевский горец определённо произвёл на неё сильное впечатление. Нет, даже не так… Мысль о нём была как кривой гвоздь — не вытащить. Ляля вспоминала угрюмые глаза Мамедова, его полуседую щетину, грузный корпус, толстые плечи и опасные руки. Вспоминала, какой он, Хамзат Мамедов — словно крупный и опытный зверюга: вроде неповоротливый, но неуловимо ловкий. Мамедов её отверг — это в нём и было самым притягательным. Конечно, он просто не разглядел Лялю. А она — царица Тамара, воительница и поэтесса. У Ляли было странное ощущение, будто она о чём-то поспорила с Мамедовым — ну, вроде «кто кого?», — а спор оборвался на полуслове. Вот потому Ляля и затеяла авантюру с похищением «баржи смерти». Кавказский князь должен понять, что она, Ляля, превосходит его: она повелевает, а он принимает милость.

Вдали за плоским островом наконец показались Гольяны — село богатое и крепкое. Железные крыши, печные дымы, фигурная белая церковь на берегу, кирпичный арсенал, и рядом — локомотив-кукушка, причалы, дебаркадеры, два буксира и даже товарно-пассажирский пароход. В Гольянах была пристань Ижевского оружейного завода, и досюда дотянулась заводская узкоколейка. Мрачная «баржа смерти» стояла на якоре посреди реки за островом.

Появление миноносцев не вызвало переполоха на берегу: согласно плану операции, красные флаги на кораблях были спущены. «Ретивый» ушёл вперёд и начал разворачиваться на плёсе, а «Прыткий» и «Прочный» сбавили ход. «Прыткий» направился к буксиру у пристани, а «Прочный» — к барже.

Ляля быстро спустилась в визирную рубку, и на мостик поднялся капитан Георгиади в мичманской форме Императорского военного флота.

— Эй, на «Рассвете»! — закричал он в рупор команде буксира.

На палубу «Рассвета» высыпали речники.

— Что за парад? — тоже в рупор дерзко ответил с мостика капитан буксира.

— Мы — третий дивизион Волжской флотилии контр-адмирала Старка, — сообщил Георгиади. — По приказу контр-адмирала, баржу с арестантами требуется доставить во флотилию, её поведут в Уфу.

Берите баржу на трос!

В строгом облике миноносцев ощущался дух былой Российской империи с её многобашенными линкорами, могучими заводами, дворцами и биржами, ярмарочным изобилием, тысячевёрстными магистралями и тысячеголосыми литургиями; с её полновесными золотыми червонцами, с тугими ляжками конных казаков и двуглавым орлом. И капитан буксира поверил Георгиади.

— А далеко до вас? — спросил он. — У меня дров-то почти нету!..

— На ближайшей станции загрузим, — ответил Георгиади. — Разогревай машину и следуй за мной!

Раскольников и Ляля через иллюминаторы визирной рубки следили, как буксир раздувает пары и отваливает от причала. Ляля тихо торжествовала. В захвате баржи, в общем, для красных не было никакого риска: дюжина орудий на миноносцах легко вынудила бы ижевцев выполнить любой приказ — пушек в Гольянах, судя по всему, не имелось. Но похищение — блестящий сюжет!

— Я напишу об этом очерк! — жарко шепнула Ляля Раскольникову.

Фёдор Фёдорович снисходительно улыбнулся. Он сам в прежние времена сотрудничал с газетами, к тому же занимался археологией, библиографией и театром, а потому считал себя знатоком словесности и талантливым автором. К творчеству жены он относился пренебрежительно: Лариса, по его мнению, изъяснялась слишком пафосно и вычурно — скрывала отсутствие дарования за преувеличенной и тяжеловесной экспрессией. А Ляля думала о том, что из очерков о событиях недавнего времени она может составить книгу. История с «баржей смерти» станет композиционной кульминацией сборника. Книгу надо будет назвать броско и яростно — «Фронт». Конечно, в стране разруха и ничего нет, но Луначарский сумеет издать… Это будет её первая настоящая книга. Книга, которая установит новый революционный канон русской литературы!..

«Прыткий» и «Прочный» пошли вверх по течению для разворота на плёсе, а «Ретивый» возвращался, чтобы держать ситуацию под контролем. На барже караульные выбирали кормовой якорь; буксир «Рассвет» заводил трос.

…Пасмурный день потихоньку угасал, а ветер всё не мог успокоиться. Тёмные волны нервно пенились по гребням, дым из труб рвало на клочья. На берегах шумели ельники, прибой хлопал в багровые глиняные откосы.

«Прыткий» двигался первым, буксир с баржей — за ним. У буксира в волнах порой заголялись плицы колеса под кожухом, словно задирало юбку; баржа вспахивала воду тупым рылом; трос то провисал, окунаясь, то с хлопком натягивался. Берег в селе Нечкино был безлюдным — непогода.

На Нечкинском перевале за створным знаком «Прыткий» сбросил ход и поравнялся с буксиром. Комендоры засуетились возле орудий, наводя пушки. «Прочный» и «Ретивый», усиленно дымя, нагоняли баржу.

Фёдор Фёдорович поднялся на мостик миноносца.

— Эй, на «Рассвете»! — крикнул он в рупор. — Я — командир красной флотилии Раскольников! Вы взяты в плен! Сопротивление не имеет смысла!

На трёх миноносцах вверх по мачтам поползли красные флаги.