Тепло от пароходного котла доставало только до кубрика, в каютах было холодно, и Нерехтин лежал на койке в одежде. Конечно, он догадывался, что кто-нибудь из команды явится его уговаривать, но не ожидал Катю.

— Не хочу я видеть этих балтийцев, — сказал он, глядя в потолок. — Грабят, казнят… Свои суда загубили, теперь наши поганят… Надоела мне их злоба, Катюша… А Перчаткина не жалей. Что убийца, что шулер — один хрен.

За все долгие дни, прошедшие с гибели Дарьи, Иван Диодорыч даже не поговорил с Перчаткиным: молча принял в команду, но знать его не желал.

— Стыдно, дядя Ваня! — пылко ответила Катя. — Папа застрелился, чтобы других спасти, а ты!.. — У Кати перехватило горло. — Он же тебя другом считал!

Иван Диодорыч перевёл взгляд на Катю, стоящую в проёме двери. Во мраке каюты он не видел её лица, но и прежде много раз думал, что Катя очень похожа на Дмитрия Платоныча… Только тот был высокий, а Катя — совсем маленькая… Где сейчас Митя? Где они все, кого он любил и потерял?.. Без них его душа как машина без горючего — остановилась, окостенела, остыла.

— Там дядя Серёжа собирает команду, чтобы Яшу с боем отнять! Я с ними пойду, понял? Убьют — так убьют!.. Я не боюсь! А ты лежи тут в одиночестве!..

Катя не упивалась собой, своим поступком. При Михаиле она ощущала дивную полноту жизни, её словно поднимало на высокую волну, и она уже не могла мириться с тихим и покорным копошением на дне обыденности.

Ивану Диодорычу точно ткнули кулаком под дых. Катюша ничего не понимала в жизни!.. Соваться к матросне!.. Кряхтя, Нерехтин сел на койке и ногами начал нашаривать башмаки. Злости на Катю он не испытывал. Глупая девочка из английского пансиона… У них с Митей получились такие глупые дети… Катя спросила бы у Стешки, на что способна гуляющая братва… Ивана Диодорыча давила тоска, потому что всё равно его принудили к действию.

— Не смей туда ходить, — проскрипел он. — И команда пусть прижмётся.

И команда с борта наблюдала, как капитан Нерехтин, сутулясь, один идёт по тёмному берегу в сторону подворья балтийцев. Иван Диодорыч был в кожане, за который и погибла Дарья, и в потрёпанной фуражке речника.

— Капитан принял правильное решение, — негромко произнёс Михаил, приобнимая Катю за плечи. — Ты молодец, Катюша.

Федя Панафидин посмотрел на Катю и мягко полюбопытствовал:

— Что вы ему сказали, Катерина Дмитревна?

Федя нравился Кате. Он был уважительным и каким-то печальным.

— Ничего особенного, Федя. Просто напомнила о папе.

Федя без слов кивнул.

Иван Диодорович не боялся пьяных матросов. Он теперь вообще ничего не боялся. Гибель Дарьи изменила мир вокруг него. Господь забрал Дарью и этим словно бы сказал: ты, капитан, был нужен своей женщине, а без неё ты не нужен никому. Первое вдовство надломило Ивана Диодоровича, но Фрося умирала медленно, и было время примириться, приготовить себя, а вот потеря Дарьи ударила внезапно, и он, капитан Нерехтин, будто истаял: превратился в бесплотное существо, в пустую видимость. Какой урон можно причинить дыму? Никакого. Что матросы могут сделать человеку, если человека нет?..

Во дворе у балтийцев громоздились неразгруженные телеги, на которых те прикатили из деревни Забегаевки. Иван Диодорович увидел мешки с мукой, узлы с тряпьём, кадушку и раструб граммофона. Балтийцы даже караул не выставили — их и без того все сторонились, никто бы не позарился на добро.

Дом принадлежал зажиточному хозяину. В большой передней комнате, по-городскому оклеенной обоями, было накурено и натоптано, белёную печь испачкали. На печи, на полу вдоль стен, на тахте — деревенской гордости, — всюду дрыхли матросы. Из других комнат тоже выкатывался храп. Самые крепкие, и Бубнов в их числе, ещё сидели за грязным столом, заставленным посудой и бутылями. Объедки, мятый самовар, чугунок в луже, корки… — О! Ваня!.. — обрадовался Бубнов. — Выпьешь?

— Ну, налей, — вздохнул Нерехтин.

Он сел на лавку, принял заляпанный стакан с самогоном и, оттопырив мизинец, выпил до дна. Потом взял щепотью квашеную капусту из тарелки.

— Прохор, отдай мне шулера, — пожевав, попросил он.

— Да на кой он тебе? — искренне удивился Бубнов. — Мы эту шельму утром под опохмелку шлёпнем. И польза, и забава.

— Он мой, — просто пояснил Иван Диодорыч. — Я твоих не трогаю, ты моих не трогай. Что он у вас выиграл — ваше, не его, а с ним команда должна решать.

Бубнов обшарил Ивана Диодорыча подозрительным взглядом, но не обнаружил ничего обидного. Капитан порядок наводит, и не более того.

— Дьяченко, где этот хлюст козырей? — крикнул Бубнов кому-то из своих. — Веди на палубу!.. — Бубнов поправил фуражку на голове Ивана Диодорыча. — Принимай его, Ванюха! Балтика добра не забывает! Я тебе что хошь выложу!

Из дальней кладовки матрос вытолкал в комнату Яшку Перчаткина со связанными сзади руками; повернув Яшку, он с трудом распустил узел. Яшка смотрел на Нерехтина несчастным собачьим взглядом. Физиономия его была разбитая и распухшая, глаза заплыли от синяков.

— Погоди! — спохватился Бубнов и, ковыряясь пальцами, отстегнул со своего запястья часы на широком матерчатом ремешке. — Он вот с этим в игру влез, иначе не взяли бы! Возвращаю!

Иван Диодорыч узнал часы — подарок штабс-капитана Аплока.

Яшка с Нерехтиным вышли на крыльцо, и с его высоты Иван Диодорыч вдруг различил мужиков из своей команды, почти незаметных в темноте: они стояли под окнами — высматривали, что происходит в доме. Серёга Зеров, пузатый Павлуха Челубеев, матросик Егорка Минеев, штурвальный Дудкин, боцман Панфёров, маслёнщик Митька Ошмарин… На телегу перед крыльцом Сенька Рябухин водружал пулемёт Льюиса с рубчатой трубой ствольного кожуха. За забором прятались Федя Панафидин и Катя.

— Прочь отсюда! — сдавленным голосом шуганул Иван Диодорыч, чтобы балтийцы не заметили речников, готовых к нападению.

Иван Диодорыч был поражён: команда явилась за ним!.. Он не велел, а команда явилась по собственному почину!.. Иван Диодорыч внезапно ощутил непомерную тяжесть своей души. Душа пробуждалась, будто остановленная машина начинала медленно работать: дрогнули поршни, качнулись шатуны, туго провернулись шестерни. Он, капитан Нерехтин, думал, что мёртв, потому что никому не нужен, — но ведь всё устроено иначе!.. Это не он должен быть нужен кому-то. Это ему кто-то должен быть нужен. Тогда, значит, он и жив. И эти люди с его парохода ему нужны, пускай они и не самые храбрые, не самые добрые, не самые умные. Какая разница, какие они? Они ему нужны!

Иван Диодорович шагал к берегу по хрустящей от инея грязи, и рядом виновато семенил Яшка Перчаткин.

— А ты хорош гусь, — наконец сказал ему Иван Диодорыч.

Яшка тотчас захлюпал носом.

— Я ведь не крал ничего!.. Часики вы сами выбросили… А матросы не своё спускали!.. Чего добру пропадать!.. У меня богатства-то — долги да грехи!

Иван Диодорыч от всего сердца врезал Яшке по шее — так, что Яшка, спотыкаясь, быстро побежал вперёд.

На борту у сходни Ивана Диодорыча встретила Катя. Встав на цыпочки, она обняла капитана — Иван Диодорыч еле успел поймать фуражку.

— Прости меня! — прошептала Катя. — Я тебя очень-очень люблю!

Иван Диодорыч погладил её по голове:

— Всё правильно ты сделала, дочка.

…Иван Диодорыч долго не мог уснуть. Пароход затих, а он всё ворочался с бока на бок. В дверь поскреблись, потом в каюту шмыгнул Яшка Перчаткин.

— Возьмите вот, господин капитан! Не надобно мне! Я душа мирная!

Яшка положил на столик тупорылый револьвер «бульдог».

— Это что ещё такое?! — гневно приподнялся Иван Диодорыч.

— У моряков спёр… Думал, будут расстреливать, так я сам пулять стану…

— Неделю!.. — задыхаясь, прохрипел Иван Диодорыч, — неделю чтоб я тебя даже нюхом не чуял!..