Три понтона с десантным отрядом матроса Бубнова «Лёвшино» привёл в село Бабка. По данным разведки, «чебаки» занимали деревню Забегаевку в пяти верстах от села. Утром балтийцы ушли в Забегаевку пешком, а вечером вернулись на подводах с каким-то скарбом. Ночевать они расположились в доме неподалёку от пристани. Яшка Перчаткин отнёс морякам ужин и сидел в камбузе у Стешки и Кати, ожидая, когда можно будет забрать у балтийцев котлы: Стешка не хотела соваться к пьяной братве сама и Кате не разрешила.

— Тебя, двоежёнца, я своими руками удавила бы, — честно сказала Стешка.

— Да я же от любви двоежённый-то, Степанидушка! — отвечал Перчаткин. — У меня обе жены в заботе живут — и в Чистополе, и в Сызрани! Какой грошик у людей вымолю — всё им несу! У меня детки там подрастают, исть хотят!

— Вымаливаешь? — фыркнула Катя. — Ты же пароходный шулер, Яша!

— Ну да что с того? Я шулер-то самый дрянной! Другие-то шулера целыми ватагами с парохода на пароход шастают, а я весь один — как пёрышко на злых ветрах! Другие-то христопродавцы дикие тыщи у купцов и генералов гребут, а я где рублик ущипну, где полтинушку: меньше бить будут, коли попадёшься! Люди-то сами все в страстях, мне офицер один кричал: «Играй со мной, или стрельну в тебя из оружия насмерть!» Я душой горюю горько, а карточки в руках так и летают! С меня же убыток народу — как с птенчика малого! А дома детки сидят. «Папочка родненький, — плачут, — купи нам свистульку вятскую!»

Яшка смахнул слезу, растроганный нарисованной картиной.

— Ты сам свистишь — не переслушать! — покачала головой Стешка.

Катя смеялась. Перчаткин казался ей бесконечно милым — да и все люди на «Лёвшине» сейчас казались Кате хорошими, славными и добрыми.

— Шуруй давай за котлами, злодей! — сердито велела Перчаткину Стешка. — А то от жалости сама тут за тебя замуж выйду прямо на камбузе.

Перчаткин убрался — и пропал.

Стеша и Катя начистили ведро картошки, а Перчаткин так и не вернулся.

— Пьёт, видно, с матроснёй, — предположила Стеша и потянулась, прижав руку к пояснице. — Ох, спина затекла… Всё, Катерина, вахте шабаш! Ступай спать, а этого хитрого беса я утром заставлю котлы языком выдраить!

…Катя проснулась глубокой ночью от неловкого движения Михаила — они еле умещались вдвоём на узкой койке. Катя приподнялась, рассматривая князя. Его лицо казалось усталым даже во сне. Катя подумала, что это очень тяжело — всегда держать оборону от жизни, чтобы сохранить себя в какой-то никому не понятной чистоте. Но Миша не сдавался. В этом и было его неяркое человеческое достоинство. Катя сползла с койки, прикрыла Михаила одеялом — в каюте было зябко, и осторожно поцеловала в мягко-колючую скулу.

Она вышла на пустую корму буксира и встала у борта, сжимая планширь. Огромное пространство реки дышало в лицо влажным холодом. В разрывах облаков, дымно подсвеченных луной, сверкали мелкие северные звёзды. Вода тихо плескала под обносами парохода. Где-то в селе гавкали собаки. Катя ощущала, какая она горячая среди этого остывающего мира. Она задыхалась от тёмного простора, от свежести, от обладания своей жизнью — своим телом, своей душой, своим бесконечным и прекрасным будущим.

Откуда-то из железной утробы судна донеслись взволнованные голоса — команда опять о чём-то спорила в кубрике. И спорила всерьёз. Катя была так переполнена сильным и светлым чувством, что пошла к проходу в кубрик.

У трапа уже был Михаил. Он тоже услышал ругань.

— Катюша, не ввязывайся, — негромко попросил он.

Конечно, Михаил оберегал её — так, как научился, как привык.

— Не бойся! — улыбаясь, шепнула Катя в ответ.

Она справится с любыми трудностями, она сама защитит Михаила.

В кубрике собрались все, кроме капитана и двух вахтенных. Пришли даже Осип Саныч Прокофьев и Стеша. Кто сидел, кто стоял. Почти касаясь головой стального бимса, над людьми возвышался рослый Серёга Зеров.

— Он нам чужак!.. — будто огрызался матрос Колупаев.

— Дак кажный ведь из нас чужаком когда-то был, — возражал штурвальный Дудкин, парень добрый и миролюбивый.

— Он шулер! — Подколзин, помощник машиниста, едва не плюнул.

Маленькие, тусклые иллюминаторы кубрика, закрытые снаружи листами брони, порождали ощущение слепой безнадёжности.

— Что случилось, Сенечка? — тихо спросила Катя у Рябухина.

— С Яшкой Перчаткиным беда, Катериночка Митревна! — зашептал ей в ухо Сенька. — Яшка-то в избе с балтийцами в карты играть сел, да и ободрал их всех как липку, зараза! Они теперича его там бьют и расстрелять хотят!

Катю это известие ужаснуло.

— Откуда ты знаешь? — спросила Катя, не в силах поверить.

— Егорка Минеев, он из Бабки родом, к матушке бегал и на обратном пути в окошко матросам заглянул. Там и увидел.

Катя поняла, почему Перчаткин не вернулся с котлами.

— Есть поговорка такая — народная, следовательно, мудрая! — склочным голосом сказал боцман Панфёров. — Поделом вору мука!

Вперёд протолкался Федя Панафидин.

— Всё правда, — признал он, — Яша грешный человек. Но зла в нём нет, я слово даю. Надо его выручать! Милость превыше кары, она богу угодна!

— А ты помалкивай, вражина! — накинулся на него Подколзин. — Когда «Русло» против нас повёл, тоже богу угодно сотворил?

После той схватки пароходов Яшка и Федя как-то незаметно остались на «Лёвшине». Никто их не прогнал и не выдал большевикам: речники речников принимали за своих, пусть и с вражеского судна. Яшка и Федя заняли места двух погибших в бою матросов — Мамычева и Скрягина. Лоцман Федя в рубке даже заменял капитана, который, потеряв Дарью, был сломлен отчаяньем.

— Моя вина — это моя вина, — сказал Федя, — а не Яшина.

— Да хватит воду в ступе толочь! — рассердился Серёга Зеров. — Сейчас балтийцы пьяные. Я первым пойду — авось миром Яшку отдадут. А не отдадут — надо бить по ним! Если дружно ударим, то возьмём верх!

— Кого бить-то? — изумился Митька Ошмарин. — За чтой-то?

Он всю жизнь был как спросонок — ни шиша сразу не соображал.

Павлуха Челубеев молча тряс брюхом, не вмешиваясь, но не выдержал:

— Моряки пьяные палить по нам начнут! Разве мы их породу не знаем?

— А я могу «люис» с турэли свинтить, — простодушно предложил Сенька Рябухин. — Ежели скомандуете, дядя Серёжа. Токо мне помощник нужон.

— Я в помощники! — ломким голосом вызвался Егорка Минеев. — За батьку расстрелянного их всех валить буду!

Катя слушала спор с возрастающим волнением. Команда намеревалась драться за Яшу Перчаткина!.. За ничтожного Яшу!.. Нет, конечно, не за него — просто лопнуло терпение речников!.. Сколько ещё сносить унижение, когда балтийцы по своей прихоти тащат людей из команды на расправу? Катя сжала кулачки. Ей хотелось броситься к дяде Серёже, к Сенечке, к Осипу Санычу — и целовать их всех. Пускай они боятся и ругаются, но ведь понимают, что значит быть человеком!.. И каждый в команде — не один, как князь Михаил!..

— Бубнов меня тоже в плен брал, и вы, черти, за меня не вступались! — ревниво бросила Стешка. — А за этого прощелыгу мигом запузырились!..

— Вступались, Степанида, но плохо, — буркнул Зеров. — Исправляемся.

— А что капитан скажет? — придирчиво спросил Осип Саныч Прокофьев. — Капитан команде — начало. Он волен и не согласным быть, но вести обязан.

— Давайте хоть в этот раз без капитана решим! — с досадой заявил Серёга. — Сколько ещё его дёргать? Он за нас немало выходил, а мы?..

— Без капитана команда не права, — строго изрёк Осип Саныч и огладил блестящую под лампой лысину. — А капитан у нас лучший на Каме.

Серёга помрачнел и обвёл команду ожесточённым взглядом.

— Диодорыч ответил, что ему нет дела. Вот так, братцы!

Кате будто плеснули в лицо ледяной водой — щёки и лоб запылали. Нет, дядя Ваня, добрый, справедливый дядя Ваня так думать ни за что не мог!