Глава 63
Все замирает. В воздухе слышен электрический треск, мое дыхание, мое сердце, мой пульс.
– Ты о…
– Пора тебе узнать, – повторяет Мэтти.
Он явно наслаждается происходящим, а я думаю только об одном: Мэтти Мелгрен заслуженно провел последние двадцать лет в тюрьме. Зря я себя мучила. Я все правильно сделала.
Мне нужно больше. Почему он убивал? Почему не тронул нас? Мы нужны были ему только как прикрытие? Или он искренне любил маму и меня?
Неужели каждый раз, когда Мэтти не приходил к нам, он шел убивать? Чем он был занят в тот день, когда мне вручали грамоту? Что он праздновал, когда принес шампанское?
Он был мне как отец, а я? Была я ему как дочь? Кем он меня считал?
Мне нужны даты и детали. Я должна его понять.
Боюсь нарушить молчание, разрушить магию, спугнуть его. И все же что-то меня тревожит, как застрявшее между зубами зернышко.
– Почему сейчас?
Меня не убедило объяснение о том, что ему недолго осталось. Оно подразумевает сострадание, на которое Мэтти не способен.
– Говорил со священником, – поясняет Мэтти.
Вскидываю бровь. Так я и поверила… Но ничего не говорю, чтобы не провоцировать.
– Наверное, ты подозревала…
Я качаю головой:
– Нет, только когда…
Он фыркает. Глаза полузакрыты.
– Я и сейчас не могу поверить. То есть… после всего, что…
Осознание наваливается, давит на грудь. Он всегда знал. Поэтому позвал меня сейчас? Чтобы отомстить мне?
– Я долго не мог поверить, – говорит Мэтти. – У меня оставались сомнения, но все логично. Темная сторона. Злое начало. Еще сыграл инстинкт самосохранения.
У меня горят щеки, в голове проносятся картины из нашего общего прошлого. Я действительно радовалась, когда обидела Салли Снайдерс, и поделилась этим секретом только с ним. Все мои колкости про Деса, как я была с ним жестока. И с мамой… Нет, он не знает, но мог догадываться…
Я говорю себе, что сделала это ради нее, и тут же голос в моей голове шепчет: «Все равно сделала».
Мэтти что-то говорит, и я заставляю себя сосредоточиться. Мы разговариваем в последний раз. Я не должна пропустить ни слова.
– …в душе меня ненавидела. Злилась, что мне достается все самое веселое.
– Веселое?
Меня тошнит, на шее бьется жилка.
– Я долго боролся с собой, пытался подавить импульсы. Изо всех сил старался выглядеть нормальным. Напряжение росло, копилось, я готов был взорваться.
Он делает паузу, смотрит на колени и впервые сбрасывает маску. Еще немного, и можно решить, что ему стыдно.
– А затем, – он поднимает голову, но в глаза мне не смотрит, – я встретил твою маму. Мои молитвы были услышаны.
– Она помогла тебе выглядеть нормальным, – заканчиваю я, убеждаясь в правоте своей теории. – Вот зачем мы были тебе нужны. Семья «под ключ» – лучшее прикрытие.
Он поводит плечом:
– Да, был определенный плюс.
– Плюс? – повторяю я, как попугай. – Ты больной!
Мэтти ухмыляется, щелкает языком:
– Так все говорят. Только она тоже была больна. Не меньше моего.
Она?!
– О чем ты?
Он меняется в лице. Ни следа промелькнувшего смущения, одно только безудержное веселье.
– В полиции думают, что убийства начались в восемьдесят первом. Нет, намного раньше.
Может, рак повредил ему мозг? Он сам не свой. Сложно успевать за ходом его мыслей. Только мне нужны ответы. Если удастся рассказать о других жертвах…
– Когда ты начал убивать?
– В семьдесят седьмом. Еще в Америке, в Чарльзе. Хорошенькая брюнетка с прелестным зазором между передними зубами. Ты тогда была совсем маленькая. Мы с твоей мамой расстались на время, а потом сошлись снова. Когда она забеременела, мы старались держаться подальше друг от друга, однако притяжение между нами было слишком сильным. Как электричество. Как дурман.
Он ждет моей реакции, но я плохо соображаю.
– Не понимаю. Ты сказал, что она стала ответом на твои молитвы. Помогла тебе побороть свою… тягу.
Отвратительное слово застревает в горле, вызывая спазм.
Мэтти расплывается в недоброй улыбке, сверкает белыми зубами.
– Я сказал, что боролся со своими позывами, пока не встретил твою маму…
Его интонации, вздернутый подбородок. Театральная пауза.
Желудок сжимается, волна кислоты поднимается по пищеводу.
– Не понимаю, – повторяю я, хотя начинаю догадываться.
– Я думал, что со мной что-то не так, что я инопланетянин, существо другого вида. А затем встретил Амелию-Роуз. Я считал себя злым, только, боже мой, я и рядом с ней не стоял. Эта жестокость, презрение ко всему живому…
Я с такой силой бью кулаком о столешницу, что дребезжит разделяющее нас стекло.
– Не смей! Не смей притворяться…
Я срываюсь на крик, а он спокоен, как летний день.
– Никакого притворства, Софи. И не говори, что купилась на ее лицедейство. Она вела себя как святоша. «Не суди никого, если не был на его месте», – подражает он маминому голосу. – Это она взяла из «Убить пересмешника». Вы же в школе изучали? Не узнала цитату?
Я успокаиваюсь, дыхание выравнивается.
– Может, ей недоставало оригинальности, только это не преступление.
– Нет. Зато много говорит о характере. Только аморальные люди прячутся за чужим морализаторством. – Он цокает. – Бедный твой папаша… – Изображает пальцами кавычки. – «Папа».
Напряжение возвращается, голова уходит в плечи.
– Что это значит?
Он искренне удивляется:
– Ты не догадывалась?
Не отвечаю. Прищуриваю глаза. Все козыри у него на руках.
– Бедняга так радовался, что окольцевал твою маму, едва она сообщила ему о растущем животике. Это единственное, что я никогда не мог ей дать, и единственное, что она не могла во мне принять. Твоей маме брак обещал свободу. Для меня – был западней.
Я отодвигаю стул и собираюсь вставать.
– Хватит с меня этой хрени.
Мэтти щелкает шеей и закатывает рукава.
– Никогда не задумывалась, почему малыш Джимми вас бросил? А, Софи? В те времена такое случалось редко. Добрый христианин бежит от жены и ребенка…
Я сажусь на место, говорю, что родители не сошлись характерами. И, не удержавшись, добавляю, что отец «явно был козлом».
– Козлом, который приходил в ужас от женщины, которую сделал своей женой. После его ухода она сожгла свой дневник, только он уже успел его прочитать. И бабушка тоже, как я слышал. Вот она испугалась! У нее и до этого возникали сомнения по поводу чистоты души своей дочери.
Я с отвращением фыркаю.
– Не ожидала, что ты такой мастер сочинять небылицы, Мэтти.
Он небрежно стряхивает соринки с одежды, щелкает ногтями.
– А почему, по-твоему, она приютила вас под своей крышей?
Я много лет не вспоминала о бабушке и дедушке. Они умерли с разницей в пару месяцев вскоре после того, как Мэтти попал в тюрьму. Мама заключила, что это знак их «духовной близости». Я тогда ничего не поняла и так и сказала маме. А она ответила, что и не ждала, что я пойму.
– Счета. Экономия. Она одна растила ребенка…
Мэтти мотает головой.
– Бабушка присматривала за Амелией, держала ее в узде. Конечно, когда поползли слухи, терпение ее лопнуло. Выставила твою маму. – Хмыкает. – Прискорбно, что кому-то репутация важнее благополучия внучки, а?
Меня не волнуют его нападки на бабушку или философствования.
– Какой дневник? – спрашиваю я не своим голосом, даже не успев додумать вопрос.
Мэтти улыбается, довольный моим вниманием. А меня охватывает ненависть к себе.
– Она сочиняла рассказы. В духе «Франкенштейна» и маркиза де Сада. Делала карандашные наброски. А к последней странице прикрепила газетную вырезку с фотографией Синди Бауман и окровавленный лоскут ее платья.
Кровь застыла у меня в жилах.
Тело трехлетней Синди Бауман обнаружили у озера Кристал в Ньютоне, когда мама была ребенком. Судмедэксперт признал, что малышка умерла в результате несчастного случая. Играла у воды, поскользнулась, упала на камни и разбила голову.
Конечно, об этом писали все местные газеты, однако история не была достаточно громкой, чтобы попасть в британскую прессу. Мэтти мог узнать о случившемся только от мамы.
Я пытаюсь сохранить невозмутимый вид, смотрю на него с презрением.
– Сам себе противоречишь. Сначала намекаешь, что мама виновна в смерти Синди. Теперь говоришь, что у нее смелости не хватало реализовывать свои фантазии. Как так, Мэтти?
– Я не утверждал, что она убила девочку.
Я убираю волосы со лба, глубоко вздыхаю:
– Что ж…
Он глядит не моргая, как хищник.
– Не убивала, но смотрела, как та умирает. Тогда в ней проснулся голод. В день похорон она пришла к родителям погибшей девочки и попросила посмотреть на Синди. Отец объяснил, что Синди мертва, что она на небе с ангелами. А твоя мама ответила этому болвану, что прекрасно это знает и хочет посмотреть на Синди в гробу.
– Не хочу слушать, – обрываю его я, хотя с места не двигаюсь.
– У Амелии были потрясающие фантазии, а я их осуществлял. Она любила повторять, что жизнь – игра и в ней можно все, что вздумается. Хотя одно правило она все же придумала: выбирать только определенных жертв. Не трогать знакомых. Не заводить разговоры в барах и клубах, чтобы не было свидетелей. Жертвы должны быть самые разные, из разных районов. Это Амелия придумала, чтобы запутать копов. Пусть они не знают, где искать и чего ждать. Правда, нельзя было выезжать из Северного Лондона. Амелия считала, что, если мою машину будут видеть по ту сторону реки, это может вызвать подозрения. Я бы и сам додумался, но мама у тебя уж очень умная была. Да и в двадцати районах Северного Лондона есть чем поживиться.
Наконец мне удается вставить слово:
– Каждый раз, когда ты убивал, мама понятия не имела, где ты. И если ты говоришь правду…
– В этом же самое веселье! Для нее убийства всегда оказывались сюрпризом. Такой ритуал, свадебный обряд. Мы были созданы друг для друга. В доказательство моей преданности, нашей вечной близости я выбирал женщин, похожих на нее. Дань уважения, понимаешь? Подарки, перевязанные бантиком.
Я вспомнила, как мама набросилась на Мэтти, когда тот посмеялся над тем, что Джемму Николс поначалу приняли за манекен. Вспомнила отвращение, написанное на ее лице. Сообщаю ему, пусть ответит. Он и бровью не ведет.
– Она очень осторожничала в твоем присутствии. Считала, что дети повторяют, что слышат. Вспомни нацистскую Германию: дети сдавали своих родителей гестапо. Кто знает, кому они проболтаются и что расскажут…
Я мотаю головой:
– У тебя на все готов ответ?
– Говорю как есть.
– Ты не распознал бы правду даже если б она тебя по яйцам ударила! – кричу я, брызгая слюной.
Мэтти ухмыляется.
– Какая ярость! Яблоко от яблони… – Я не успеваю ответить, как он продолжает: – Ну, спроси еще. Мне скрывать нечего.
Конечно, нужно спросить о жертвах. О тех, кого так и не нашли. Позднее я буду винить себя за то, что не сделала этого. Однако сейчас я думаю только о маме, о том, в чем он ее обвиняет.
– Я до сих пор помню, как мама расстроилась из-за убийства в Грейстоуне. Тогда в кафе она говорить с тобой не хотела – была уверена, что ты виноват. Ты даже не представляешь, как она страдала. Не похоже на то, что ты рассказываешь.
Мэтти тихонько цокнул языком:
– Ты права. Ее обидело убийство в Грейстоуне, но не из-за самого убийства, а из-за того, как я это сделал. Я ошибся – проболтался в Килберне о том, что работаю психологом. Твоя мама предупреждала, что это опасно. Гордыня до добра не доводит. Моя тяга убивать росла, выходила из-под контроля. Мне нужно было уехать, подождать, пока все уляжется. Грейстоун – тихое местечко, подходящее. Только я уже не мог себя сдерживать. Твоя мама пришла в ярость. В убийстве девочки не было никакой игры. Ее взбесило, что девочка даже не была кудрявая. А то, что я вернул женщине кофту, ей понравилось. Какая тонкая шутка: потенциальная жертва благодарит убийцу… Ее беспокоило лишь то, что у полиции копятся улики. И то, что я сорвался с цепи, как она сказала.
Я массирую горло, надеюсь справиться с подступающей тошнотой.
– Чушь.
Он не слушает, твердит свое.
– Она из-за Грейстоуна на меня донесла. Побоялась, что я слетел с катушек. Или решила, что пришла ее очередь лишить кого-то жизни. Лучше на миг побыть львом, чем сто лет прожить агнцем. Так она говорила. Поэтому настояла, что заплатит за адвокатов. Она была у меня в долгу и знала это.
Я качаю головой, не могу больше слушать это вранье.
– Она искала связи между тобой и убийцей, мучилась. Обсуждала с Линдой, со своими родителями. Зачем ей это? Скажи, зачем ей привлекать к тебе внимание?
Мэтти ответил, не задумываясь ни на секунду:
– Думаю, хотела проверить общественное мнение. Разобраться, насколько сильно я оступился, подставил ли этим ее. Наверное, поэтому и обратилась в полицию. Спасала свою шкуру. Твоя мама умела выживать любой ценой. И ревновала ужасно. Спроси у Джейма Бреннана, если сможешь. Что вряд ли.
Я вижу перед собой мужчину, которого когда-то любила, а сейчас ненавижу. Он умирает и хочет смертельно ранить меня. Нельзя позволить ему воткнуть нож.
Я смотрю ему в глаза, отодвигаю трубку, чтобы он мог читать по губам.
– Мама не звонила в полицию. Это сделала я.
По лицу Мэтти пробегает тень, он обмякает. Я зову охрану:
– Мы закончили.
